Гаснет свет, под куполами растворяется люстра… Влюбленно смотрю на Лешку. Какой же он красивый! Кладу руку ему на ладонь. Лешка перехватывает мою лапку, подносит к губам. Он рядом, но его нет. Он уже там – с голосистыми артистами на нарядной сцене. Лешка в блаженстве. В блаженстве и я. Не отбирая у Медведя руку, смотрю на сцену.

– Граф, я закончу рассказ о незнакомке.

– С нею в храме вы встретились?

– Уж третий месяц…

Таю…

В гостиницу снова бредем пешком, утопая в снегопаде. Рядом с отелем ночной ресторанчик. Вино, утиная лапка в медовом соусе, запеченный диковинным образом баклажан… Ах, Лешка, когда же мы научимся экономить? Смех за столом, снег за окном, наполненный свечами полумрак… Остановись, мгновенье!

* * *

Ночью просыпаюсь от жажды. Сажусь на кровати, оглядываюсь, пытаясь сообразить: есть ли в номере вода? Навожу резкость. Вода есть – нет Лешки. Осторожно открываю дверь в туалет… Нет, здесь его нет. Тогда где же? Комната одна – спрятаться негде. Бросаюсь к входной двери, выглядываю в коридор. Никого. Телефон! Набираю. Слышу Лешкины позывные. Черт, он оставил свой телефон в номере! Ошарашено сажусь на кровать. Ничего не понимаю…

Включаю свет, оглядываю комнату. Вижу лэптоп. Он на полу – не в сумке. От предчувствия холодею. Сажусь на пол рядом с лэптопом, осторожно открываю экран. Упираюсь взглядом в заголовок. Перевожу взгляд на картинку. Дрожащей рукой нажимаю кнопку видео. Боже мой… Неужели это не сон? Убитые, раненые, снайперы… Неужели это мой Киев? Моя Украина? Разве может это быть всерьез??

Мозг отказывается понимать. Оцепенев, сижу на полу, не в силах пошевелиться. «Этого не может быть», – стучит в висках, и этот стук заглушает стоны. Они прорываются наружу, раздирая внутренности, и те рычат в ответ. То, что из меня рвется, больше меня. Мощнее. Оно раздирает тело воплями, и они разносятся по ночной гостиничной пустоте. Пустота наполняется шепотом просыпающихся постояльцев. Спасаясь от удушья, рву на себе одежды. Стук в дверь. Свет…

* * *

О том, что я ночью побывала в больнице, Лешка не знает. Убегая от ужаса ночных новостей, он несся по улицам ночного Манхэттена до тех пор, пока не уперся в берег Восточной речки. Взобравшись на Бруклинский мост, долго бродил под его сводами. Останавливался. Смотрел на воду. Плакал. Лешка не понимал, как ему жить дальше. Он ничего не понимал.

Я видела Лешку на этом мосту. Когда меня везли в больницу на «скорой», моя душа выскользнула из тела и взлетела на высоту, где мы еще вчера были вместе. В воздушных потоках любви я парила над Лешкой, охраняя его от ночных бед. Душа вернулась в свою привычную оболочку, только когда наступило рассветное утро. Мимо Лешки пошли первые пешеходы, и мне больше не нужно было его охранять. Придя в себя в больнице, услышала свой обычный диагноз. Ничего нового. Успокоительные и отдых.

Лешку встречаю уже в гостинице. Мы ничего не говорим друг другу. Мы все понимаем. В молчании проходят два дня – до его отлета. Мы вместе завтракаем и вместе гуляем по манхэттенскому парку. Вместе ходим в музеи и вместе обедаем. Взяв в номер сыра и оливок, вместе ужинаем – Лешка на кресле, я в постели. Он пьет чай, я вино. Мы оба читаем новости. Я прячу свой плач в потоках воды, омывающей меня в душе, Лешка уходит погулять, чтобы растворить свои слезы в каплях тумана.

Страшные два дня. При расставанье в аэропорту Медведь берет мою лапу в свою, целует. Смотрит в глаза. «Береги себя», – говорит. Целует в лоб. И исчезает за ограждением охраны.

Стою в тумане… Бреду в тумане… В тумане еду… Снова этот туман… Господи, когда же он закончится?

В городок добираюсь под вечер. По пути несколько раз останавливаюсь – вдохнуть воздух. Зайдя домой, обнаруживаю в компьютере письмо. С десятикилометровой высоты. Лешка. «Дорогая моя Белочка! Пожалуйста, прости за то, что я не смог совладать со своими чувствами и поговорить с тобой. Я знаю – ты предупреждала. Но от этого мне совсем не легче. Погибают ребята. За что? За то, что хотели лучшую жизнь? Мне тяжело и говорить, и думать об этом. Мне нужно время, чтобы осознать. Прости еще раз. Я знаю – ты была против Майдана, но ты и не за тех, кто стреляет в людей. Я очень люблю тебя, Бельчонок. Очень. Ты – моя жизнь. Ты – все, что у меня есть. Мы все переживем. По-другому просто не может быть. Мы будем вместе всегда. До связи, родная. Твой Мишка».

Откидываюсь на кровать. Представляю Медведя, летящего надо мной. Закрываю глаза. Я взлетаю, и мы летим вместе. Над кукурузными полями Айовы, горами Колорадо, пустыней Невады. Мы летим, туда, где океан и где всегда светит солнце. Мы летим к нашей мечте. Она уже так близко! Но чем ближе океан, тем тяжелее крылья. Я неистово ими машу, но опускаюсь все ниже и ниже. «Лешка! Лешка! Помоги, Лешка! Не оставляй меня, Медведь!!!» Просыпаюсь от удара об землю. Фух, это только сон… Встаю попить воды. Не буду открывать компьютер. Не буду читать. Если не читать, то всего этого и нет как будто. Нет разобранной брусчатки, нет горящих шин, нет остроглазых снайперов. Нет наивных мальчишек, верящих в то, что Майдан принесет им счастье. Обманутых мальчишек. Детей. Чьими жизнями распоряжаются проходимцы. Безжалостные проходимцы, чавкающие в очередях у парламентских корыт. Господи, прости, что я их так ненавижу! Господи, прости, что нет сил простить! Господи, прости, что я желаю им погибели! Господи, сделай так, чтобы гибли они, а не те, кого они еще раз обманут! Господи… Господи… Господи… Я молюсь. Я верю… Я хочу верить в то, что такое может быть.

* * *

Утром просыпаюсь от звонка. Мишка. Он никогда не звонит первым, даже если проснулся раньше меня – ждет, пока Белка откроет глазки. Боюсь взять трубку.

– Алло…

– Белочка, выходи в скайп.

– Сейчас, хорошо… А что-то случилось?

– Выходи… Расскажу…

Я слышу, как старательно Медведь делает голос бодрым. Слышу, как напряжен он. Мне страшно. Что может случиться такого, что он меня разбудил?

– Алло. Привет. Что?? – смотрю на Медведя.

– Послушай, есть одна новость… Ты знаешь, тебе нельзя волноваться, поэтому я решил рассказать тебе сам, пока ты не прочитала в Интернете. Постарайся взять себя в руки. Настрой себя… Новость не очень… хорошая…

Я молчу. Не понимаю: а что, до этого новости были хороши?

– Белочка, сейчас все новости не очень веселые, но эта… Она касается людей, которых ты знаешь…

– Кк… каких людей? – выдавливаю из себя я, борясь с холодом, замораживающим голос.

Лешка вздыхает. Обреченно качает головой, признавая неизбежность.

– Настя…

– Что?? Что с Настей?? Что???

От своего крика я подпрыгиваю на кровати.

– Белочка, успокойся, – уговаривает Лешка. – Сожгли их дом… Тот дом, где ты жила летом…

– Да черт с ним, с домом! Где Настя?? Она… Ее…

Я замолкаю, в ужасе глядя в экран.

– Нет-нет, ничего такого я не знаю. Про Настю вообще ничего не знаю. Никто ничего не знает. Я уже обзвонил всех знакомых на новостях. Про Настю никто ничего не слышал. Но если бы она… – Лешка запинается…

– Если бы сгорела… – подсказываю я, и сама себе удивляюсь. Голос спокойный. Ледяной. Не мой как будто.

– Да, если бы сгорела, – подхватывает Лешка, – то уже что-то бы нашли. Нет, ее там нет…

Я молчу. Встаю с постели. Ищу телефон.

– Белка, ты куда? Белка!

– Сейчас, подожди. Позвоню Насте.

Набираю. Гудки. «Абонент отключен». Сажусь на кровать. Беспомощно опускаю руки. Смотрю перед собой. Где она может быть? Что с ней могло случиться?

– Что с ней могло случиться, Леша? – поворачиваю голову в монитор. – Как ты думаешь? И где Олег Нестерович? Он тоже? Или?… – замолкаю, глядя на Лешку. Тот прячет глаза.

Чувствую, как шевелятся волосы на голове и морозом покрывается кожа. Чтобы заглушить всхлипы, закрываю лицо подушкой.

– Белочка, пожалуйста, упокойся. По крайней мере я уверен, что с Настей все хорошо…

– Все хорошо?? Уверен???? – отдираю я свою голову от мокрой подушки. – Все хорошо теперь ни у кого не будет!! Ни у кого, понимаешь?? Все то, что хорошо, закончилось! Мы перешли точку невозврата, понимаешь? Перешли!!

Лешка молчит. Не спорит. Понимает, наверное. Или просто жалеет? Да какая мне разница: понимает или жалеет? Закрываю глаза. Все к черту. Мне все равно.

* * *

На повестке дня «Крым наш». Восторженное письмо от Женьки. Она, конечно, за Крым российский. Ну, понятно. С ее-то родословной. Особенно теперь, когда улицы наполнились факелами. «Хоть будет куда бежать, – пишет она мне, – когда любители факельных шествий и дивизии СС «Галичина» у нас в Харькове власть возьмут». Когда-то я любила читать Лешке Женькины письма: она весело и хорошо пишет. Когда-то… Как будто все это было в прошлой жизни. Той, которая была до майдановских костров. Сейчас Лешке лучше не читать того, что пишет Женька. И не пересказывать. Лучше вообще молчать.

Мы и молчим. Прикрывая это свое большое молчание маленькими разговорчиками о пятибалльном землетрясении в Марине дель Рей, от которого у Лешки танцевал рабочий столик; о белой акуле, напавшей на пловца в Манхэттен-бич; об очередном пожаре в лесах под Сан-Франциско. Мы молчим о главном – о том, что лед под нами трещит и что неведомая нам силища разбрасывает нас по разные стороны ледникового раскола. Посредине арктический провал. Леденящая бездна. Не то чтобы слов – даже крика в ней не услышишь.

Чтобы заполнить пустоту, чаще переписываюсь с Женькой. Перезваниваемся по скайпу. Она в восторге от смены государственных знамен в Крыму, от зеленых человечков, от предстоящего референдума, от России. В угрозы того, что в Крым не будут пускать, не верит. Женька решительна и оптимистична. «Поезда вернут! – кричит она в экран. – Или самолеты будут. Прилетай! Май в Крыму – прекрасно! Доедем до Мелитополя, оттуда электричками. Ну, придумаем что-то».

16 марта Женька в Крыму. Рапортует: