– А ты неразговорчивый. Почему ты почти всегда молчишь? Там, откуда ты приехал, ты тоже работал на ферме? Я прожила здесь всю жизнь, но могу поспорить, что ты за день собрал больше помидоров, чем я за все эти годы.

Будь Салим в лучшем настроении, он мог бы сообразить, что Экин пытается его похвалить. Но сегодня она доставляла ему примерно столько же радости, сколько назойливая муха.

На Экин была длинная юбка в складку и блузка. Прислонившись к перекладине забора, она принялась возиться с чулками, подтягивая их до колен. Салим вспомнил Роксану. До чего же они разные!

– А твоя мать тоже работает?

– Нет.

– А твой отец? – не отставала она.

Салим вцепился в рукоятку мотыги. Он начинал нервничать.

– Мне нужно работать, – сказал он, тряхнув головой.

Он изо всех сил сдерживался, чтобы не сорваться, но Экин этого не поняла.

– Я знаю. Ты хорошо работаешь, поэтому папа позволил тебе вернуться. Он сказал, что ты, по крайней мере, не такой, как все. – Она поджала губы. – Я слышала, что некоторые иммигранты привозят с собой наркотики. Папа говорит, что именно поэтому люди часто становятся ленивыми и равнодушными.

– Экин, оставь меня в покое! Я работаю! – заорал Салим.

Он больше не мог ее слушать. От изумления Экин широко раскрыла рот.

– Ты не можешь приказать мне сидеть в доме, – заявила она, гордо выпрямившись.

– Ты ничего не знаешь о моей семье. О том, почему мне приходится работать на этой ферме. Я устал тебя слушать!

– Я знаю больше тебя! – крикнула девочка в ответ. – Ты не умеешь говорить с теми, кто старается относиться к тебе по-доброму. Ты разбираешься только в помидорах и в навозе. А я, по крайней мере, хожу в школу. И от меня не воняет! Тебе бы сначала усвоить кое-что, а ты орешь как сумасшедший!

– Ты так много знаешь? Да ничего ты не знаешь! Я тоже ходил в школу, но никому нет дела до школ, когда на город падают ракеты. И вот мы уехали. И добрались до этой страны. Я работаю, чтобы найти свою семью. Чтобы купить им еды. Знаешь, что такое остаться одному? Никто тебе не помогает. – Голос Салима дрогнул, и он яростно вонзил мотыгу в землю. – Я не знаю, где сейчас моя семья, – тихо и печально продолжил он, не глядя на Экин. – Твой отец думает, что много мне платит, на самом деле я работаю почти бесплатно. И я снова пришел сюда, потому что у меня нет выбора. Совсем. Никакого.

Экин молчала. В кои-то веки.

Салим направил всю свою злость на работу. Он не поднял голову и не увидел, как Экин изменилась в лице. Не увидел, что глаза ее наполнились слезами. Она закусила губу и, дрожа, тихонько ушла. Вонзить мотыгу в землю, провернуть, вытянуть… Вонзить, провернуть, вытянуть… Салим вгрызался в землю, потому что больше ничего не мог делать.

Целую неделю Экин не показывалась. Ее отпугнула эта вспышка гнева. Салим ни о чем не сожалел. С каждым днем он становился все раздражительнее.

Прошло три недели. Салим не перекинулся с Экин ни единым словом. Он не знал, сколько еще удастся жить надеждой на то, что паспорт все-таки пришлют.

А потом Экин вернулась. Ранним утром Салим, кивком поприветствовав Полата, направился в хлев. Хозяин собирался вспахивать дальнее поле. Обычно он держался сам по себе. Работал целыми днями, но не приближался к Салиму и армянке.

Салим зашел, чтобы проверить кормушки, и оглянулся в поисках ведра – в поилке закончилась вода.

– Салим… – робко прошептала Экин.

– Угу, – проворчал он, не оглядываясь, и начал копаться в куче инвентаря, ища ведро.

– Я… Прости меня.

Теперь Экин стояла буквально в нескольких сантиметрах позади него. Она коснулась рукой его плеча, и Салим напрягся. Извинение? Такого он не ожидал.

– Я не хотела.

Он кивнул, не поднимая головы, молча давая понять, что прощает. Она говорила искренне, а Салим слишком измучился, чтобы злиться. Ее слова оказались важнее, чем он думал. Он вдруг почувствовал, что стал немного больше похож на человека. Очень давно он так себя не чувствовал. Он смягчился.

Пальцы Экин медленно двигались от его плеча к затылку. Салим застыл на месте, не понимая, что она делает. Он боялся пошевельнуться. Ее прикосновение оказалось на удивление нежным – намного ласковее, чем даже ее слова. Экин придвинулась ближе. Салим уже чувствовал на затылке ее теплое дыхание.

«Что она делает? Мне нужно уйти. Я должен…»

Пальцы Экин запутались в его черных как смоль волосах, пробежали по голове и вернулись на шею и плечи. Другую руку она положила на его плечо. Теперь, когда Салим не отпрянул, она придвинулась еще ближе и спрятала лицо у него между лопатками. Что-то в Салиме всколыхнулось. Он закрыл глаза.

Экин мягко подтолкнула его в угол хлева, куда не попадал солнечный свет. Под ногами у них похрустывало сено. Салим послушно переставлял ноги, но не оборачивался. Он не мог на нее смотреть. В сарае царил полумрак, лучи солнца пробивались сквозь щели в настиле крыши.

«Зачем она это делает?»

– Я просто хотела поговорить с тобой, – прошептала Экин так тихо, что Салим не понял, правда ли услышал это или придумал.

Он помимо воли обернулся. Теперь они оказались лицом к лицу, но темнота все скрывала. Экин коснулась его щеки, и Салиму вдруг показалось, что их вечные раздоры ничего не значат. Его руки двигались сами собой, обхватывая ее тонкую талию, гладя изгиб ее бедер и поднимаясь выше. Она коснулась губами его щеки. Он чуть повернул голову, и их губы встретились – неуклюже и влажно. Салим чувствовал, как в нем нарастает беспокойство. Но пока он не открывал глаз, окружающего мира словно не существовало.

– Салим… – прошептала она.

Он открыл глаза и отпрянул, словно наткнувшись на раскаленную плиту.

Рой мыслей вился у него в голове. Что, если зайдет Полат? Зачем он вообще прикоснулся к ней? Он отступил на шаг и наткнулся на стену. Экин замерла, удивленная внезапной переменой.

– Я должен… Тебе нужно уйти, – просто сказал он.

Она застыла на миг, а потом развернулась и выбежала из хлева. Салиму оставалось лишь гадать, чем все закончится. Сердце начинало бешено колотиться от одной только мысли, что ее отец или мать все узнают.

Салим мерил шагами хлев, размышляя, не уйти ли прямо сейчас, пока хозяин не пришел. Прислушиваясь, он ожидал, что вот-вот ворвется кипящий гневом мистер Полат. Никого. Он подкрался к двери и с опаской выглянул. Вдалеке он увидел хозяина – тот продолжал пахать поле. Его жена развешивала белье за домом. Экин нигде не было видно.

Салим с опаской вернулся к работе. Его взгляд метался по сторонам – Салиму не хотелось, чтобы его застали врасплох. Прошло несколько часов, прежде чем его сердце начало биться спокойно. Наконец солнце зашло. Салим обливался пóтом, измученный этим необыкновенно тяжелым днем.

На следующее утро он сидел в грузовике, гадая, не едет ли прямиком в западню, и подошел к ферме с опаской, но, как и накануне, Полат едва обратил на него внимание. Салим весь день был начеку и радовался, что Экин не показывается ему на глаза. Он вспоминал о том, что произошло в хлеву, и не мог понять ее поведения.

«Разве можно девочке прикасаться к мальчику? Ну и бесстыдство…»

Он думал еще и о том, почему Экин подошла к нему. Неужели ее надменный тон и ехидные замечания были просто прикрытием?

Но еще больше Салима озадачила собственная реакция. Он не вырвался. Его тело отвечало ей помимо его воли. Кончики его пальцев еще помнили прикосновение к ее коже, а ладони ощущали изгибы девичьего тела. Ночью он лежал без сна, поглаживал себя по затылку, как это делала Экин, и трепетал от этого ощущения.

Он раздумывал, почему она не появляется: злится или стесняется?

Время от времени Салиму казалось, что он видит Экин, когда она смотрела на него из окна или проскальзывала в дом с черного хода. Она по-прежнему избегала его, а он этому радовался, потому что не знал, что ей сказать.

Он с еще большим нетерпением ждал паспорт, который пообещала прислать мама, и даже ходил по соседям на случай, если конверт с ним по ошибке доставили им. Прошел месяц, все так же без новостей. Хакан и Синем старались не терять оптимизма, но и они начинали думать, что документов он уже не получит, – Салим видел это.

Экин наконец заговорила. Солнце клонилось к закату, когда Салим высадил весь мешок семян, которые дал ему Полат. Настало время зимних посевов, и хозяин решил выращивать сахарную свеклу. Салим сложил инструменты в углу хлева и распрямил натруженную спину, когда услышал шелест сена за спиной, обернулся и увидел у входа худенькую фигурку Экин. Она не подошла к нему, только тихо спросила:

– Ты закончил?

Она смотрела в сторону, стыдливо переминаясь с ноги на ногу. Салим почувствовал, как ей неловко, и его охватила жалость.

– Да, – ответил он, не двигаясь с места.

Расстояние между ними придавало уверенности.

– Тебе не нравится здесь работать. – Она не спрашивала, а утверждала.

Что бы Экин ни собиралась сказать, она это обдумала. Салим представил, как она, глядя на него издалека, подыскивала слова.

– Я думала, что ты, может быть… Я не хотела расстраивать тебя или злить. Я не знала. Возьми это и не возвращайся. Лучше тебе не возвращаться.

И она протянула ему что-то завернутое в лист из тетради.

– Что это?

– Возьми, не спрашивай. И уезжай. Пожалуйста… Пожалуйста, уезжай!

Голос Экин зазвенел, словно у ребенка, готового вот-вот разрыдаться. Она приблизилась на несколько шагов, но держалась настороженно. Возможно, боялась сгореть в огне, если подойдет слишком близко.

Сверток оказался на расстоянии вытянутой руки. Салим взял его. Экин вела себя непредсказуемо, но теперь она изменилась. Салим чувствовал, что она не играет с ним и что ей пришлось принять сложное решение.

Когда его пальцы сомкнулись на свертке, Экин развернулась и убежала прочь. Салим проводил ее взглядом, потом осторожно развернул бумагу. Внутри оказалась толстая пачка турецких банкнот всех номиналов. Салим широко раскрыл глаза, увидев столько денег, что и сосчитать не мог.