«Постарайся держаться свободно», — сказала себе Фредди, но чьи-то невидимые руки несли ее к сцене, а там подхватил Джок.

— Ну и хорош ты гусь, — бросила ему Фредди.

— Я знал, что ты согласишься сделать это для ребят.

Она повернулась к дирижеру.

— У нас есть ноты, — заверил тот ее. — Нам дал их мистер Хемптон. Мы много репетировали, так что начинайте петь, а мы подхватим.

Фредди кивнула. Попалась так попалась. Джок даже принес для нее на сцену высокий стул из бара. Фредди взобралась на него и увидела полный зал, застывший в ожидании. Сердце ее заколотилось от воспоминаний. Она с ходу начала «Типперери». Ее голос звучал поначалу хрипловато, пока она не попала в такт с оркестром. Внезапно Фредди ощутила, что какое-то необычное волнение охватило зал. Она пела старые солдатские песни, а не романтические баллады о разлученных влюбленных, под которые все танцевали в сороковые годы. Ее песни пели храбрые мужчины в окопах и траншеях. Эти песни объединяли пилотов «Орлиной эскадрильи», без слов подпевавших ей, с другими поколениями воинов, их братьями по оружию. Фредди допела «Типперери» и начала «Спрячь свои тревоги в старый вещмешок».

Контральто Фредди, хоть и не профессиональное, очень напоминало тембр Евы — соблазнительно-сладкий на высоких Нотах, грубоватый и даже чуть сухой в среднем регистре и почти хриплый, манящий на низких нотах. Фредди все глубже погружалась в музыку, ощущая, как ее власть захватывает ее от куплета к куплету. Она переходила от «Не гаси в доме огней» к вальсу «Синий горизонт», от «Прощай, Бродвей, здравствуй, Франция!» к развеселой «Я всегда гонялся за радугой». Откинув голову, она дарила песни, как сувениры ко дню Святого Валентина, всем людям, слушавшим ее. Она словно перевоплотилась в Мэдди, хотя и в другом красном платье, поющую песни раненым французским солдатам и одному офицеру той самой ночью, которая решила его судьбу. Вдруг ей показалось, что она, двадцатилетняя, поет в битком набитом клубе для людей, которые знали — и гнали от себя эту мысль, — что завтра кто-то из них погибнет в небе, но сегодня они просили песен, а на сцене стояла юная девушка, светившаяся изнутри так, что ей не нужны были никакие юпитеры… Фредди пела песни, памятные ей с детства, но звучали они так свежо, будто их только сейчас сочинили.

Фредди спела все известные старые песни, но публика, охваченная восторгом, была готова слушать ее еще и еще. Фредди соскользнула со стула и сделал знак дирижеру, чтобы оркестр что-нибудь сыграл, пока она уйдет со сцены. Но тут Джок, очутившийся рядом с ней, начал напевать песню, слишком много для нее значащую: как тяжело ей было слушать ее… Едва раздался голос Джока, все мужчины присоединились к нему. Фредди же не могла пошевелить губами, незабываемая мелодия захлестнула ее.


Улыбнись на прощанье и подари мне горький поцелуй…

А когда развеются тучи и станут голубыми небеса

На улице Любви, я вернусь к тебе, моя дорогая.

— Фредди, давай, спой! — подбадривал ее Джок. — Мы не отпустим тебя, пока не споешь эту песню.

Кто-то из пилотов вскочил на сцену, обнял Фредди за талию и закружил ее в танце.

Они вместе напевали:


Будут радостно бить свадебные колокола,

И позабудется каждая слеза,

Молись и жди меня, моя любовь,

Пока мы не встретимся вновь.

Они начали песню сначала, и Фредди, не в силах удержать слезы, почувствовала, как они текут по ее щекам. «О, нет! Я больше не могу», — подумала она и, разомкнув руки, обнимавшие ее, спрыгнула со сцены, протиснулась сквозь толпу пилотов, выскочила из зала и через широкий холл, устланный коврами, выбежала на бульвар Уилшир, чтобы поймать такси.

— Подожди, ты забыла накидку! — сказал Джок, нагнав ее и набросив мех ей на плечи. Он достал носовой платок и неловкими движениями стал вытирать ей слезы. — Господи, прости, что расстроил тебя… Я не думал…

— Да, конечно, зато ты хорошо продумал все остальное, — с обидой сказала Фредди. — Эти старые песни… где ты откопал ноты?

— Но послушай, Фредди, ты была грандиозна! А сама разве не рада, что пела?

— Мне пришлось… это не было бы так страшно, если бы я знала об этом заранее. Даже не представляю, как вспомнила слова, — примирительно сказала Фредди.

Привратник подогнал «кадиллак» Джока с откидным верхом. Джок сел за руль, и они двинулись домой в полной тишине, а эхо бессмертных мелодий продолжало звучать в их сердцах. Было уже так поздно, что дорога опустела, и Джок вел машину почти автоматически, с привычной для пилота скоростью. Он явно пренебрегал правилами движения — ведь выпито было немало. Он притормозил на дорожке из гравия и припарковался у дома Фредди.

— Итак, праздник окончен. Теперь увидимся еще лет через десять, — тихо сказал Джок.

«Какой он грустный, — подумала Фредди, — несмотря на такой замечательный вечер».

— Может, такого тебе уже никогда не удастся сделать, — сказала она. — Наверное, так и должно быть: одна такая ночь, а дальше… все пойдет своим чередом…

— Но тогда я больше никогда не услышу, как ты поешь… и, черт побери, Фредди, сегодня ты была именно такой, как всегда…

— Ничто не стоит на месте, Джок, все меняется, и не всегда к лучшему, — сказала Фредди с такой интонацией в голосе, словно все уже было решено. Она взяла сумочку и перчатки, намереваясь выйти из машины.

— Нет, подожди. Останься еще на минутку, давай поговорим. Мы с тобой никогда не говорим ни о чем, кроме бизнеса…

— О чем? — в замешательстве спросила Фредди.

— Да, о чем… ну, наверное, найдется, о чем поговорить, если люди знакомы десять лет и считают, что хорошо знают друг друга — по крайней мере, так оно и должно быть.

— Это ты о нас? — Теперь Фредди откровенно забавлялась. За то время, что она знала Джока, ей никогда не приходилось видеть его под действием алкоголя, и, конечно же, Фредди вовсе не собиралась сейчас вести какой-то бессмысленный разговор. — А тебе не кажется, что ты выпил немного лишнего, лидер эскадрильи?

— Да, черт возьми. Да, я напился. In vino Veritas — это что-нибудь да значит!

— Не думаешь ли ты, что пора отправиться домой и лечь спать? Поговорим в другой раз, — сказала Фредди, сдерживая смех. Он был так серьезен — совсем не похож на прежнего Джока.

— Господи, Фредди, — воскликнул он с негодованием. — Ты ведь совершенно ничего не знаешь обо мне. И даже не хочешь знать.

— Послушай, Джок, — заговорила она таким тоном, которым обычно говорила с Энни, словно он был ребенком. — Ты самый близкий друг Тони, Лонбриджи считают тебя членом семьи, вот уже пять лет мы партнеры по бизнесу, ты крестный отец Энни, ты был шафером на нашей свадьбе — о Господи! Конечно же, я хорошо тебя знаю.

— Ни черта! Для тебя я всегда был только одним из нашей группы — ты и сейчас это подтвердила. А тебе не приходило в голову, что у меня может быть своя жизнь, чертова жизнь, полная надежд, мечтаний и чувств, не связанных ни с Лонбриджами, ни с «Орлами»?

«Пьян он или нет?» — подумала Фредди. В его словах чувствовалась обида, и это заставило ее замолчать.

Но вместе с тем Джок был прав. Он резко повернулся, и очертания его головы и фигуры вдруг показались ей какими-то незнакомыми.

— Джок. — Она протянула к нему руки, словно извиняясь. Заметив этот жест, Джок со стоном схватил ее за руки и притянул к себе.

— Черт возьми, Фредди, тебе когда-нибудь приходило в голову, что я люблю тебя? Я больше не могу скрывать это!

— Джок! — удивленно и недоверчиво усмехнулась Фредди над этими абсурдными словами и оттолкнула его. — Перестань! Это все алкоголь, и этот вечер, и старые друзья, и музыка, и воспоминания… былые славные дни, а вовсе не любовь. Вспомни всех женщин, что были в твоей жизни, — голос Фредди стал шутливым. — Можешь ли ты с уверенностью сказать, что когда-нибудь любил одну из них?

— Черт побери, да будешь ли ты меня слушать? Перестань смеяться надо мной и оставь этот высокомерный тон. Это сущее несчастье влюбиться один раз на всю жизнь. Это произошло там, в церкви, в Англии, через пять секунд после того, как ты вошла туда и стала женой Тони. Когда ты подняла фату, я увидел твое лицо. Бестолковый тупица, я влюбился раз и навсегда. Многие годы я боролся с этим чувством, пытался избавиться от него. Я думал, что-то изменится, чувства угаснут, но такова уж моя судьба, этого не случилось. Я не хочу любить тебя! Как по-твоему, легко ли любить ту, кто воспринимает тебя ну… как обои на стене, забавные обои? Или как приложение к свадебным подаркам?

— Но… но… — Фредди не находила слов. Она никогда не слышала, чтобы Джок говорил так взволнованно, без остановки; вся его привычная холодность и жесткость куда-то исчезли.

— Не надо этих «но»! Я наизусть знаю, что ты мне сейчас скажешь: я слишком поздно появился в твоей жизни, ты уже была влюблена, я твой хороший друг, я часть прошлого, а прошлое нельзя переписать заново, уже поздно о чем-то говорить, ни домашнего очага, цветов, благодарности — единственное, что я от тебя услышал — это «но». Послушай меня, Фредди! Я тысячу раз обо всем этом думал. Мы можем предопределить будущее! Знаешь ли ты, сколько раз я проигрывал наше прошлое, думая, как все могло быть, если бы я встретил тебя тогда, когда должен был встретить? Погоди, не останавливай меня. Да, я слегка наклюкался — в конце концов, это и придало мне смелости сказать тебе все! О, Фредди, представь, что мы вместе с тобой учились в институте или в колледже — ведь это вполне могло случиться, мы ведь жили всего в сотне километров друг от друга, родились в один год и в один месяц — клянусь Святым Петром! Я бы увидел тебя и пригласил пойти со мной на школьный бал, мы бы болтали там только о самолетах и забыли бы о танцах, а потом я проводил бы тебя домой, и ты поняла бы, какие у меня намерения. А может быть, ты даже разрешила бы мне поцеловать тебя и пожелать спокойной ночи. И мы бы никогда больше не смотрели ни на кого другого всю нашу жизнь. Мы ведь разминулись на какой-то дюйм, Фредди! Черт побери, представляешь, как мы могли бы быть счастливы!