С его украшенного драгоценными камнями килиджа-сабли стекала на мраморный пол алая кровь, и плотоядно ухмыльнувшись, брат вместе со своими головорезами решительно вошел внутрь.

ГЛАВА 27

Воистину, этот день обещал стать его главным триумфом. Сегодня, он наконец избавится от всего бренного, как узы сдерживающего и он, подобно символу их рода — соколу, воспарит над своими врагами и вознесется в небеса. Золотой шлем украшавший его голову ярко сверкал от света тысяч свечей, освещающих залу.

О, как же долго он ждал этого дня. Порой, казалось, что этот момент никогда не наступит и он не сможет избавиться от всех препятствий что, могли помешать осуществлению его дальнейших планов.

Поддержка, оказываемая столько лет персидским шахом, стала приносить свои плоды, Джабир смог собрать и обучить собственную армию, способную не только покорить себе весь Гызылдаг, но и оказать достойное сопротивление османским войскам, в том случае, если они осмелятся нарушить границы и попытаться вмешаться во внутренние дела государства. Его государства. Его, а не Мурада или еще кого-нибудь из братьев, кого непостоянный в своих решениях хан поспешил бы объявить наследником. За то, что все они осмелились претендовать на принадлежащее ему по праву, их ждала верная гибель, ибо если желаешь справиться с разъяренной стаей, начинать нужно с его вожака. Убей главного, и стая, растерявшись и утратив весь свой пыл бесцельно разбредется по сторонам.

Однако жажда власти, как бы сильна она не была, не шла ни в какое сравнение с неконтролируемой потребностью обладания той единственной, что в глазах общества была ему недоступна. Бред. Если общество готово осудить его за чувства, которые считает преступными, он уничтожит это общество, сотрет с лица земли и создаст новое, которое примет своего правителя таким, какой он есть и будет возвеличивать, и почитать его и его детей, которых подарит ему та, безумная любовь к которой все эти долгие и мучительные годы сводила его с ума. Теперь все будет по-другому. Уже сегодняшней ночью, победитель получит свой долгожданный приз и прежде, чем остынут тела его врагов, он зачнет на брачном ложе своего наследника, который продолжит дело отца и превратит Гызылдаг во всесторонне сильное и независимое государство.

Торжествуя победу, Джабир с видом победителя вошел туда, где на праздничный пир собрались все его враги. Глупцы. Раз за разом поднимая кубки с шарабом (вином), который им усердно подливали преданные ему слуги, пирующие и понятия, не имели о том, что хмелеют не от вина, а от подмешанного в него порошка, отнимающего волю и силы, отчего они, будучи в полном сознании через некоторое время не смогли пошевелить ни рукой, ни ногой. Они пытались издавать какие-то звуки при виде его, но попытки их были столь смехотворны, что не могли не вызвать улыбки.

О, это было невероятно умной идеей собрать их вместе, чтобы разом покончить со всеми. Гости, ханзаде не интересовали, с ними в считанные секунды расправились его люди, а вот члены его семьи и старик-жених — другое дело, к каждому из них у него был личный и счет, и сейчас он собирался спросить с каждого из них сполна.

Почти не останавливаясь, он раз за разом поднимал свое страшное оружие для того, чтобы собственноручно проткнуть сердце или горло тех, в чьих жилах текла одна с ним кровь. Восемь братьев, один за другим, закрыв навеки глаза, безвольно падали к его ногам, а он спокойно перешагивал через них и шел дальше.

Отца, он приберег напоследок, подойдя к несостоявшемуся жениху, полными от ужаса глазами глядящего сейчас на него.

— Что, страшно умирать? — глумливо усмехнувшись поинтересовался Джабир. — Не посягнул бы на мое, прожил бы остаток жизни в холе и неге, но нет, ты осмелился заявиться сюда, да еще и пообещал возглавить войско против меня. Ну, вот он я, — разведя руки в стороны воскликнул ханзаде, — вставай и убей. В чем дело, силы подрастерял?

Издеваясь над несчастной жертвой, Джабир и понятия не имел о том, что за каждым его шагом по личному настоянию Зейнаб ханым, следили глаза той, о ком он грезил столько лет и мечтал уже сегодня назвать своей. С кляпом во рту, связанная по рукам и ногам и насильно удерживаемая на месте двумя охранниками, она вынуждена была смотреть на зверства, учиненные братом, проклиная в душе и призывая все кары небесные на его голову. Пытаясь сопротивляться, она лишь раз попробовала зажмуриться и отвернуться, когда ей в шею уперлось тонкое лезвие кинжала, а угрожающий мужской голос произнес над самым ухом:

— Попробуешь зажмуриться еще раз, и я вырежу веки тебе и твоей мамаше.

Ей было всего шестнадцать, разве могла она сопротивляться после такого? Вздрагивая всем телом каждый раз, как холодный металл отнимал жизнь родного ей человека, он умирала вместе с ним и воскресала вновь лишь для того, чтобы умереть вновь.

Голос вернувшейся Зейнаб неожиданно раздался совсем рядом:

— Видишь, каким чудовищем он стал? Это все из-за тебя, маленькая дрянь. Если бы не ты и не козни шайтана, которому ты продала свою душу, мой мальчик ни за чтобы не поднял оружие против своего отца. Ты одна виновата в том, что внушила ему преступное чувство, которое сжигает его изнутри и морально разлагает. Я могла бы убить тебя, но я поступлю по-другому, я позволю тебе жить с этими воспоминаниями, чтобы с каждым прожитым днем ты все яснее ощущала свою вину перед теми, кто погиб по твоей вине.

Ненависть росла и укреплялась в душе Фарах с каждым произнесенным женщиной словом. Но она буквально начала переливаться через край, когда та, напоследок, выплюнула:

— Убийство твоего ненаглядного Эрдема-паши стало первым на пути безумия, на который вступил мой сын. Ты удивлена? Неужели так до сих пор и не смогла понять, что он никогда не позволит никому дотронуться до тебя? Он отравил его с помощью отравленных свечей, которые, кстати говоря, я приобрела у той самой старой ведьмы, которая недавно вопреки запрету вновь появилась во дворце и взялась предсказывать твое будущее. К счастью, сын прирезал ее как свинью прежде, чем она успела рассказать об этом повелителю, а теперь, когда жизнь самого хана висит на волоске, скрывать это не имеет смысла. О, погляди, он расправился с твоим несостоявшимся старым мужем. Мм, теперь на очереди главный десерт…

* * * * *

Безвольное тело обмякло и свалилось на мраморный пол, заливая его ярко-алой, слегка дымящейся кровью.

Любовно вытерев саблю об одну из белоснежных, вышитых золотой нитью скатертей, Джабир повернулся к последнему оставшемуся в живых — к отцу. Он открыл было рот чтобы произнести заранее заготовленную цветастую речь, когда слова замерли в горле. Он всегда знал, что воля у хана железная, но, чтобы настолько…

Сопротивляясь изо всех сил отнимающему волю воздействию напитка, истинный лидер своего народа — хан стоял на нетвердых ногах сжимая в трясущихся руках оружие одного из павших стражников.

Шепот удивления и невольного восхищения прокатился по рядам наемников при виде несгибаемой воли гызылдагского правителя.

Мужчина не мог говорить. Зелье сковало его язык, но в этом не было никакой необходимости, в его глазах горело такое пламя ненависти, не заметить которое смог бы разве что слепой.

Шахбаз-хан смотрел в лицо смерти приобретшей прекрасные черты его сына, но она не страшила его. Он бросал ей вызов желая показать, что не зря столько лет честью и совестью правил доставшимся в наследство от предков государством. Джабир подошел ближе, и хан поднял оружие…

Бой был неравным. Перед глазами Фарах всплыло первое пророчество, увиденное в волшебном зеркале: два Шахина-сокола, старый в тюрбане и молодой с золотым шлемом гызылбашей на голове, со звоном скрестили клинки. Перевес был явно на стороне Джабира, так как обессиленный зельем хан не мог быть ему достойным противником. Как кот играющий с мышью прежде, чем вцепиться в нее когтями, Джабир теснил отца, загоняя его в угол. И вот, когда ему это удалось, он резким ударом выбил из ослабевших рук хана оружие и приставил свой клинок к его груди туда, где в сумасшедшем ритме билось его благородное сердце.

Вновь картина из пророчества: старый сокол падает в море крови…, и оно здесь действительно было. Мертвые тела устилали весь пол, заливая кровью каждую его пядь…

Улыбка появилась на лице сына, когда он понял, что час его триумфа настал. Он почти жалел о том, что отец не может говорить, ибо с превеликим удовольствием послушал бы его последние слова, но, что сделано, то сделано, придется довольствоваться выражением нескрываемой ненависти написанной на лице родителя.

— Готов умереть? — глумливо спросил Джабир, все еще надеясь вызвать у отца испуг, но вместо этого тот, собравшись с силами плюнул в лицо отпрыска, демонстрируя свое презрение и резко подавшись вперед сам напоролся на острый клинок вошедший ему точно в сердце.

— Не-е-ет, — раздалось где-то наверху и одна из резных панелей почти под самым потолком полетела вниз, открыв пораженному убийце то, что находилось за ней. Бану и Фарах, мать и дочь в сопровождении охранников, как оказалось, стоя на самом краю наблюдали за тем, как он отнимает жизни у всех, кто был им так дорог.

Этого Джабир не мог себе представить и в самом страшном сне. Он перевел пораженный взгляд на сведенные в подобие улыбки губы отца начинающие приобретать пепельный оттенок и остекленевшие глаза в которых тлел жизненный огонек. Умирающий хан, словно бы в последний раз насмехался над ним, заставляя почувствовать себя жалким, ни на что не годным неудачником.

Почти не осознавая, что делает, он резко выдернул клинок из безжизненного тела с глухим стуком повалившегося назад.

— Шахбаз, — наверху раздались звуки борьбы и прежде, чем Джабир вновь поднял голову, раздался вскрик и рядом с ним рухнуло тело Бану с кинжалом в спине.