Поначалу, все было прекрасно: мы посмотрели замечательные уличные спектакли с участием традиционных новрузовских персонажей: кесы (плешивого) и кечала (лысого); подбросили шапки под двери пары домов, и нам вернули их полными различных угощений, которыми мы весело угощали друг друга и собравшихся вокруг нас ребятишек; устроили настоящее состязание по битью выкрашенных в яркие цвета вареных яиц.

Давно не чувствующая себя такой счастливой, я впервые за долгое время вдыхала воздух полной грудью радуясь и веселясь вместе со всеми, как дитя, совершенно не замечая, какими глазами смотрят на меня окружающие юноши и мужчины, понятия, не имеющие кто перед ними, принимая меня за равную.

Но Джабир, в отличие от меня, все замечал, и с каждым брошенным в мою сторону взглядом становился все замкнутее и раздраженнее.

Когда пришла пора разжигать праздничный костер, вокруг него с интересом собралась огромная толпа. Запел ашуг, и мы, присев кто на камень, а кто прямо на земле, с брошенными на нее небольшими расписными ковриками, как завороженные ловили чарующие звуки сначала его инструмента, а затем и красивого голоса. Он пел очень распространенную в народе песню "Сары гелин" — "Золотоволосая невеста", и в голосе его явно ощущался надрыв, как если бы эта песня была о нем:

"Концы волос не заплетают,

Мокрым, цветок не срывают,

Золотоволосая невеста.

Не отдадут тебя за меня,

Как бы мне дожить до дня,

Когда смогу увидеть лик любимой,

Золотоволосая невеста…"

Печальная песня рассказывала о любви юноша мусульманина к светловолосой девушке-христианке, который понимая, что им никогда не быть вместе спрашивал у Всевышнего: "Что же мне делать? Горе мне"

От избытка чувств я повернулась к брату, когда случайно перехватила его взгляд, направленный на мое лицо и было в нем столько щемящей тоски, что мне стало не по себе. Желая узнать причину, по которой его настроение так изменилось я положила ладонь поверх его рук, но он, грубо скинув ее быстро вскочил и поспешил отойти от меня подальше.

Мне стало обидно, правда ненадолго, так как в этот момент песня закончилась, и настало время освободить место вокруг костра для нового обряда. В предвкушении развлечения я вновь посмотрела на брата, но он молча стоял в стороне от всех как завороженный, не отрывая глаз от взметающего в небо искры огромного костра-тонгала. Разбившись на пары, все ждали, когда пламя немного уменьшится, и можно будет разбежавшись прыгнуть через него попутно загадав свое самое заветное желание.

Ко мне подошел розовощекий юноша с едва пробивающейся растительностью на лице. Весело улыбаясь, он предложил составить ему пару и дождавшись своей очереди прыгнуть вместе. И тут, произошло то, что мне не забыть никогда: к нам подскочил разъяренный Джабир, который заявив, что я в паре с ним, потащил меня к костру. Я не понимала, что произошло с внезапно изменившимся братом, совершенно не обращающим внимания на то, что пламя было еще достаточно высоким и никто не рисковал через него прыгать.

Крепко сжав мою руку так, будто он твердо вознамерился переломать мне пальцы, брат велел:

— На счет три — прыгай.

Это было самоубийством, и я разумеется отрицательно замотала головой, давая понять, что ни за что не сделаю того, чего он от меня ждет. То, что это была не просьба, а приказ, я поняла не сразу. Взбешенного Джабира не интересовал мой отказ. Разбежавшись и чуть ли, не волоча за собой, он высоко прыгнул над яростным пламенем увлекая в огонь и меня. В момент прыжка, рука его несколько ослабила хватку и этим не преминул воспользоваться тот самый юноша, подбежавший совсем близко и резко дернувший меня назад спасая от верной гибели. Повалившись на землю, я не сразу поняла, что край моего платья, которого успели коснуться языки пламени загорелся. В панике закричав, я едва не сошла с ума от ужаса, когда кто-то не растерявшись накинул на меня сверху шерстяную ткань, быстро потушив огонь.

Оглушенная, плохо соображающая я все еще сидела на земле пытаясь восстановить дыхание и успокоить сердцебиение, когда произошло нечто совершенно из рук вон выходящее. Привлеченная громкими криками я подняла голову и увидела, как благополучно перелетевший через костер Джабир, выхватив из-за пояса кинжал, с перекошенным от ярости лицом набросился на моего спасителя только за то, что тот осмелился нарушить его планы.

Превозмогая боль от падения, пришлось вскочить и попытаться вмешаться, чтобы не дать произойти несправедливости, но, к счастью, меня опередили. Все присутствующие крестьяне как один сплотились возле юноши, не давая брату приблизиться к нему. Трое особо крепких парней набросились на Джабира сзади и вырвав из его рук смертельное оружие, швырнули на землю. Праздник был испорчен и, теперь, спасать от разъяренной толпы нужно было уже нас.

— Не надо. Пожалуйста. Мы уже уходим, — вытянув вперед руки завопила я, пытаясь перекричать рой возмущающихся голосов, предлагающих связать нарушителя порядка и отвести его на суд к кади (судье). Не сложно представить, какой катастрофой мог обернуться этот факт, если бы выяснилось, что нарушитель — ханский наследник. От гнева отца, его не спасло бы уже ничего.

Удивительно, но на этот раз нам повезло. Седой как лунь старик, видимо один из старейшин — аксакалов, выступил вперед и ткнув в нашу сторону слегка трясущимся от возраста пальцем, велел:

— Уходите отсюда. Не знаю, откуда вы здесь появились, но мы не позволим, чтобы из-за вас омрачился столь долгожданный и веселый праздник, которого каждый из нас ждал с таким нетерпением целый год. Идите и никогда больше не возвращайтесь.

Толпа расступилась, когда я под руку с бросающим по сторонам яростные взгляды Джабиром, проходили сквозь нее. Всю дорогу до дворца, мы так больше не произнесли ни звука, и лишь у самых ворот, когда несколько остывший Джабир попытался со мной заговорить, я со злостью ударила его по лицу и толкнув в грудь, процедила сквозь зубы:

— Ты едва не убил меня. Держись от меня подальше.

Он пытался меня удержать, схватив за руки, но я, и откуда только взялись силы, вырвалась и убежала на женскую половину громко хлопнув дверью перед его носом.

Мое терпение, которое всегда казалось безграничным, закончилось, и терпеть подобные выходки наследника я больше не собиралась. Все прежние страхи и сомнения, которые я столько времени безжалостно душила в себе снова начали поднимать голову, восстанавливая меня против родного брата, и впервые, я и не подумала их отмести.

Обеспокоенная нашим длительным отсутствием, в покоях меня ожидала взволнованная донельзя мама. Увидев то в каком состоянии была моя одежда и волосы, она едва не лишилась чувств.

— Фарах, где ты была? Что с тобой?

Больше сдерживаться не было сил, и я разрыдалась. Размазывая слезы по испачканному в саже лицу, я рассказала все, как на духу, впервые не стараясь ничего приукрасить и сгладить острые углы, в то время как мама, меряя шагами комнату нервно заламывала руки. Нужно отдать ей должное, она ни разу не прервала меня, дав возможность выговориться до конца, что принесло мне просто громадное облегчение. И, лишь только после того, как я закончила повествование, она, задумчиво глядя в окно, произнесла:

— Так продолжаться больше не может. Я давно уже замечала, что с Джабиром творится что-то неладное, но то, что это может оказаться опасным для твоей жизни, мне к сожалению, в голову не приходило. — отвернувшись от окна, она подошла и села на парчовую оттоманку рядом со мной, — Ты больше не дитя, Фарах, и должна понимать, какой опасности ежедневно подвергаешься оставаясь здесь, и, как мне ни жаль об этом говорить, но будет лучше, если ты как можно скорее отсюда уедешь.

— Уеду? Куда?

— Пока не знаю, родная, но собираюсь серьезно поговорить с государем о том, чтобы он как можно скорее устроил твой брак с каким-нибудь могущественным человеком, который бы увез тебя отсюда навсегда, пока твой сумасшедший братец не совершил непоправимой ошибки и не опозорил вас обоих.

Мама была права. Честь для ханской дочери — не пустой звук. Нам сызмальства внушалась мысль о том, что в отличие от простого люда, мы-потомки великих правителей, всегда должны заботиться о том, чтобы не уронить чести и достоинства в любой ситуации, в которой мы можем оказаться по воле Всевышнего. И, чтобы ни было нам уготовано судьбой, нам следует принимать это с гордо поднятой головой и улыбкой на устах, ибо в это самое время взор народа, которым мы правим устремлен на нас, и мы просто не имеем никакого морального права его подвести.

Мгновенно успокоившись, я поднялась с места и прежде чем позвать стоящую под дверью Марал, чтобы она помогла мне привести себя в порядок, мрачно произнесла:

— Поговори с ним, мама. Скажи отцу, что я согласна выйти за любого, кого он для меня выберет, только пусть это произойдет как можно быстрей.

ГЛАВА 22

Почувствовав мое желание остаться одной, мама не стала задерживаться, сославшись на гаремные дела. Не успела она покинуть комнату, как внутрь ворвалась едва дождавшаяся ее ухода раскрасневшаяся Марал, которая от волнения совершенно позабыв об этикете, выпалила:

— Госпожа. Там такое… Вам непременно нужно увидеть все собственными глазами.

Признаюсь, я терялась в догадках что могла привести в подобное состояние мою вечно "правильную" служанку, поэтому погибая от любопытства, велела ей:

— Помоги мне переодеться, живо.

Спустя четверть часа, мы уже вовсю неслись на нижний этаж, где собралась довольно многочисленная толпа. Обитательницы гарема всех должностей включая евнухов и жен моих братьев, вытянув шеи, пытались заглянуть в одну из комнат, из чуть приоткрытой двери которой до нас доносился невнятные голоса и густой аромат курений.