Я стояла на месте как столб. Синем вывела меня за порог, зажав в руке листочек из блокнота.

Я не знала, сколько стоит лекарство. Возвращаясь, мы срезали путь. По дороге молчали. В аптеке я достала купюры из кошелька и заплатила за приготовленную аптекарем бутылочку с какой-то жидкостью. Я не хотела ждать. Откинув одеяльце, я указала на ротик Азиза. Синем объяснила усатому аптекарю, что я спешу. Он кивнул, открыл бутылку и налил немного в пластмассовую ложку. Я поднесла темную жидкость к тонким губкам Азиза.

У моего сына сердце болело сильнее, чем у меня. Я похоронила гнев на своего мужа – гнев за его решения, из-за которых я оказалась здесь. Очень многое от него просто не зависело, и я знала, что мне должно хватить сил, чтобы мыслить логично. Но временами, когда слишком многое наваливалось мне на плечи, на воспоминания о муже ложилась тень негодования. И тогда в его упорстве я начинала видеть упрямство, в его принципах – гордыню, а в решимости – дух противоречия. Свет нашего брака угасал. И я молилась о том, чтобы мне хватило сил любить мужа после смерти так, как я любила его при жизни.

«Во имя Бога, Милостивого и Милосердного…» – кричало мое измученное сердце.

Салим22

Салим слушал, как мадар-джан пересказывает слова доктора. Она сдерживалась, говорила короткими фразами и утешала себя тем, что после приема лекарства стало уже намного лучше. Но правда крылась в паузах между ее словами, в этой пустоте, которую Салим и Самира научились распознавать и которой они боялись. Самира встретилась глазами с братом. Она выглядела измученной всем тем, что чувствовала, но не высказывала.

Салим смотрел на младшего братика. Азиз мирно спал. Теперь он дышал спокойнее. Хакан тяжело вздохнул и покачал головой – Синем ему все рассказала. Салиму казалось, что на них смотрят с жалостью, и это его раздражало. Он каждый день обливался пóтом на грядках Полата не для того, чтобы его жалели. Ему хотелось убежать, чтобы не видеть доброжелательного выражения лица Хакана, не чувствовать его руку на своем плече.

Салим сидел на краю школьного футбольного поля, выдергивая из земли травинки. Судя по солнцу в небе, дети скоро должны были выйти из школы. Он ясно представлял себе, как они ерзают на стульях и считают минуты, с нетерпением ожидая, когда учитель отпустит их. Когда-то в прошлой жизни в далеких краях и он не мог дождаться момента, когда сможет затолкать карандаши и тетради в рюкзак и выбежать за дверь.

Но то было другое время и другой Салим. А теперь ему не хватало школы, друзей, одноклассников. Он скучал по обычной жизни. Здесь было еще больнее, чем в Кабуле, потому что здесь нормальная жизнь шла совсем рядом, оставаясь недоступной. Тоска и привела его сюда, на поросшее травой тенистое поле возле школы. Он проходил мимо школы каждый день по дороге к месту сбора и каждый раз думал о том, что мог бы жить иначе.

Сегодня Салим пришел на ферму раньше и, пробормотав полуправду о болезни брата, предупредил Полата, что уйти ему тоже придется пораньше. Фермер что-то проворчал в ответ, и Салим понял, что получит меньшую плату. Но у Полата мало кто работал, и Салим знал, что завтра его снова примут с удовольствием.

Если уж он не мог жить нормальной жизнью, то хотел посмотреть на нее. Всего несколько часов посидеть, опустив ступни в прохладную траву. Всего один вечер для себя, без надрывающей спину работы.

Салим пытался представить себе сердечко Азиза. Он слышал стук собственного сердца, иногда очень громкий. А еще однажды он видел цыплячьи сердца. Они с отцом пошли к мяснику покупать цыпленка – редкое лакомство к празднику Ид аль-Фитр, чтобы отметить долгий месяц поста. Отцу задерживали и без того небольшую зарплату, поэтому на еду и хозяйство приходилось тратить меньше.

Салим видел, как мясник вытер тряпкой запачканные кровью руки и подошел к отцу. Они перебросились шутками, а потом падар-джан спросил, можно ли посмотреть цыплят. Мясник поднял брови. Мальчик весь надулся от гордости. Семья Хайдари – это не какие-нибудь покупатели, которые пришли за дешевеньким кусочком мяса. Им нужно самое лучшее.

Пока мясник с отцом упорно торговались, Салим огляделся по сторонам, рассматривая мясо, выставленное на продажу. С крюка свисала освежеванная туша козла. Выложенные рядами куски мяса и лоснящиеся потроха влекли к себе и в то же время вызывали тошноту. Салим вспомнил, как потянул тогда отца за рукав.

– Падар-джан, что это? – прошептал он, не желая привлекать внимание мясника, но не в силах сдержать любопытство.

– Куриные сердца.

Падар-джан и мясник рассмеялись: приложив руку к груди, Салим слушал стук собственного сердца, не отводя взгляда от куриных сердечек величиной с абрикос, не больше.

Распахнулись двери школы, и ученики шумным потоком хлынули на улицу, протискиваясь в двери. Салим завидовал их тетрадям, школьным сумкам и беззаботности.

Мальчики его возраста, человек восемь-девять, пошли на поле. Когда они приблизились, Салим опустил глаза и уставился на часы. Он не хотел, чтобы все поняли, что он подглядывает. Вечером накануне часы остановились. Салим пытался их завести, но не думал, что у него получится. Это были инженерские часы: два каких-то непонятных циферблата, один внутри второго. Наверное, падар-джан сумел бы их починить. Салим продолжал возиться с часами, надеясь, что в один прекрасный момент они вдруг вернутся к жизни.

Один из мальчиков на футбольном поле, самый долговязый из всех, вытащил из сумки футбольный мяч. Ногам Салима отчаянно хотелось коснуться кожаной поверхности. Он не мог заставить себя подняться и уйти.

«Они меня вряд ли заметят», – убеждал он себя. Он повернулся так, чтобы сидеть к мальчикам боком. Те начали передавать друг другу мяч. Слышался их топот, когда они бегали по полю. Громкие голоса мальчишек разносились далеко – они явно обменивались какими-то едкими комментариями на непонятном Салиму сленге.

Потом они начали посматривать в его сторону и, чувствуя, что вторгся на чужую территорию, Салим заставил себя подняться. Он отряхнул одежду и уже собрался идти, как вдруг услышал крик и нехотя обернулся. Долговязый главарь что-то громко повторил. Не зная, что ответить, Салим пожал плечами.

– Я не говорю по-турецки.

– Не говоришь по-турецки? – Мальчик рассмеялся и перешел на английский. – Ты что любишь – играть в футбол или спать в траве?

Салима охватил азарт. Он пошел за мальчиком к остальным, которые уже разбились на две команды. В одной из них не хватало игрока.

– Играешь с ними, – объявил долговязый. Потом смерил Салима взглядом. – Имя у тебя есть?

Салим замялся, пытаясь понять, не смеются ли над ним.

– Салим, – ответил он наконец, снимая часы и пряча их в карман.

– Салим? Ты медленно говоришь. Надеюсь, ты быстро двигаешься.

В Кабуле было полно таких мальчишек. Салим влился в новоиспеченную команду и, кивнув, приветствовал игроков. Они, в свою очередь, оглядели его и разошлись по своим позициям.

Когда мяч начал переходить от одного мальчика к другому, Салим перенесся в прошлое. Он вернулся в Кабул и втянулся в игру на улице с друзьями-соседями… Они бегали, пока не стемнело. Он гонялся за мячом и отнимал его у мальчишек, чьих имен не знал и знать не хотел. Он передавал мяч новым союзникам по команде – при других обстоятельствах, где-нибудь на рынке, они гнушались бы им, сезонным рабочим-иностранцем. А здесь он не был лишним. Мяч снова полетел к нему. Салим, остерегаясь защитников, повел его дальше, к воротам.

Его команда проиграла, пропустив на один гол больше, но он играл хорошо и заслужил всеобщее уважение. Долговязый мальчишка, задыхаясь и обливаясь пóтом, искоса взглянул на Салима.

– Откуда ты? – спросил он, вытирая пот со лба.

– Из Афганистана, – неуверенно ответил Салим.

Казалось, мальчик ничуть не удивлен.

– Меня зовут Кемаль.

Салим и Кемаль подружились, насколько это возможно в Менгене для местного жителя и иммигранта. С того дня Салим раз в неделю присоединялся к мальчикам и один-два часа играл в футбол по пути от Полата, а иногда после этого возвращался на ферму, чтобы закончить работу. В такие дни он приходил домой измученным и страшно голодным, но оно того стоило: он чувствовал траву под ногами, его хлопали по плечу, ветер дул ему в лицо. Полат плевался и хмурился, но терпел отлучки Салима, ведь тот их отрабатывал.

Дома Салим держал все в секрете. Он не мог собраться с духом и рассказать матери, что выкроил себе час свободы в неделю. Он видел, с каким обеспокоенным лицом встречает его мадар-джан. Каждую свободную секунду она либо хлопотала над Азизом, либо выпрашивала хоть какую-нибудь работу, которая могла пополнить их кошелек. Даже Самира не сидела без дела: она присматривала за Азизом, пока мадар-джан работала, или помогала Хакану и Синем по дому. Хоть это и могло показаться несправедливым, Салим не рассказывал о футболе.

На поле Салим слишком плохо владел языком, чтобы остроумно отвечать, когда мальчишки перебрасывались привычными колкостями. Он надеялся, что его молчание сойдет за равнодушие и чувство собственного достоинства. Кемаль и дальше подшучивал над Салимом и, похоже, не разочаровывался, не получая ответа.

По вечерам мальчишки иногда собирались где-нибудь в городе. Они пили газировку и пожирали глазами полуголых женщин на журнальных картинках. Салим встречался с товарищами по команде лишь изредка. Он понимал, что от его рабочей одежды воняет пóтом, а исцарапанные руки загрубели. Скрывать все от матери он не мог, поэтому сказал ей, что познакомился с хорошими местными мальчиками и иногда ходит с ними пить газировку. Она очень обрадовалась, а ему стало стыдно, что он столько от нее скрывает.

Как-то раз Кемаль проводил Салима домой и узнал, где он живет. Салим удивился, когда однажды, вернувшись с работы, застал своего друга в кухне с Хаканом. Тем вечером Салим понял, что Кемаль приспосабливается ко всему, словно хамелеон. Этим полезным свойством он восхищался.