И вдруг Салим проснулся. Стояла кромешная тьма, в которой он ничего не мог различить. Все чувства обострились. Он ощутил какой-то запах… Пот? Салим замер. Ничего не было видно и слышно.

«Перестань выдумывать, – сказал он себе, – спи».

Салим закрыл глаза, пытаясь вернуться в свой сон, и уже начал засыпать, как вдруг почувствовал чье-то прикосновение – на бедро ему легла чужая рука. Салим в ужасе дернулся. Другая заскорузлая рука зажала ему рот. Салим обеими руками вцепился в нее, но хватка не ослабевала. Ухо щекотало горячее дыхание.

– Тихо, малыш, тихо. Расслабься, и все будет хорошо. Мы останемся добрыми друзьями.

Сабур возился с пряжкой ремня Салима. Тот попытался вывернуться, но тяжелое тело мужчины придавило его к земле так, что он едва мог дышать.

– Тихо, не то пожалеешь.

«Нет, нет, нет!»

Салим отбивался ногами, но лишь пинал воздух. Он царапал, пытался оторвать от лица тяжелую руку Сабура, но тщетно.

«Нет, нет, нет!»

Наконец Сабуру удалось расстегнуть ремень. К горлу Салима подступила тошнота. В темноте он едва различал насильника, но ясно чувствовал на лице зловонное дыхание.

В отчаянии Салим начал шарить по земле и вдруг наткнулся на упиравшуюся в поясницу рукоятку ножа. Он извивался, пока не удалось ухватить ее, а потом одним рывком вытащил лезвие и вонзил его в темную массу, нависшую над ним. Он услышал, как тот, охнув, откинулся назад. Руку, лежавшую у него между ног, отдернули, рука на лице разжалась.

– Отпусти меня! Отпусти меня! Отпусти меня! – завопил Салим.

Он увидел, как тень поднялась, сделала несколько шагов и упала навзничь.

– Что случилось? – спрашивали остальные, просыпаясь.

– Кто кричал? Все живы?

– Что происходит?

Салим вскочил на ноги. Глаза уже привыкли к темноте, и он увидел Сабура, который отползал, держась за левый бок. Кто-то схватил Салима за плечо, и он отпрыгнул.

– Салим, Салим, ты чего? Это я, Абдулла! Что произошло?

Что произошло? Салим и сам не знал. Вправду ли все это случилось? Что он сделал? Он оцепенел от потрясения и, опустив глаза, увидел, что продолжает сжимать в руке нож.

– Господи! Боже! Господи! – Салим совсем обезумел. – Он был здесь! Он залез на меня!

– Да это же Сабур! Его ранили! – слышалось в темноте.

– У него кровь!

– Что с ним произошло? Кто это сделал?

Абдулла достал из кармана фонарик и включил его. В руке Салима блеснуло тронутое ржавчиной лезвие. С кончика скатилась капля.

– Это ты ударил его ножом? – прошептал Абдулла, не веря своим глазам.

– Я… Я… Он навалился на меня! Руками он…

Растерянные и напуганные люди продолжали кричать:

– Он ранен! Сделайте что-нибудь!

Салим почувствовал, что пальцы у него влажные и липкие, и взглянул на свою правую руку.

– Салим, стой! Куда ты, Салим? Подожди!

Салим петлял в узких улочках и переулках. В темноте он упал, споткнувшись о расшатанный камень мостовой. На правой руке у него была кровь, уже засохшая. Он чувствовал ее. Ощущал ее металлический запах. Он вспомнил Менген и брата новобрачной, его залитую кровью одежду, его искаженное болью лицо…

Салиму хотелось броситься в объятия матери, спрятать лицо у нее на плече, услышать ее голос, который успокоил бы его, заверив, что он поступил правильно. Ему хотелось, чтобы рядом с ним был отец – тогда Сабур никогда бы не осмелился приблизиться. И все же Салим был рад, что родители не видят, как их сын с окровавленными руками убегает в ночь.

Салим42

Салим держал алюминиевую кастрюлю над походным очагом – кирпичными стеночками, внутри которых теплился огонь. Язычки пламени лизали почерневшее дно. Ручки кастрюли все больше нагревались. Салим придвинулся ближе к огню. Морозный воздух давал о себе знать, и куртка сегодня казалась особенно тонкой.

Вода закипала.

– Не готово еще? – послышался голос Али.

– Почти.

Али вышел и заглянул в кастрюлю. Потом разорвал чайный пакетик и осторожно высыпал в воду половину содержимого.

– Снимай с огня, а я принесу хлеб, будем завтракать. Похоже, сегодня дождь пойдет. Как думаешь?

Салим опустил рукава, чтобы прихватить ручки кастрюли. Замечание Али он пропустил мимо ушей. Последние две недели Али каждый день говорил одно и то же – вне зависимости от того, как выглядело небо. Сначала Салим этого не замечал, но на второй день, когда они сидели под навесом и слушали, как по брезенту барабанят капли, Али снова сказал, что может пойти дождь. Салим принял это за шутку, но, обернувшись, наткнулся на мрачный и задумчивый взгляд Али.

Али был почти ровесником Салиму, но при этом намного ниже ростом. Он казался юным и безобидным. Салим заприметил Али в лагере для беженцев и завязал с ним знакомство. Они принадлежали к разным народностям – Али был хазарейцем. Встреться они в Кабуле, это имело бы значение, но в лагере беженцев в Патрах, где все спали и ели в одинаковой грязи, такие вещи почти ничего не значили.

Этот лагерь отличался от сквера Аттики. Там афганцы облюбовали заброшенный уголок Афин. Рядом стояли дома, а на расстоянии всего нескольких метров шла нормальная жизнь. Лагерь же в Патрах сам по себе напоминал городок из лачуг. Это имело свои преимущества и недостатки. Вместо картонок, тонких одеял и магазинных тележек здесь были настоящие стены. Один мужчина, раздобыв табуретку и ножницы, даже открыл что-то вроде парикмахерской. Для крыш, если не удавалось найти другой материал, использовали толстый брезент. Сотни местных жителей – в основном афганцы, но было несколько цыган и африканцев – складывали очаги из камней и кирпичей, чтобы готовить нехитрую еду. Жилось здесь лучше, но и внимания лагерь привлекал больше. Он был язвой на теле города – нелегалы ютились в тесноте и страшной грязи. Греки не знали, что делать с Патрами – сровнять их с землей или благоустроить, ведь все понимали, что беженцы все равно вернутся сюда.

Патры считались перевалочным пунктом. Еще до афганцев другие беженцы заприметили это место на пути в Италию и дальше в Европу. Существовала давняя традиция пробираться в Италию на грузовых автомобилях и судах. Салим стал еще одним персонажем этой общей для многих истории.

В Патры он прибыл закаленным странником и провел здесь уже много месяцев. Примерно на середину этого срока пришелся его день рождения, но точно вспомнить Салим не мог, да и не думал об этом. В его скитаниях дни и недели сливались.

«Мне нужно выбраться отсюда», – сказал себе Салим, глядя, как заваривается чай. Янтарное облачко поднималось от чайных листьев и таяло в горячей воде.

Его мысли переключились на лагерь в Афинах. В течение дня он часто думал о том, что там произошло, а после захода солнца воспоминания становились еще навязчивее. Перед Салимом оживала последняя проведенная в сквере ночь, заскорузлая рука Сабура, зажимавшая ему рот, Абдулла, остолбеневший при виде ножа… А потом он мчался сквозь темноту, пытаясь убежать как можно дальше. Салим смыл кровь с трясущихся рук и до рассвета дрожал, прячась в одном из переулков. Он ни с кем не попрощался, даже с Роксаной. Не вернулся за рюкзаком – все равно там ничего не было, кроме нескольких футболок. Он сел на первый же автобус в Патры и без труда разыскал здесь лагерь беженцев.

Салим думал о том, выжил ли Сабур. Если он и правда убил негодяя, то не жалел об этом, но от этого зависело, стал ли он убийцей. Обычное ранение или смертельное? Это оставалось загадкой. Он оставил Афганистан далеко позади, но война и резня преследовали его. Беженцу мало просто уехать откуда-то. Нужно еще спастись от себя самого и от неотступных воспоминаний, чтобы от страданий прошлого отделяло достаточное время и расстояние. И лишь тогда можно надеяться на лучшее будущее.

Салим мучился, терял покой и чувствовал, как меняется. Люди раздражали его или пугали, не вызывая никакой иной реакции.

– Видел ногу Вахида? – спросил Али. – Ее зашивали, как мешок для риса! Вахид ковылял тут везде и рассказывал, что нога у него не болит, но я сам слышал, как он кричал, будто маленький, когда ее зашивали. Я сам слышал.

– Да, я видел.

Вахид пробрался на один из грузовиков, следовавших в Италию. Его увидели. Убегая, он перелазил через железный забор и рассек голень. Его лечил врач из гуманитарной организации, расположившейся неподалеку от лагеря. Вахид был здесь не единственным пострадавшим.

– А ты знаешь, какой сегодня день? – спросил Али. – Сегодня Ашура. Я приберег немного риса и сахара. Вечером приготовлю шир бриндж и помолимся.

В день Ашура внук пророка Мухаммеда мученически погиб в битве. Семья Али, как и почти все афганцы, отмечала годовщину его смерти, готовя рисовый пудинг шир бриндж, раздавая еду бедным и молясь.

– Сегодня? Что, правда?

Салима больше интересовал не праздник, а рис. Рот наполнился слюной при воспоминании о нежном, сладком рисовом пудинге мадар-джан, посыпанном фисташковой стружкой. Он таял на языке.

– Ты умеешь его готовить?

Оказалось, что Али и правда умеет отлично готовить рисовый пудинг. В тот вечер они разделили шир бриндж с тремя молодыми людьми, жившими по соседству. Забившись под навес, они на несколько секунд склонили головы, читая молитвы, а потом начали смеяться и подкалывать друг друга. Каждому досталось всего по нескольку ложек, но во рту стало сладко.

– Есть же пословица: в пустыне даже самые ветхие сандалии – благодать! – засмеялся Али.

Салим обычно держался особняком, ему не хотелось ни с кем завязывать дружбу. Он молчал и слушал. Каждый из живущих здесь многое пережил, но своей историей Салим делиться не хотел. Он твердил себе, что кочевникам нет смысла завязывать отношения.

Патры напоминали ему Измир. Этот город тоже находился на побережье, отсюда тоже уезжали, и он открывал такие же опасные пути к другим землям. Салим несколько раз пытался пробраться на грузовики, но бездарно провалился. Его едва не поймали. Он наблюдал за потугами других и старался учиться на чужих неудачах.