— Я хочу заняться с тобой любовью.

— Нет, я не могу, ты же знаешь. Я не могу!

— Но я так тебя люблю… Я всегда любила тебя… Поздно говорить «нет»… Мы уже не в силах остановиться.

— Я не могу. Это дурно.

— Это самое лучшее, что только бывает. Ты любишь меня так же сильно, как я тебя.

— Больше, чем ты можешь вообразить. Я никогда не думал, что способен так сильно любить. Ты — любовь всей моей жизни. Я бы и жизнь отдал за тебя.

— Так почему же это дурно? — спросила она, глядя на него с такой нежностью, с такой восторженной и откровенной радостью, что он понял: ему не устоять. А главное, он и не хочет этого.

В постели он вдруг почувствовал себя таким неловким, неуклюжим и неожиданно робким, что ей пришлось взять инициативу в свои руки. Ее невинность была по-детски беспомощной. Неудержимое стремление раствориться друг в друге, которое внезапно обрушилось на них, слегка утихло, когда они признались друг другу в любви.

Теперь им казалось, что впереди — бесконечность и постепенные открытия, о которых они так мечтали всего несколько минут назад. Они с удивлением познавали друг друга. Каждый волосок на голове Мака казался Фредди прекрасным, каждая морщинка на его лице — драгоценной. Она касалась губами его уха, трогала кончиками пальцев его брови. Она впервые прикасалась к мужчине, и это возбуждало в ней любопытство. Ее наивные ласки волновали его, и Мак, лежа на спине, ощущал такое счастье, что не мог думать ни о чем, кроме этого чудесного мгновения. Он смотрел снизу вверх на Фредди, склонившуюся над ним, и старался сдерживаться, хотя чувствовал ее длинные чуткие пальцы на своей шее и плечах. Она застенчиво поцеловала его в шею.

— Подожди, — прошептал он. — Не спеши.

Ее обнаженное тело было настолько прекрасным, что он не решался долго смотреть на него. Соски ее стали твердыми. Он еще и не притронулся к ней и смущенно подумал о том, что понимает, о чем они просят. Он положил Фредди на спину и склонился над ней.

Закрыв глаза, Фредди замерла. Никогда в жизни ей еще не было так хорошо, она и представить себе не могла, что когда-нибудь испытает нечто подобное. Она лежала, почти не дыша, и мечтала о том, чтобы он не останавливался. От его трепетных ласк ее тело пронизал, как молния, электрический ток, она чувствовала нечто никогда не изведанное. Сколько можно лежать вот так, неподвижно, испытывая безумное наслаждение, подумала она. Вдруг Фредди ощутила, как его пальцы легко и нерешительно заскользили по ее бедрам, поняла, что не может больше ждать, и сделала движение навстречу.

Время, казавшееся Фредди бесконечным, неисчерпаемым, вдруг исчезло. Она уже не справлялась со страстной потребностью познать Мака до конца, всецело отдаться ему. Она нетерпеливо развела ноги в стороны. Мак понял этот знак, но все еще не мог преодолеть нерешительность, и она с силой рванулась к нему сама. Почувствовав ее, он вдруг замер и осознал, что преступает черту.

— Нет, хватит. Я сделаю тебе больно, — прошептал он.

— Я хочу, чтобы ты это сделал, — простонала она, охваченная любовью и желанием. — Я хочу тебя, хочу, — снова закричала она и, видя его нерешительность, сильным нетерпеливым движением выгнулась вверх, напрягая спину, бедра, ноги и не оставляя ему выбора. Теперь у них была единая воля, единое стремление, единая цель. Наивная девушка и опытный мужчина слились в страстном порыве, связанные глубоким чувством, давним взаимопониманием и общими интересами.

13

Поль Лансель от природы не был гневлив. Он рос в безмятежной Шампани, окруженный прелестной природой щедрого края. Его юность прошла в мирные предвоенные годы. Он стал профессиональным дипломатом и счастливо жил в браке с женщиной, которую боготворил вот уже почти два десятилетия.

Но сейчас, после того как Фредди бросила ему открытый вызов, Поль был в постоянном гневе. Он не мог обуздать его еще и потому, что, в отличие от людей вспыльчивых, он не знал, что гнев надо гасить. Ярость настолько овладела им, что Ева не могла ничего с ним обсудить. Поль не хотел даже слышать имени Фредди. Он погрузился в это состояние с такой же обреченностью, с какой заключенный роет туннель, чтобы убежать из тюрьмы, ибо у Поля, как у заключенного, не было иной возможности спастись.

«Ей нужно преподать такой урок, который она запомнит на всю жизнь. Хоть кто-то должен считаться со мной!» Он не позволял себе думать о случившемся.

Фредди расплачивалась и за тот подавленный гнев, который вызывал в Поле Бруно, относившийся к отцу с холодной вежливостью постороннего и чуждавшийся его по причинам, которых было слишком больно касаться. Фредди расплачивалась и за разочарование, доставленное Полю Дельфиной, чье поведение было двусмысленным и сомнительным, ибо старшая дочь лишила его возможности расторгнуть ее контракт со студией «Гомон».

Фиаско, которое Поль потерпел с тремя своими детьми, повергло его в такое бешенство, что он стремился избегать даже мыслей о них. Легче было совсем вычеркнуть Фредди из жизни. Раз и навсегда. Она может обойтись без семьи? Пусть так и будет. Хоть кто-то должен считаться с ним!

Фредди довершила ощущение краха, испытанное им из-за Бруно и Дельфины. Бунт Фредди переполнил чашу его терпения. Он будет твердо сопротивляться, чего бы это ему ни стоило.

Ева не узнавала мужа, так он изменился после ухода Фредди из дома. Поль вставал очень рано и часто уезжал в консульство до того, как Ева спускалась вниз к завтраку, поручив поварихе Софи передать жене, что он уже уехал. Вернувшись вечером, он молча читал газеты. За ужином Поль выпивал втрое больше вина, чем раньше, и вел с Евой ничего не значащий разговор о повседневных делах. После ужина он совершал в одиночестве долгие прогулки, а вернувшись, обычно говорил, что не выспался накануне и поэтому собирается лечь. После ухода Фредди Ева ни разу не слышала его смеха, и он целовал ее так, будто исполнял долг.

Может, он злится и на нее, размышляла Ева. Правда, он никогда этого не говорил, но ей приходило в голову только это. К тому же, именно она уговорила его разрешить Фредди продолжать занятия пилотированием после того, как та выполнила первый самостоятельный полет; и именно она давала Фредди свою машину. Поль явно считал ее причастной к этому, но поскольку не хотел слышать даже упоминаний о дочери, Ева не могла признаться ему, что чувствует себя виноватой.

Она не могла сообщать мужу новости о Фредди, которая звонила ей раз в неделю, когда Поль был на работе. Фредди не посвящала Еву в подробности своей жизни и не говорила, где живет, но успокаивала встревоженную мать, сообщая, что у нее все в порядке. Судя по ее голосу, Фредди была счастлива. Ева пыталась сказать об этом Полю, но он обрывал ее, едва она начинала разговор на эту тему.

— Меня это не интересует, — говорил он с такой яростью, что ей становилось страшно. Ева молча выходила из комнаты. Впервые в жизни она задумалась о том, что же за человек ее муж.

Эти мучения продолжались почти до Рождества 1936 года. Поль мог в любой момент выяснить, где находится Фредди, стоило ему только позвонить кому-то из знакомых, связанных с кинематографом. Но Ева понимала: он не станет делать этого из гордости, не желая признаться в том, что не знает, где находится его дочь. Ей все равно, будет ли задета его гордость, спустя три месяца сердито подумала Ева и позвонила сама. Она горела нетерпением увидеть дочь и обнять ее. Все выяснив, Ева на следующий же день поехала на машине в местечко вблизи Окснарда, где работала съемочная группа фильма «Неуправляемый штопор».

— Что вы хотите, мадам? — спросил ее охранник у ворот проволочной ограды, возведенной вокруг съемочной площадки, чтобы сдерживать местных зевак.

— Меня ждут, — не раздумывая, ответила Ева.

Не задавая больше вопросов, он распахнул ворота. Она поставила свою машину рядом с другими и решительно направилась к самому большому из строений. Ева не испытала никакой робости, появившись там, где идут съемки. Ни один человек, выступавший в «Олимпии», никогда уже не испытывал трепета, вторгаясь в места, недоступные широкой публике. Закулисная жизнь не менялась, где бы и когда бы она ни протекала.

— Как мне найти Фредди де Лансель? — спросила Ева у первого встречного.

— Фредди? Спросите у кого-нибудь вон там. Я не знаю расписания трюковых полетов, — ответил мужчина, показав в сторону здания, где находилась импровизированная контора.

— Трюковых полетов, — повторила Ева, стараясь не показать удивления.

— Ага.

— А где я могу узнать насчет точного пилотирования?

— Это то же самое, мадам.

— Это что-то вроде… фигурных полетов? Показательных полетов?

— Можно и так сказать… процентов на пятьдесят…

— Спасибо.

Ева пошла в указанном направлении, с тревогой размышляя, что лучше не думать о страшном, пока она не выяснит все наверняка.

Все эти названия того, чем занимается Фредди, были так туманны, что каждое слово могло означать совершенно разные вещи.

Из конторы ее послали в ангар, стоявший в стороне в нескольких сотнях метров. Ева направилась туда. Сухой ветер Санта-Аны вздымал юбку ее элегантного темно-зеленого костюма и срывал с головы мягкую фетровую шляпу. На далеком небе были голубые островки, очищенные ветром, таким же привычным в Калифорнии, как мистраль в южной Франции. Она шла по высохшему и пожелтевшему зимнему калифорнийскому полю, которое остается таким до прихода январских дождей, возвещающих приближение весны. Такая же подтянутая и элегантная в сорок лет, какой она была и в двадцать, с тем же гипнотическим взглядом серых глазах и с теми же удивительными рыжеватыми волосами, Ева ловила восхищенные взгляды занятых своим делом техников, улучавших минутку, чтобы поглазеть на красивую женщину.

Ева заглянула в ангар, темный после яркого солнечного света. Группа людей обступила небольшой самолет, показавшийся ей таким же современным и мощным, как на газетных снимках авиационных соревнований. Подойдя ближе, Ева узнала Алису Фэй. Актриса была в рубашке кремового цвета с таким количеством клапанов и карманов, что казалась одетой в военную форму. Рубашка была заправлена в кремовые обтягивающие брюки. Кремовый замшевый пояс стягивал ее узкую талию, на шею был накинут белый шелковый шарф, а из-под кожаного летного шлема выбивались светлые, такие знакомые локоны. Защитные очки, поднятые на шлем, оставляли полностью открытым ее лицо. Ева увидела знакомые черные брови, большие глаза, опушенные длинными ресницами, ярко накрашенные сочные губы, контрастирующие со светлыми волосами.