В коридоре стояли стулья, и Джок заставил себя присесть на минуту. Он прошагал уже столько километров, что едва передвигал ноги, но сидеть было еще труднее. Когда он ходил, ему казалось, что он чем-то занят, а не бесполезно ждет. Джок присел на кушетку, сделав вид, что расслабился. Такую позу он принимал возле самолета, когда в эскадрилье объявлялась двухминутная готовность перед наступлением приказа о боевом вылете.

«Будь прокляты эти некомпетентные, преступные идиоты в Бербанке, — подумал Джок, — как же могли они не закрыть вчера аэропорт! Никому нельзя было разрешать вылет в такую погоду. Будь прокляты и эти неуклюжие идиоты из кофейного магазина в аэропорту Каталины, которые спустились в ущелье, чтобы вытащить Фредди. Бог знает, сколько вреда они ей причинили, пока тащили наверх, как мешок с картошкой. Боже, какое ужасное место для приземления в тумане! Будь проклят этот аэропорт в Каталине на высоте 450 метров, без башни, без радиосвязи — его надо разбомбить вдребезги, чтобы никто и никогда там больше не приземлялся». Джок даже не задумался над тем, что Фредди пыталась совершить посадку при нулевой видимости. Может, она сбилась с курса, потерялась в этом плотном тумане — это единственно возможное объяснение того, как она очутилась рядом с этими предательскими смертоносными скалами. Фредди всегда была очень осторожным пилотом.

«Что же заставило ее вчера отправиться в полет на рассвете? Какая сумасшедшая мысль пришла ей в голову?» — в отчаянии спрашивал себя Джок, думая обо всем, что он хотел объяснить Фредди, вспоминая то, что не успел ей сказать и повторял про себя бессонной ночью после бала «Орлиной эскадрильи». Он собирался прийти к ней в то самое утро к завтраку и заставить выслушать все, чтобы она поняла и простила его. И это обязательно произошло бы, потому что он любит ее. И не говорите, будто Фредди не была готова полюбить его! Разве можно… потерять… настоящую любовь именно тогда, когда обрел ее?


«Легкая арматура потолка похожа на мертвое крыло самолета», — подумала Фредди, смутно сознавая, что у нее уже и раньше появлялись такие мысли, возвращавшиеся снова и снова и постоянно сверлившие мозг. Может, она теперь в аду и навеки обречена неподвижно лежать в одиночестве, неспособная даже подать голос, на самом дне белой чаши, до краев заполненной черной угрожающей водой. А наверху опять темное пятно мертвого крыла в стеклянной арматуре, и в него вновь упирается ее взгляд. Уж не зеркало ли это? Или это темное пятно в арматуре — она сама? Неведомая ей прежде паника охватила ее; в висках стучало: она знала, что никогда не сможет позвать на помощь. Фредди открыла глаза, но рот ее был закрыт, а руки — неподвижны. Она была заживо погребена.

— Вы проснулись, — произнес мужской голос, — умница. — Рука коснулась ее запястья и нащупала пульс. Это было спасением. Она не погибла.

— Постарайтесь не задавать вопросов, — сказал тот же голос, когда она проснулась в следующий раз. — Ваши челюсти повреждены, и наложена повязка, так лучше заживает. Пока вы не сможете говорить. Я сам скажу вам все, что вы хотите узнать. Не теряйте присутствия духа, оно вам еще понадобится. Вы встанете на ноги — я вам это обещаю, но пока вы очень слабы и вам, конечно, больно. Мы постараемся облегчить вашу боль, но избавить вас от нее мы не сможем. Я — доктор Дэвид Вейц. Вы — Фредди Лонбридж. Сейчас вы в больнице «Ливанские кедры». Ваша мать приехала из Франции и заботится о вашей дочери. С ними все в порядке. Ваша задача — выздоравливать. Какое-то время мы не будем пускать к вам посетителей. Вам нельзя волноваться. Все утрясется без вашей помощи — я вам это гарантирую. Подумайте о себе и постарайтесь заснуть. Сон восстановит ваши силы. Когда проснетесь, сестра вызовет меня, и я тут же приду. Рядом с вами постоянно будут сестры, вы никогда, ни на минуту не останетесь одна. Не волнуйтесь, все идет хорошо. А теперь спите, миссис Лонбридж, закройте глаза и засыпайте. Волноваться не о чем. Я с вами.

Фредди ответила ему благодарным взглядом. Доктор смотрел на нее сверху и улыбался: он все понял. Фредди закрыла глаза и уснула.


— Может быть, сегодня вы сможете произнести несколько первых слов. Попытайтесь, — сказал Фредди Дэвид Вейц.

Все три недели, что Фредди была в коме, она получала питание внутривенно, потом через соломинку, пока ее челюсти не зажили. Вчера скобки сняли, но говорить она боялась.

— Энни? — спросила Фредди, не шевеля губами, голосом, идущим откуда-то из глубины.

— Она совершенно необыкновенная девочка. Сейчас она в школе. Ваша мать придет позже. Как вы себя чувствуете?

— Лучше.

— Верно. Много, много лучше.

— Как… долго?

— Не могу сказать с уверенностью. Вы ударились головой, когда вас выбросило из самолета. От этого произошло закрытое повреждение черепа — повреждение, при котором трещин нет, но может быть затронут мозг, образоваться кровоподтек, что вызывает скопление жидкости. Вы были в коме с момента удара. Однако это длилось недолго. Избавившись от жидкости, можно рассчитывать на полное выздоровление, но не исключена частичная потеря памяти. К сожалению, мы не знаем, долго ли это продлится. Дело небыстрое, и этот процесс нельзя ускорить. Но у вас есть и другие проблемы: сломаны обе ноги, рука, запястье, нос, челюстная кость — к счастью, не поврежден позвоночник и кости таза. Но все будет хорошо.

Дэвид Вейц склонился над ней, внимательно вглядываясь сквозь очки, стекла которых увеличивали его темные глаза. Фредди смотрела на него, стараясь осмыслить то, что он сказал.

— Не думайте об ушибах и переломах, — продолжал доктор, словно читая ее мысли. — Я горжусь вами — вы действительно идете на поправку. Вам следует знать — мы должны позаботиться о многом, ничего не упустить. Вы готовы встретиться с матерью? Да? Прекрасно, но я предупрежу ее, что вы можете говорить лишь несколько минут. Я приду позже.


Фредди очень обрадовалась встрече с Евой, но после этой короткой встречи почувствовала себя совершенно опустошенной. Пока она могла говорить только с доктором. До сегодняшнего дня она каждую минуту была на грани жизни и смерти. «Все утрясется без вашей помощи», — сказал Дэвид Вейц, и, несмотря на путаницу в мыслях, дни и ночи, заполненные страхом, челюсти, стянутые скобками, руки и ноги, скованные гипсом (уцелела только одна рука), Фредди цеплялась за его ободряющие слова, повторяя их вновь и вновь, словно в них была какая-то магия, сила, наполнявшая все ее существо. Отогнав от себя все мысли и желания, она делала все так, как велел Дэвид Вейц, потому что верила ему. Его преданность была понятной и естественной — ведь он был ее врачом и делал все, чтобы ускорить ее выздоровление, он проявлял к ней личный интерес, как к своей пациентке.

С приездом Евы реальный мир снова окружил Фредди, мир, которому она не радовалась. Она еще слишком слаба, разбита, больна, чтобы вступать в общение с ним. Ей ни о чем не хотелось думать, ни с кем разговаривать, даже шевелить уголками губ и слабо улыбнуться стоило больших усилий. «Придется сказать сестрам, что еще рано пускать ко мне посетителей, — решила Фредди. — Когда же снова придет Дэвид Вейц?»


— Сестры сказали мне, что вы не просите зеркало, — сказал Дэвид Вейц.

— Да.

— Все не так плохо, как вам кажется. Благодаря пластической хирургии можно надеяться на то, что вы будете выглядеть как прежде. К счастью, Калифорния — мировой центр пластической хирургии. Правда, после операции могут остаться небольшие рубцы от повреждения тканей — все зависит от состояния кожи. Большую часть рубцов вы сможете прикрыть волосами. Что же касается игры на виолончели…

— С чего вы взяли, что я играла на виолончели? Я никогда не прикасалась к ней.

— Это в утешение. Это единственное, чего я не обещаю вам.

Впервые после аварии Фредди рассмеялась.

— Это что, медицинская шутка?

— Классическая.

— А что же будет, если вы скажете это настоящему виолончелисту?

— Я этого не сделаю. Я поговорил с Энни перед тем, как она навестила вас.

— Спасибо, что вы предупредили ее, как я выгляжу. Я боялась, она испугается, увидев меня. Энни говорила, что вы рисовали ей схему, чтобы показать, как выглядят все эти бинты и гипсовые повязки.

— Очень славная девочка.

— А у вас есть дети?

— Нет, я давно развелся, а раньше не мог позволить себе этого.

— Я тоже разведена.

— Энни сказала мне.

— У вас, наверное, был долгий разговор. Что же еще она вам рассказала?

— Об отце, о школе, о желании научиться летать.

— Как вы думаете, я буду в форме к началу летних каникул Энни?

— Думаю, еще нет. Вам рано вставать, мышцы очень ослаблены, ведь вам пришлось долго лежать. Придется провести длительный курс физиотерапии.

— Тогда я отошлю ее в Англию. Пусть проведет каникулы в «Лонбридж Грейндж» с бабушкой и дедушкой. Может, и ее отец будет там.

— Он там. Я несколько раз говорил с ним по телефону, но не так часто, как с мистером Хемптоном.

— Он часто беспокоит вас?

— Не более двух раз в день. Иногда три. Он отказывается верить, что вы не хотите принять его. Вы уверены, что это так?

— Абсолютно. Но я увижусь с Свидом Кастелли и сделаю так, что Джок перестанет вам звонить, — решительно сказала Фредди.

— Вы понимаете, насколько лучше себя чувствуете, миссис Лонбридж?

— Благодарю вас, доктор Вейц.

— Не стоит. Вы — боец. В первые недели… Я беспокоился.

— А я нет. Вы сказали мне не волноваться, и я послушалась. Вы обещали все сделать для меня.

— Так вы помните это, миссис Лонбридж?

— Фредди. Не хотите называть меня Фредди?

— С удовольствием. А я — Дэвид.

— Знаю.

— Мне пора. Я зайду к вам, прежде чем уехать в офис.