Так как официальную свадьбу решено было сыграть через несколько лет, не было принятого по такому случаю тожественного пира. Поздравив нас с браком, каждый отправился в отведенные ему покои, готовиться к предстоящему путешествию. Завтра с рассветом, мне предстояло покинуть родные края навсегда отправившись на свою новую родину — Стамбул.

* * * * *

Столица мира, как любовно называл Ибрагим — паша Стамбул, встретила меня палящим солнцем, криками чаек и шумом прибоя. Соленый морской воздух, столь непривычный для меня, жительницы равнин, ощущался довольно остро, с непреодолимой силой маня взглянуть хотя бы одним глазком на величественный Босфор, который сами местные жители любовно называли Истамбул богазы — Стамбульский пролив.

Как оказалось, в жизни "замужней женщины" были свои минусы, которые с каждым днем становились все очевидней. Сразу же после нигяха, мне покрыли голову покрывалом давая понять, что жизнь беспечного ребенка осталась позади. Отныне, я не могла выйти на улицу не покрыв волос, которые кстати говоря, мне надлежало собирать в косу, и не закрыв лица, смотреть на которое не имел права ни один мужчина не являющийся моим близким родственником. Но это еще не все. Как выяснилось, до заключения полного брака, входить во дворец отца Эрдема мне также было запрещено. Вместо этого, меня поселили в доме его недавно овдовевшей тетки, жившей через несколько кварталов от дворца. Новоявленной родственнице было поручено заняться моим дальнейшим воспитанием и обучением всему тому, что должна знать о ведении хозяйства замужняя женщина.

С Нилюфер-хатун, мы подружились сразу же. Несмотря на довольно суровый вид, она оказалась редкой хохотушкой, смеясь до слез над рассказами Эрдема о моих приключениях во время пути. В отличие от своей новой родни, мне при этих воспоминаниях было не до смеха. Сначала, мне пришлось до последнего момента скрываться от Джабира настойчиво ищущего предлог поговорить со мной, затем, я вынуждена была попрощаться с каждой обитательницей гарема, не упускающей возможности меня поддеть или оскорбить.

Последней, ко мне подошла Зейнаб ханым, и не думающая скрывать своего торжества. Сделав вид, что хочет поцеловать в щеку, она низко наклонилась и, чтобы только я могла услышать ее слова, прошептала мне в самое ухо: "Я рада, что больше никогда не увижу тебя, маленькая дрянь. Теперь, когда некому будет мешаться под ногами, я растопчу твою мать"

Я вскинула голову. Мой новый статус имел одно неоспоримое преимущество: никто, никакая даже самая любимая жена хана не смела разговаривать в подобном тоне с невесткой османского визиря, и, раз она сама напросилась…

Приблизившись почти вплотную, я с силой наступила ей на ногу, и предупреждая ее возглас быстро произнесла:

— Вчера, Джабир пытался посягнуть на меня, как на какую-то рабыню, — ее побледневшее лицо было для меня милее целого султаната, — одно мое слово, и твоего сына без промедления казнят за то, что посмел возжелать собственную сестру. Если до меня дойдут слухи, что ты посмела чихнуть в сторону моей матери, берегись, я обрушу небо и землю на ваши головы. А теперь топчи, если осмелишься.

Сама, не веря в то, что смогла дать достойный отпор той, кто всю жизнь угрожал мне расправой, я, едва сдерживаясь чтобы не расхохотаться прямо там, поспешила к выходу, где меня ожидал Эрдем в обществе моего отца, дающего последние наставления перед долгой дорогой. Джабира нигде не было видно, и это несомненно было к лучшему, потому что встречаться с ним я больше не хотела.

Отец, мать… я оставляла их с тяжелым сердцем. Меня, десятилетнюю увозят далеко от дома, и нет никакой надежды, что я увижу их вновь. Смогу ли я обрести счастье на чужбине в окружении чужих людей, говорящих на не всегда понятном мне языке?

Язык, на котором говорили в Гызылдаге, составлял смесь тюркских, персидских и арабских слов, что позволяло мне понимать все, о чем говорили новые родственники, но не всегда верно отвечать, что всякий раз вызывало очередной приступ веселья у моего муженька, передразнивающего мой акцент. Тогда я намеренно переходила на английский, наслаждаясь замешательством окружающих в числе которых был и Эрдем, морщащих от напрасных усилий лбы и тщетно пытающихся понять о чем это я толкую.

Попрощавшись со всеми, кто был мне дорог, я расположилась в крытой повозке запряженной четверкой лошадей, которая двинулась с места сразу же, как только я опустилась на мягкие подушки.

Держась из последних сил, я не выдержала тогда, когда ворота дворца оказались далеко позади. Отдернув шелковые занавески, я высунулась из окна и посмотрела на верхнюю галерею, ожидая увидеть вышедшего — таки проводить меня брата, но там никого не было. Разочарованно, я вернулась на место и до самого вечера не произнесла больше ни звука.

В целом, путешествие нельзя было назвать чересчур уж утомительным. Эрдем часто делал остановки для того, чтобы показать мне пролетающего над нами орла или пробегающего марала. А тогда, когда предлогов долго не находилось, он останавливал караван просто так, чтобы я могла немного пройтись и размять затекшие от долгого сидения ноги.

Во время одной из таких остановок, я внезапно почувствовала на себе чей-то пристальный взгляд. Резко обернувшись, я огляделась, но как бы старательно ни вглядывалась в каждое стоящее дерево, каждый куст или валун, заметить никого так и не смогла.

С каждым проведенным в дороге днем, мои подозрения лишь усиливались, заставляя все время подозрительно озираться, чем вызывала очередную насмешку со стороны Эрдема, называющего меня трусливым довшаном-зайчишкой, боящимся тени от собственных ушей. В ответ, я показывала язык и называла его древним стариком, портя все настроение, так как рядом со мной, восемнадцатилетний Эрдем действительно чувствовал себя старым.

И вот, когда, пересекая границу, разделяющую оба государства я в последний раз обернулась, то наконец увидела того, кто все эти дни и ночи напролет преследовал нас в пути. Джабир. Нет никаких сомнений, что это был он. Больше не таясь, он выехал на своем вороном жеребце из-за деревьев и теперь пристально смотрел нам в след.

Заметив меня, он поднял было руку в прощальном жесте, но тут же передумав резко опустил. До самого последнего момента, пока повозка не удалилась на такое расстояние, что невозможно было уже что-либо разглядеть, он не двигаясь оставался на прежнем месте, словно старался запомнить… или о чем-то предупредить…

ГЛАВА 11

В отличие от Гызылдага с его мягким теплым климатом, где снега мы не видели годами, стамбульская зима была очень суровой и снежной. Ледяные, дующие с моря ветра, лишь усугубляли и без того не простое положение бедняков, не имеющих возможности топить дома и бездомных, вынужденных ночевать прямо на улице.

Словно в противовес той, малоизвестной мне стороне жизни, в особняке Нилюфер-хатун было тепло и очень уютно. Еженедельно пополняющиеся запасы дров, предназначенных для топки каминов, позволяли не задумываться о холоде, проводя время в тепле и неге.

Сразу по приезде в столицу шесть месяцев назад, милостью султана, я была приглашена в качестве почетной гостьи в его гарем. Сама Валиде-Султан, красивая и властная женщина, одним движением бровей раздающая приказания целому штату на все готовой прислуги, встретила меня тепло и по-домашнему ласково. Познакомив меня с дочерями и невестками, она, в отличие от Зейнаб-хатун не кичась собственным положением, которое несла с гордостью и достоинством, предложила навещать их во дворце в любое удобное время, где, по ее словам, мне всегда будут рады.

Как оказалось, у ее особого ко мне расположения, была одна весомая причина: мать Эрдема, была одной из ее дочерей, приходящихся османскому султану — единокровной сестрой. Выданная в юном возрасте за Ибрагима-пашу, она произвела на свет сына, которого любили все вокруг. Сразу становилось понятным то уважение, которое каждый стремился проявить в отношении моей персоны: раз меня выбрал Эрдем-бей, в котором все не чаяли души, значит они были просто обязаны полюбить и его невесту.

Частые визиты в султанский дворец, за редким исключением, когда Эрдем выводил меня на недолгие прогулки по городу, стали настоящей отдушиной в моей, несколько растерявшей краски монотонной жизни. Ежедневные занятия и музыкальные упражнения, заменили мне прогулки по горам, рыбную ловлю, лазанье по деревьям… и кучу разнообразных развлечений, по которым я невероятно скучала.

Письма из дома приходили не так часто, как бы мне хотелось, каждый раз вызывая сильную тоску по близким. В своих посланиях, мама старалась избегать неприятных известий, но все же не трудно было догадаться, что в мое отсутствие, жизнь ее не была особо гладкой. Зейнаб ханым, хоть и не осмеливалась тиранить матушку в открытую, все же не упускала возможности сделать это исподтишка так, чтобы никто ничего не смог доказать.

Непростой ситуация была и с Джабиром. В письмах, мама постоянно сетовала на то, что он стал часто и подолгу пропадать, объясняя свое отсутствие охотой в горах. Однако, несмотря на недели охоты, он ни разу не вернулся с дичью, что порождало много слухов и толков, о том, что юный наследник повредился умом. Ситуацию усугубляло еще и то, что он по совершенно непонятной причине практически распустил свой гарем, лишь однажды вскользь заметив, что в нем нет ни единой красавицы, отвечающей его вкусам и способной заинтересовать. Напрасно евнухи по приказу Зейнаб-хатун обходили все восточные базары в поисках подходящих рабынь, Джабир прогонял девушек из своих покоев почти сразу же, ни разу не пожелав призвать повторно.

Тем не менее, некоторые более или менее постоянные хоть и редко, но все же находились, но вот что странно: все они были тоненькими, с длинными черными волосами и синими глазами, внешне чем-то напоминающими…

Бану боялась произносить это вслух, но я понимала о чем она думает: Джабир инстинктивно выбирает девушек внешне похожих на младшую сестру.