Салим знал, что некоторые мальчики в сквере спали всего несколько часов, и то днем, не осмеливаясь сомкнуть глаза ночью, когда появляются новые опасности.

– Похоже, тебе не мешало бы выпить воды. Вот, держи, – сказала на безупречном английском Роксана, девушка-волонтер, протягивая ему бутылку воды.

Салим скользнул взглядом от пальцев до тонкого запястья, затем по изящной руке. А дальше открывался еще лучший вид.

Роксана была одета в свободную фиолетовую футболку, заправленную в обтягивающие джинсы. Она подняла голову, и прямые волосы цвета ночи упали на плечо. Она выглядела как его ровесница: с виду ей было лет шестнадцать. Салим поймал взгляд ее обведенных черным карандашом глаз с трепещущими ресницами. Она не улыбалась и смотрела на него без сочувствия.

– Спасибо, – сказал Салим и взял бутылку.

– Пожалуйста. Как тебя зовут?

Ее лицо могло бы вдохновить какого-нибудь восточного поэта на лирическое любовное стихотворение, но говорила она по-деловому.

Она принадлежала к тем ярким девушкам, которые вынуждены держаться достаточно холодно, особенно в таких местах, как этот сквер.

– Салим, – ответил он.

«И не говори ей больше ничего», – напомнил он себе.

Глядя в ее глаза, он чувствовал, как с него слетает броня.

– Итак, Салим, давно ты здесь? Я тебя раньше не видела.

Ему хотелось, чтобы она еще раз произнесла его имя.

– Несколько недель… Но я живу не здесь.

Ему вдруг стало стыдно, ведь она могла подумать, что он спит в парке.

Он отхлебнул воды из бутылки.

– Да? А где ты живешь?

Салим сделал еще глоток, чтобы оттянуть время, а сам лихорадочно соображал. «Хороший вопрос», – подумал он и перевел разговор на другую тему.

– Как тебя зовут? – вкрадчиво спросил он.

Помолчав, она заглянула в свою папку-планшет и лишь потом ответила:

– Роксана.

Вопрос ей явно не понравился.

– Роксаана?

– Нет. Р-о-к-с-а-н-а, – четко произнесла она.

– Но это же афганское имя! Роксаана, – повторил он с улыбкой.

– Это мое имя. Мое греческое имя, – сказала она, поджав губы.

– Но ты ведь знаешь, что Искандер… То есть Александр Македонский… Так вот, он женился на девушке из Афганистана. Ее звали Роксаана. Как тебя, – пояснил Салим.

Он радовался возможности показать, что немного знает историю. Судя по ее виду, она жалела, что подошла к нему, но решила проявить терпение.

– Я – не та девушка. Меня зовут Роксана. И хватит о моем имени. Скажи мне, Салим, ты хочешь остаться в Греции или ехать дальше?

– Никто не хочет оставаться в Греции, – медленно произнес Салим.

Роксана не удивилась, услышав это. Она была не такой наивной, как большинство ее сверстниц.

– И куда ты хочешь добраться?

– В Англию, – вздохнул Салим, – у меня там тетя.

Произнесенная вслух, его цель показалась невообразимо далекой.

– В Англию, – кивнула Роксана, глядя на других беженцев, – да, многие пытаются попасть в Англию.

– В Греции красиво, но мы тут никому не нужны.

– Это маленькая страна. У правительства нет денег, чтобы помогать всем.

– Но вы… Вы же помогаете и раздаете еду.

– Мы делаем это сами, а не от имени правительства.

Роксана не стала распространяться об убеждениях и идеологии. Не для этого она пришла. О том, во что она верила, красноречиво говорила ее сдержанность и присутствие здесь. Рядом с ней Салим чувствовал, что не может связать двух слов.

– Вы не согласны с правительством?

Он немного боялся. Там, откуда он приехал, было, мягко говоря, опасно открыто не соглашаться с линией, которой придерживается правительство. Роксана, юная и смелая, понравилась бы его отцу.

– Мы считаем, что людям нужна достойная жизнь. Мы знаем, что происходит, когда люди приезжают в Грецию. И нам кажется, что все нужно делать иначе.

– Люди не могут просить здесь политического убежища. Чем Греция отличается от других стран? – Салима с самого начала напугали истории мальчиков из сквера.

Он боялся, что вся Европа окажется такой же: мертвой зоной, по которой течение будет бесконечно носить его семью в вечном страхе, что их депортируют обратно в Афганистан. Бесприютная жизнь изнуряла душу и тело. Но встреченные здесь афганцы рассказывали и другое – истории про лучшие места. Страны, спрятавшиеся в глубине Европы, не воротили нос от беженцев, как Турция и Греция. Там – в Германии, Нидерландах и Швеции – афганцы получали шанс начать жизнь заново.

– Большинство людей не понимают нашей системы. Как ты попал сюда?

Салиму не хотелось отвечать. Он закрутил крышечку бутылки и с улыбкой пожал плечами. Роксана рассмеялась.

– Понимаю. Забудь, я ничего не спрашивала. С большинством людей, которые сюда приезжают, происходит одно и то же: их арестовывают и направляют в центры предварительного заключения беженцев. Эти центры изначально задумывались как чистые и безопасные места, но на деле все не так, потому что людей слишком много и не хватает места. Говорят, эти центры, даже детские, больше похожи на тюрьмы и там даже хуже, чем в тех местах, откуда эти беженцы прибыли. Иногда приходится оставаться там месяцами. Но в один прекрасный день двери открываются. И ты получаешь какие-то документы. А в документах говорится, что у тебя есть месяц на то, чтобы выехать из Греции. Некоторым даже дают билет до Афин, чтобы они уезжали отсюда.

– А как же политическое убежище? Нельзя его получить?

Салим в который раз понял, как хорошо, что они запаслись фальшивыми документами и что их не остановили в Пирее. Они прошли через контрольные пункты, и никто на них даже не взглянул. Судя по тому, что рассказывала Роксана, им невероятно повезло.

– На самом деле получить политическое убежище нельзя. Чтобы подать документы, нужно иметь работу. А как людям найти работу? – Она махнула рукой в сторону сквера. – Прежде всего, понадобится разрешение. А чтобы получить разрешение на работу, нужно сначала подать документы на предоставление убежища, понимаешь?

– Почему твои друзья разговаривают с беженцами и помогают составлять эти документы?

– Мы волонтеры. Мы здесь по своей воле. Никто нам за это не платит. Мы приходим, потому что хотим помочь.

Салим смотрел на Роксану и думал, как бы он жил на ее месте. Он пытался представить себя старшеклассником в мирном Кабуле. Каждый день он возвращался бы из школы домой к отцу и матери. Интересовался бы он тогда проблемами иностранцев? Волновало бы его, как обращаются с людьми? Достаточно бы он проникся всем этим, чтобы тратить свободное время, раздавая еду и помогая заполнять документы?

Даже просто представлять для себя другую жизнь было больно. Все равно, что дать себе все, чтобы потом всего лишиться. Все равно, что пить яд и чувствовать, как он постепенно проникает в твое тело и разъедает его.

Возможно, ему никогда уже не вернуть себя прежнего – мальчика, умевшего мечтать, улыбаться и называть какое-то место своим домом. Возможно, тот мальчик, как и его отец, остался лежать где-то в безымянной могиле в Афганистане.

Когда они встретились во второй раз, на следующий день после того, как семья Хайдари съехала из гостиницы, Роксана говорила без обиняков.

– Эй, ты планируешь подавать документы для получения политического убежища? Да или нет? – Сегодня она не церемонилась.

Они сидели на бетонных ступеньках, ведущих в сквер. Салиму хотелось спросить, не знает ли она, где могла бы остановиться его семья. Впервые им предстояло ночевать на улице.

– Роксана, зачем ты снова об этом говоришь? Я не хочу оставаться в Греции. Я хочу перевезти семью в Англию. И ты объясняла, что Греция не предоставляет политического убежища.

Салиму было очень тяжело и неловко изъясняться по-английски, но он радовался даже такой беседе. Будь у него возможность говорить на дари, он сказал бы намного больше. Он подумал, что тогда Роксана смотрела бы на него иначе.

– Политическое убежище дают, просто редко. Это зависит от того, что привело сюда человека или семью. От их истории. – Она задумалась. – Мне кажется, у вас есть такая история.

– История? О чем ты?

– История. То, что с вами случилось. Причина, по которой ты и твоя семья уехали из Афганистана. Некоторые уезжают, устав от войны. Или потому, что нет работы. Но мне кажется, в вашем случае все несколько иначе. Возможно, ты не хочешь говорить об этом, но при получении убежища такая история может помочь.

– У нас было много причин уехать.

Роксана терпеливо смотрела на него. Салим долго молчал, а потом сдавленным голосом заговорил:

– Там и правда нет работы, а война – это ужасно. Люди ждали мира… Или смерти.

Салим отвел взгляд и уставился на улицу и дома. Он прежде ни с кем не говорил о своей жизни в Кабуле, о том, что видел. Не хотелось лишний раз ворошить прошлое. Эти темные времена не давали покоя его памяти, как звук протекающего крана, еще более мучительный от тишины. И все же он продолжил:

– Сначала оказалось, что моя сестра не может учиться. А матери запретили работать в школе. Все наши уехали – тети, дяди, двоюродные братья, все. Моя семья осталась. Мы слышали, как над головой проносятся ракеты, и молились, чтобы они не попали в наш дом. Запретили музыку. Жить разрешалось только по законам Талибана. Иногда мы думали: может, Талибан – это лучше, чем война? Может, талибы принесут покой? Но они приносили только беды, все новые и новые. Моя мать не смогла бы выжить без мужа. У нее был только я. Я ходил на рынок за едой. Но у нас осталось мало денег. Работы не было. Мы поняли, что скоро закончатся деньги, еда и наша жизнь…

Роксана внимательно слушала, не поднимая глаз от земли.

Салим молчал, пробираясь сквозь обломки воспоминаний. Ему тогда было всего двенадцать или тринадцать. Оглядываясь назад, он намного яснее видел, в какое безвыходное положение они попали. Особенно явно он понял это теперь, когда на его плечи легла обязанность кормить семью.