Салим ругал себя за такие мысли. Он очень любил брата и сестру, но его изводили раздражение и усталость.

С каждым днем он становился матери все нужнее. Салим не обращал внимания на то, что ему хочется прижаться к ней. Он не мог себе позволить возвращаться в детство. Салим все еще страдал без отца, но часто думал, что из-за его решений жизнь всей семьи оказалась под угрозой. А иногда, лежа без сна, Салим жалел о случаях, когда плохо вел себя в детстве и разочаровывал отца. Когда дело касалось родителей, в нем так и бурлили самые разные чувства.

А теперь Салим стал добытчиком. Чем больше он об этом думал, тем больше вживался в роль главы семьи и тем меньше ему хотелось слушаться чужих приказов. Мистер Полат держал его крепнущее подростковое эго в узде, но с матерью Салим становился все смелее. Он говорил такое, чего год назад не позволил бы себе. Он знал, что иногда смотрит на нее недостаточно уважительно, но давал себе волю. Салим много работал, кормил семью и хотел, чтобы с его мнением считались.

Он вернулся в дом Йылмаза. Мадар-джан мыла кухню. Самира и младший братик уже заснули.

– Как они? – спросил он, тяжело опускаясь на стул.

– Все в порядке. Но Азиз все высматривал тебя, пока не заснул, – устало улыбнувшись, ответила мать.

Она поставила перед сыном тарелку еды и сидела с ним, пока он ел. Он знал, что не все в порядке, но она не хотела взваливать на сына свои печали – он делал достаточно.

«Хорошо, когда о тебе заботятся», – подумал Салим, падая на брошенную на пол подушку и закрывая глаза.

Ферейба21

– Почему ему вечно плохо? – спросил Салим.

Когда пришел мой старший сын, я купала Азиза, бледного и хныкающего. Перед этим его дважды вырвало.

Я завернула Азиза в полотенце и осторожно положила на пол. Что ответить Салиму, я не знала.

– Думаю, все дело в новых условиях. Воздух, еда – все здесь другое. А он такой маленький. Наверное, ему очень тяжело приспособиться.

Я капнула на ладонь оливкового масла и начала растирать руки. Даже когда я нежно массировала Азизу грудь и животик, ему это, казалось, причиняло боль.

– Может, ему помогли бы витамины и он бы тогда окреп.

Со времени нашего приезда в Турцию Азиз плохо набирал вес. Я уже все перепробовала. Покупая на рынке фрукты и овощи, я пользовалась несколькими выученными здесь словами «хавуч, безелье, муз» – морковь, горох, банан. Когда словарного запаса не хватала, я показывала пальцем, что мне нужно, или прибегала к языку жестов. Я перебирала связки трав, ища целебные. Потом готовила из них отвары и вливала Азизу в рот из ложечки. Я кормила его самым зеленым шпинатом, самыми спелыми грушами. Перемалывала куски мяса с прослойками жира. И все это ничуть не помогало.

Салим прошел в кухню. Я слышала, как он тяжело вздохнул, передвигая деревянный стул по застеленному линолеумом полу. Мое объяснение никого из нас не убедило.

– Салим, завтра мы покажем его врачу, – сказала Синем, – ешь. Голод делу не помогает, а лишь настроение портит.

Самира тоже была в кухне. Едва услышав, что брат вернулся, она пошла готовить ему ужин. Вся ее любовь к отцу перенеслась на Салима, все безграничное обожание вместе с надеждами и ожиданиями. Эта любовь окутывала его, словно огромная зимняя куртка, защищая от холода, но мешая двигаться быстро.

Самира делала что могла, чтобы облегчить мою работу. Она помогала готовить фруктовые и овощные пюре для Азиза и присматривала за ним, пока я ходила к соседям мыть полы. Когда я возвращалась, она всегда выглядела усталой.

– С Азизом нелегко, джанем. Вряд ли ему намного лучше, когда он со мной.

Самиру эти слова не убеждали.

Мы с Синем шли по длинной улице к доктору Оздемиру. Много лет назад он лечил детей нашей хозяйки. Доктор все еще принимал пациентов. Теперь ему помогал сын. Их дом стоял на противоположном краю городка. Отец с сыном принимали пациентов в комнатке, примыкающей к дому. Все было устроено просто, но уютно. К нам заглянула жена доктора, принеся блюдечко сладостей.

Я волновалась. Слишком сильно волновалась, чтобы есть. Госпожа Оздемир по моему выражению лица поняла это, и я увидела, что она хочет что-то сказать, но мы говорили на разных языках. Она перекинулась несколькими словами с Синем и положила руку мне на плечо, успокаивая.

Я посмотрела на сына и на миг увидела его глазами госпожи Оздемир. К его взмокшему лобику прилипли прядки волос. Голова казалась слишком большой для тельца. Приходилось признать, что выглядел он плохо. И я уже не помнила, когда он в последний раз улыбался или что-то лепетал. Я даже думать боялась о том, как все обернулось бы, если бы Хакан и Синем не проявили такую неслыханную доброту, и не представляла себе, как отплатить этим чужим людям за все, что они сделали для нас.

Азиз извивался и корчился, пытаясь устроиться поудобнее. Ему не нравилось лежать. Я хорошо его знала, но не могла понять, что его мучает. Просто с ним все шло не так, как с другими детьми, и это пугало меня.

В комнату вошел доктор Оздемир. Его теплая улыбка погасла, когда он встретил мой взгляд. Я поняла, какой издерганной, должно быть, выгляжу, и встала поприветствовать его. У доктора оказалось солидное брюшко и копна седых волос. Я сразу почувствовала к нему доверие и поняла, что мы не зря пришли. Он кивком поздоровался и пригласил меня снова сесть, взял для себя еще один стул и сел напротив.

Невероятная смесь турецкого, английского и дари позволяла нам общаться. Там, где не хватало слов, в ход шли жесты и мимика. По просьбе доктора я расстегнула Азизу штанишки и рубашечку и положила его на смотровой стол. Господин Оздемир ужаснулся и сжал губы, еще даже не коснувшись ребенка. Азиз задремал было, но когда начал просыпаться, его грудка так и заходила ходуном. Он извивался и не мог сесть.

Доктор пощипывал кожу на животе Азиза и прослушивал его грудную клетку целую вечность. Подсвечивая себе, он деревянной ложечкой открыл Азизу рот и заглянул туда, а потом долго нажимал пальцами на его круглый животик, прощупывая тело. У меня отчаянно билось сердце.

– Господин доктор, – вмешалась наконец я, стараясь говорить как можно уважительнее, – что-то серьезное?

Я нервно оглянулась на Синем, надеясь, что врач меня понял.

Господин Оздемир глубоко вздохнул, снял с шеи стетоскоп и, закутав Азиза в одеяльце, отдал мне. Я уложила сына на коленях и обратила все внимание на доктора. Он заговорил, медленно и тщательно произнося слова и следя за моим выражением лица. Его речь воспринималась тяжело. Я изо всех сил старалась понять смысл. Он подтвердил, что это серьезно. Вот все, что мне удалось уловить.

– Что с ним? Ему нужны антибиотики? Витамины?

Слова «антибиотики» и «витамины» в переводе не нуждались. Доктор Оздемир покачал головой.

Он указал на грудку Азиза и произнес два слова, которые я могла понять:

– Проблема. Кальп.

Кальп? Еще одно слово, общее для многих языков. Кальп означает «сердце». У меня опустились руки.

Доктор встал и взял со стола книжечку в мягкой обложке. Ее переплет явно много раз склеивали. Он начал листать страницы в поисках картинки, чтобы проиллюстрировать свою мысль, но скоро потерял терпение и отбросил книжку. Из ящика стола он достал карандаш и лист бумаги и начал делать набросок.

Я придвинула стул ближе к нему. Доктор нарисовал сердце и начал ритмично сжимать и разжимать кулак. Потом он нарисовал еще две половинки и начал преувеличенно громко дышать. Я поняла, что это легкие. Сердце и легкие. Я кивнула, и доктор вернулся к своему схематичному рисунку. Он указал на сердце и снова сжал и разжал кулак, но на этот раз медленно. Затем указал на легкие и начал заштриховывать нижние половинки. Что-то мешало Азизу нормально дышать. Доктор Оздемир снова начал громко дышать, но на этот раз быстро и тяжело, словно бы с трудом, а лицо у него напряглось.

Я думала, что ребенок, мой ребенок, еще слишком мал, чтобы иметь больное сердце. Меня охватило отчаяние. Если в сердце моего сына что-то сломалось, как мы можем это исправить?

Доктор Оздемир понял, что я уловила смысл его объяснения. Он постучал карандашом по наброску. В этом городке не было возможности сделать то, что он считал необходимым, – ни рентгена, ни анализов крови. Азизу могли помочь лишь в настоящей больнице, и даже если бы мы добрались до большого города, у меня не хватило бы денег, чтобы оплатить все необходимое моему ребенку. Доктор Оздемир покачал головой.

Весь мой мир сжался до карандашного наброска на листке бумаги. Я ожидала авторитетного заключения доктора. Он потер лоб, достал из кармана белого халата блокнот и начал что-то писать. Назначение он отдал Синем. Они вдвоем объяснили мне, что это лекарство на время поможет Азизу, но со временем его состояние будет все ухудшаться.

У Синем слезы подступили к глазам. Она еле могла говорить.

В тот день мы находили общий язык без помощи слов. Даже если бы доктор свободно владел дари, я бы все равно не поняла, что ожидает моего сына. Господин Оздемир посмотрел на меня. По его взгляду я прочитала, что он не удивлен моим поведением. Он знал, что я не захочу признавать правду, как не признавали ее многие матери до меня, пока все не заканчивалось, а иногда и после того.

Я отбросила все, что мне сказали, и сосредоточилась на том, что могу сделать. Я должна была ухватиться за что-нибудь осязаемое, чтобы остаться на плаву.

– Я буду давать ему лекарство, – сказала я. – Сколько раз в день? Как долго?

Они поняли меня. Оздемир долго крутил пальцем в воздухе, описывая круги. «Хáфта» означает «неделя» и на турецком, и на дари. «Каждую неделю», – взмахом руки он показал, что лечение прекращать нельзя. Я кивнула.

– Возвращайтесь через две недели, – сказал доктор.

Синем кивнула, поблагодарила его и спросила меня о чем-то. Я не смогла понять. Доктор помотал головой и вежливо отпустил ее. Он коснулся моего локтя и погладил Азиза по голове, а потом вышел.