— Это типично. Скрытая травма черепа часто сопровождается амнезией. Память может вернуться, но не всегда. Это нельзя предсказать.

Фредди сидела молча, глядя сквозь огромное плоское стекло на двух человек, которые опускали лист тонкого серого оргстекла, чтобы лучи заходящего солнца не слепили глаза. Так повторялось каждый вечер в этом знаменитом ресторане на пирсе. Слева от ресторана, на некотором расстоянии, находился парк отдыха со старыми «американскими горками». И вдруг Фредди поняла, что совершенно отчетливо видит людей на аттракционе: они держались за поручни, расположенные напротив их сидений. Фредди быстро опустила глаза. То, что она так четко видела предметы вдали, страшно нервировало ее. Она повернулась к Дэвиду и посмотрела на него так же пристально, как он смотрел на нее все эти месяцы. Теперь все изменилось, и это была честная игра. Темные, хорошо подстриженные волосы с проседью, глубокие складки по сторонам рта, придававшие ему выражение грустного клоуна, но полностью исчезавшие, когда он улыбался; крупный полный рот и профессорские роговые очки. Фредди никогда не видела Дэвида без них.

— Ты носишь очки постоянно? — спросила она.

— Только тогда, когда хочу что-то увидеть. Кажется, я снимаю их лишь когда принимаю душ, и то однажды мне в глаза попало мыло.

— Я ничего о тебе не знаю, кроме того, что медсестры считают тебя Богом или чародеем.

— Они преувеличивают. Ну ладно… немного.

— А что же делает Бог в свободное время?

— Я — непредсказуемый, сложный, непробиваемый и на редкость противоречивый человек. В общем, очень обаятельный. Раньше играл в футбол — был известным защитником. Еще я — мастер спорта по шахматам. Мое хобби — поло, а мои пони летом пасутся в Аргентине. Свою костюмы я заказываю у Севил Роу, а в моем погребе с кондиционерами хранится солидная коллекция бургундских вин первого урожая. Время от времени я туда наведываюсь, чтобы они чувствовали мою заботу. Перед сном я всегда прочитываю три страницы Сартра на французском и могу на память рассказать Кама Сутру, произведения Толстого, Джейн Остин и Генри Миллера.

— Гм…

— Точнее сказать, я был шахматистом… в студенческие годы. Однако могу сразиться в пинг-понг.

— Где ты был во время войны?

— В медицинском корпусе. За границу не выезжал.

— Так что же ты делаешь в свободное время?

— В Брентвуде у меня есть дом, и я стараюсь бывать там, когда есть возможность. Немного читаю, слушаю музыку, иногда в выходные уезжаю отсюда и брожу по пляжу, встречаюсь с некоторыми старыми друзьями, хожу в рестораны, в кино, но в основном я работаю.

— Как-то грустно это звучит.

— В сравнении с тем, что я слышал о твоей жизни, моя — совершенно лишена приключений, это однообразная жизнь, хотя медицина никогда не бывает скучной, а я главным образом занимаюсь ею.

— Каждый день спасаешь больных?

— Не обязательно, но случается и такое. Что я могу еще сказать?

— Ты все уже сказал. Я умираю от голода. — Фредди слегка позаботилась сегодня о своей внешности, зная, что в широкой, цвета сухой листвы, юбке с высоким корсажем и скромной белой льняной блузке, которую перед отъездом оставила в ее шкафу Ева, она выглядит совсем неплохо.

— Мне хочется заказать омара на пару. Попросить для тебя меню?

— Мне тоже омара, пожалуйста, — сказала Фредди, удовлетворенная собой. Доктора всегда все о тебе знают, а ты никогда ничего о них не знаешь, поэтому находишься в невыгодном положении. В конце концов, подумала Фредди, теперь ей известно о Дэвиде Вейце чуть больше. Взять, к примеру, такие важные свойства, как доброта, терпение, почти сверхъестественная чуткость к больным и страстная увлеченность работой. Теперь она могла представить себе его в тени деревьев в уютном брентвудском доме с книгой или гуляющим босиком по пляжу у кромки воды с закатанными брюками. Конечно же, в очках, чтобы не заблудиться или не споткнуться.

Когда принесли омаров, Фредди и Дэвид придвинулись к столу и закрыли грудь большими салфетками, которые всегда подавались вместе с омарами, даже без просьбы посетителя. Теперь все их внимание сосредоточилось на омарах — огромных, с двумя клешнями. Этих омаров, отметила Фредди, могли доставить сюда самолеты фирмы «Орлы».

Не чувствуя себя вполне раскованно со своим спутником, не заказывайте омаров, ибо изящно вы сможете разделаться только с доступными кусочками, не прикасаясь к клешням, где таится самое восхитительное мясо. Сегодня впервые за целый год Фредди ела омара. Она погрузилась в это занятие, ловко орудуя специальными щипчиками, длинной тонкой острой вилкой и даже пальцами и зубами. Дважды она попросила топленого масла и после долгого молчания сказала только одно: «Подай мне, пожалуйста, лимон».

Покончив с омарами, Фредди с выражением полного удовлетворения стала приводить себя в порядок, воспользовавшись свежей салфеткой и широкой чашей, заполненной теплой водой, в которой плавали дольки лимона. Вымыв лицо и руки, она сняла салфетку; щеки ее сияли как у только что вымытого младенца.

— Тебе ватрушку или мороженое? — спросила Фредди.

— И то и другое, — ответил Дэвид и, наклонившись, поцеловал ее в губы. Фредди задохнулась от изумления. — Мне нравятся девушки, умеющие наслаждаться омаром, — объяснил он.

— Так нравятся, что ты целуешь их?

— Конечно. — Дэвид снова поцеловал Фредди. Его очки ударили ее по носу. — Извини, пожалуйста, — сказал он.

— Сними очки, — попросила Фредди.

— Тогда я не смогу видеть тебя.

— Ты и так знаешь, как я выгляжу.

— Иначе, чем сейчас, когда ты счастлива. Ты ведь счастлива, правда, Фредди?

— Да, — помедлив, ответила она.

— Но не вполне?

— Нет… не вполне… — сказала Фредди. Она старалась честно оценить свои чувства, которых не понимала, не могла понять и не хотела думать об этом. — С этим, наверное, ничего нельзя поделать, я думаю… что я… несколько угнетена… целым рядом причин… это сложно… вероятно, это пройдет само собой. Полагаю, это вопрос времени. Дэвид, дело в том, что я счастлива именно в данный момент. И была счастлива с той минуты, как мы вошли сюда, и это ощущение я буду помнить долгое время. Другое дело… моя беда, но это не твоя проблема.

— Нет, моя.

— Почему? Ты говорил, что я готова к возвращению домой. Ты вытолкнул меня из гнезда. После того как я успешно атаковала омара, наверное, нельзя сказать, что я слишком слаба для решения других проблем. Мне еще нужна помощь врача?

— Практически — нет. Но я хочу продолжать заботиться о тебе.

— Как? — озадаченно спросила Фредди.

— Я хочу… хочу, чтобы ты вышла за меня замуж. Не говори «нет». Вообще ничего не говори! Не говори, что я не понимаю, о чем прошу. Не говори, что глупо просить руки девушки после одного свидания и двух поцелуев. Ты вправе это сказать, ведь все произошло именно так. Знаешь, никогда раньше я не поступал импульсивно. Я знаю тебя лучше, чем ты думаешь. Я также понимаю, что слишком тороплю тебя, хотя и не должен этого делать, но ничего не могу изменить. Я хочу, чтобы ты знала, что я чувствую и всегда буду чувствовать, но я не тороплю тебя, просто скажи мне о своем решении… когда обдумаешь. Все, больше ни слова.

— Великодушно, — тихо заметила Фредди. — О чем же мы будем говорить на следующем свидании?

24

Ньюйоркцы всегда очень гордились красотой своего города, и Бруно охотно соглашался с ними. Был ли Манхэттен более культурным и интеллектуальным, чем Лондон, более богатым и величественным, чем Рим, более драматичным или даже более романтическим, чем Париж? Да, все именно так! Какие бы достоинства города ни выставлялись, он легко и даже почти искренне соглашался с этим. Так размышлял Бруно де Лансель, мчась в такси на обед, который устраивал Джон Аллен как-то вечером в начале октября 1951 года.

Мари де Ларошфуко вернулась после летних каникул, проведенных ею в долине Луары, свободная и не связанная никакими обязательствами, как и в июле, когда Бруно провожал ее в Иль-де-Франс. После возвращения Мари Бруно старался проводить с ней каждый выходной день. Правда, она отказывалась от всего, кроме вечерних экскурсий и посещения маленьких ресторанчиков. Мари упомянула, что ее семья очень разочарована тем, что непредвиденные дела помешали ему приехать летом во Францию.

— Мама сказала, что очень хотела бы познакомиться с вами после того, что я рассказывала, а мои братья надеялись поиграть с вами в теннис… в общем, нам вас не хватало, Бруно. Не огорчайте нас опять, — мягко и полунасмешливо сказала Мари, бросив на него быстрый застенчивый взгляд, и Бруно, который был склонен улавливать поощрение в каждом ее теплом слове, придал этому особое значение.

Сегодня отмечали день рождения Мари, и Бруно потратил всю неделю на поиски подарка, не слишком дорогого, по ее понятиям, но достойного внимания этой независимой девушки. В конце концов он остановился на первом издании «Алисы в Стране Чудес». Эту книгу она обожала, что было недоступно пониманию Бруно, хотя сам он прочел ее с пристрастным интересом влюбленного, надеющегося подобрать ключик к предмету обожания. Книга стоила очень дорого, но он полагал, что Мари не догадается об этом.

Бруно сидел в гостиной Алленов. Он был взволнован, но узнав, что список гостей составляла Мари, а не миссис Аллен, подавил приступ ревности. Его встретила Сара Аллен, сказав, что Мари одевается.

— Мари так устает от этого ужасного метро, пока добирается из университета — и сегодня, и каждый вечер… поэтому я устраиваю скромный обед, и кроме вас она разрешила мне пригласить лишь двенадцать ее приятелей. Мне очень хотелось устроить для Мари настоящий бал… ведь у нее так много друзей… но она сочла это слишком хлопотным.

«Итак, кроме меня, еще двенадцать человек», — подумал Бруно, когда прибыли гости. Четверо из них — любимые преподаватели Мари с женами; молодая пара: дочь Алленов Джоан с женихом; еще две супружеские четы, однокурсники Мари. Кроме Бруно пришел еще один холостяк с девушкой, подругой Мари. Они явно были в близких отношениях. Этих людей Бруно встречал и раньше. И вдруг, не веря самому себе, он понял, что здесь он единственный неженатый (даже ни с кем не связанный) мужчина. Она выбрала его… или предоставляет ему возможность выбрать ее? А может (для Мари это было вполне вероятным), она так наивно давала понять, что в этом кругу чувствует себя в Нью-Йорке как дома. Но это приглашение может означать, что он — не более чем один из близких друзей, как и все остальные. Бруно лично точно не знал, он догадывался. Может быть, и никогда не узнает.