В тот момент никого не волновал ни возраст жениха, ни внешность, ни наклонности — всех интересовала лишь многотысячная армия, которую он готов был преподнести хану в качестве свадебного подарка.

ГЛАВА 26

Сегодня, мысленно возвращаясь в прошлое, я задаю себе один и тот же вопрос: "Как могло случиться такое? Почему день, который должен был стать самым счастливым для всех, превратился в настоящий кошмар при воспоминании, о котором, меня до сих пор каждый раз бросает в дрожь?"

А ведь все начиналось так чудесно…

После полудня, пышный ханский кортеж выехал навстречу прибывшему жениху. Гостей во всеоружии встретили на развилке трех дорог в получасе езды от дворца. Обменявшись приветствиями и не задерживаясь дольше, чем было необходимо для того чтобы немного освежиться и привести себя в порядок перед встречей с Шахбаз-ханом, жених вместе со своей многочисленной свитой и в сопровождении ханского кортежа, торжественно вступил во дворец.

Женщинам, разумеется ни в коем случае не дозволялось присутствовать при встрече столь дорогих и важных гостей, поэтому, единственное что нам оставалось, это поднявшись на галерею и оставаясь невидимыми для мужских взглядов, сквозь решетчатую ширму постараться рассмотреть жениха.

Холод пронзил меня до самых костей, когда всадники расступились и из кареты, с помощью двух слуг спустился согбенный старец, по виду на два десятка лет старше сорокапятилетнего Шахбаз-хана.

Я почувствовала, как опешили мои братья, которые вышли лично поприветствовать будущего родственника, но вряд ли их чувства в тот момент могли сравниться с моими.

Если бы не собравшиеся вокруг женщины, кто с ужасом, а кто со злорадством взирающие в этот миг на меня, я бы дала волю рвущимся из груди рыданиям, душащим меня с такой силой, что потемнело в глазах, но ханской дочери не приличествовало проявлять свои чувства прилюдно, поэтому все что я смогла себе позволить, это с силой сжать руку Марал, которую она в знак поддержки незаметно мне подала.

Девушка вздрогнула, но не произнесла ни звука, понимая борьбу что шла внутри меня. Она не сделала никакой попытки отстраниться, лишь подошла еще ближе, постаравшись прикрыть собой от любопытных взглядов. По другую руку от меня, как бы невзначай встала мама, одним своим присутствием даря мне если и не покой, то хотя бы его видимость.

Сжав зубы, заставив себя достоять до конца, я подобрала юбки и собралась уйти лишь тогда, когда гости вошли во дворец и во дворе не осталось никого.

Приклеив к лицу фальшивую улыбку, твердя про себя, что подобная жертва необходима на благо государства, я чинно прошла мимо тех, кто со злорадством желал мне долгой и плодотворной жизни рядом с моим полным сил мужем, бросившись бежать только тогда, когда поняла, что за мной никто не следит. Ворвавшись в покои, я резким тоном велела служанкам оставить меня одну, собственноручно захлопнув за ними дверь. Ноги подкосились, и я без сил рухнула на покрытый тебризским ковром пол.

Эрдем, мой милый, добрый Эрдем погиб, а вместо него, Всевышний послал мне человека, годящегося мне в деды…

Дрожь прошла по позвоночнику, стоило мне представить, его руки, тянущиеся к моему телу…

"Нет" — я вскочила с ненавистью уставившись на свое отражение в большом напольном зеркале. Оттуда на меня смотрел мой двойник, растрепанный и с покрасневшими от невыплаканных слез глазами, в которых застыл ужас.

Та гадалка врала мне. Каждое ее слово было ложью. В лунном зеркале, я видела человека из своих снов: прекрасного, молодого, сильного. Он должен был стать моим суженым, а не та высохшая мумия, что выбрал для меня Ибрагим-паша.

Отец. Что скажет он, когда увидит своего будущего зятя? Согласится ли принести меня в жертву?

Накинув покрывало на голову, я собиралась было уже бежать на мужскую половину, когда внезапно распахнулась дверь и в покои вошла мама.

— Куда ты? — дав знак служанкам закрыть дверь и оставить нас одних, она подошла совсем близко и взяв мои ледяные руки в свои, с тревогой заглянула в мой лицо.

— Мамочка, — уже не зная кто мне враг, а кто друг и боясь, что кто-нибудь из слуг в этот самый момент подслушивает под дверью, чтобы затем разнести по всему дворцу весть о моей панике, я перешла на английский язык, которым благодаря стараниям матери владела безупречно, — Ты видела его? Видела? Как можно за такого выходить?

Но я ошибалась, считая, что мама сможет меня понять. Передо мной сейчас стояла не Бану — любимая наложница хана, и даже не похищенная берберами и проданная в гарем дочь лорда Каслуотера, а баш кадыны — правительница гарема, хранительница его традиций и обычаев. Как практически второе лицо в государстве, она не могла позволить себе проявить мягкость по отношению к детским капризам дочери, памятуя лишь о том, что на кону в той войне, что затеял Джабир, тысячи человеческих жизней, спасти которые было долгом каждого уважающего себя правителя. И, если единственным способом остановить кровопролитие и восстановить мир в ханстве был брак с престарелым военачальником, то так тому и быть, для общего блага и во имя спасения чести семьи, почти шестнадцатилетняя княжна будет принесена в жертву старику.

Я видела, как тяжело давались родительнице слова, она не пыталась оправдаться или давить на жалость, ни одна мать не захочет добровольно обречь собственного ребенка на страдания, но у нее просто не было выбора.

Мать и дочь… мы сидели в моей комнате и по отдельности думали об одном и том же, что это наш последний день вместе. Уже сегодняшней ночью, сразу же после обряда нигяха и последующего за ним небольшого торжества, устроенного лишь для самых близких родственников, я перестану называться юной княжной, а превращусь в молодую жену османского паши, который увезет меня в свой далекий дом и я, возможно уже никогда больше не увижу своих родных, не обниму и не поцелую, чтобы обрадовать или утешить. Отныне моим уделом станет лишь управление домом мужа и необходимость рожать ему по ребенку в год для продолжения рода.

Мы были настолько поглощены собственными невеселыми думами, что обе вздрогнули, когда в комнату вбежала заплаканная Марал, сообщившая, что обряд нигяха уже совершен, и что отныне жизнь моя в руках новоиспеченного супруга.

Дело было сделано, и отныне все пути назад были мне отрезаны. Что толку горевать? Что есть мое горе по сравнению с тысячами жизней, которые будут теперь спасены? Я — ханская дочь, и в отличие от простых смертных мне негоже мечтать ни о любви, ни о счастье, а только лишь о долге перед родителями и мужем.

Как во сне, я сижу перед зеркалом, перед которым прислужницы наряжают меня для встречи с супругом, а перед глазами стоят воспоминания о подобном же вечере, когда я торопилась на встречу с Эрдемом, и, точно так же, как и тогда, в руках моих был зажат тот самый перстень, который самым мистическим образом дарил необходимые мне мужество и решимость.

"Блейкни. Рейвенхерст"… Жаль, что я так никогда и не узнаю, что означали эти слова, не говоря уже о том, что не встречу того человека, который как молния блеснул на моем горизонте и тут же бесследно исчез, оставляя после себя лишь странное чувство пустоты и тоски по чему-то неведомо прекрасному, чего, увы, мне познать уже не дано.

— Пора, — склонившись к самому уху прошептала не оставляющая меня ни на минуту мама. Обняв за плечи, она лишь на краткий миг встретилась полными болью глазами с моим отражением и резко отстранившись выпрямилась, обращаясь к рабыням:

— Заканчивайте приготовления и помогите юной госпоже спуститься вниз.

Подойдя к двери, она уже было собиралась постучать, чтобы слуги, дежурившие за ней, растворили обе створки, когда внезапно до нас донесся шум борьбы и чей-то приглушенный вскрик. Дверь с треском отлетела к стене, и на пороге возникла закутанная в черное Зейнаб ханым в сопровождении двух десятков вооруженных людей, которые, не произнося ни слова скрутили всех находящихся в покоях по рукам и ногам.

— Ну, вот мы и встретились, — в ее горевших безумным огнем глазах, мы прочли свой приговор. Спасения не было. — Прислугу запереть в подвале с остальными, а этих, — она указала на нас с мамой, — отведите… сами знаете куда, — от ее злобной усмешки мурашки побежали по позвоночнику, — и проследите, чтобы глаза их были все время распахнутыми. Сделайте так, чтобы они не пропустили ни единого сладостного мгновения из того, что вот-вот произойдет…

Четыре наемника отделились от группы и слепо следуя приказаниям своей предводительницы заткнули нам кляпами рты и связав руки за спинами, грубо потащили за собой. Приблизившись к одной из стен возле бывших покоев Зейнаб ханым, они нажали на один из выбеленных кирпичей, благодаря чему пришел в действие скрытый механизм и отворился вход в один из тех тайных лазов, о которых я прежде столько слышала, но ни разу не видела воочию.

К моему удивлению, мы шагнули не в тесное черное пространство, населенное пауками и прочей мерзкой живностью, а попали в довольно-таки просторный внутренний коридор, освещенный установленными в специальных пазах на стенах горящими факелами. Откуда-то поступал воздух, иначе мы бы уже давно задохнулись от чада горящей смолы, впрочем, кого в тот момент интересовали такие мелочи, когда нас, грубо подталкивая в спины саблями, как скот погнали вперед.

Остановились мы лишь тогда, когда очутились над праздничной залой, в которой в этот самый миг должен был проходить свадебный пир. Подтащив нас к резной панели, установленной почти под потолком той залы, мучители, заставили нас опуститься на колени и удерживая своими грязными руками наши веки открытыми, принудили взглянуть вниз.

То, что предстало нашим глазам, повергло бы в шок и бывалого воина, не то что двух слабых и запуганных женщин. Если бы я могла, то закричала бы изо всех сил при виде слетевших с петель дверей торжественного помещения, на пороге которого в сопровождении огромного количества людей появился Джабир.