Элизабет Гаскелл - Поклонники Сильвии

– Но что же сталось с бедной Нэнси? – спросила Сильвия.

– А что могло статься с ней или с любой другой девицей, если она только и думает что о мужчине, которому до нее нет дела? – отвечала ее мать несколько суровым тоном. – Она тронулась рассудком, ну и тетя моя, разумеется, больше держать ее у себя не могла. Она и так долго с нею мучилась, не прогоняла, надеясь, что Нэнси все-таки придет в себя, тем более что та была сирота, без матери. Но в конце концов Нэнси пришлось вернуться туда, откуда она пришла, – в работный дом в Кезике[73], где, как я слышала, ее приковывали цепью к кухонному буфету и били, чтобы она не выла средь бела дня. Но по ночам, оставаясь в одиночестве, она снова принималась вопить, да так, что за душу брало. И к ней по многу раз приходили и опять били, чтобы она помолчала хоть чуть-чуть. И для меня, как я говорила, это послужило предостережением: не стоит сохнуть по мужчинам, которым до тебя нет дела.

– Бедная, несчастная Нэнси! – вздохнула Сильвия.

А мать пыталась понять, вняла ли ее дочь «предостережению» или просто преисполнена жалости к обезумевшей девушке, скончавшейся много лет назад.

«Солнце на лето, зима – на мороз». Именно так было в том году: сильные морозы, ударившие в канун Нового года, держались до конца февраля. Холода были лютые, злые, но фермеры не роптали, ведь морозы не позволяли озимой пшенице взойти раньше времени и давали возможность поднакопить навоз. Но нездоровым людям такая погода не подходила, и Белл Робсон, хотя состояние ее не ухудшалось, на поправку не шла. Сильвия трудилась не покладая рук, и это при том, что убирать, стирать, взбивать масло ей помогала одна бедная вдова из округи. Дни ее протекали в тяжких трудах, но спокойно и монотонно; и, пока руки машинально находили и выполняли привычную работу, мысли были сосредоточены на Чарли Кинрэйде. Своими словами, поведением, взглядами подразумевал ли он то, во что ей хотелось верить? И если в то время он выражал свою любовь, сколь долговечно это его чувство? Рассказ матери о безумной Нэнси произвел на Сильвию сильное впечатление, но воспринимала она его не как предостережение, а скорее как случай, аналогичный ее собственному. Подобно Нэнси, она тихо повторяла себе слова несчастной девушки: «Однажды он был здесь»; но при этом в сердце своем верила, что Кинрэйд вернется к ней, хотя испытывала необычайное волнение, воображая муки отвергнутой любви.

Филипп мало что знал обо всем этом. Он осваивал новую информацию и разбирался в бухгалтерии, усердно изучая тонкости торгового бизнеса, и лишь от случая к случаю позволял себе приятный отдых, вечером отправляясь в Хейтерсбэнк, чтобы справиться о здоровье тети и повидать Сильвию, ибо братья Фостеры, педантичные до мелочей, требовали, чтобы их приказчики непременно перепроверили каждый пункт в их отчетах, пересчитали весь товар, словно Хепберн и Кулсон первый раз пришли в магазин. Они пригласили монксхейвенского аукциониста и поручили ему выполнить оценку оборудования и предметов мебели; настояли, чтобы их молодые преемники вместе с ними просмотрели расчетные книги за последние двадцать лет, над которыми приходилось корпеть вечер за вечером, и зачастую кого-нибудь из них двоих командировали по торговым делам в утомительно долгие поездки, совершаемые в коляске. Постепенно Хепберн и Кулсон познакомились со всеми производителями и оптовиками. Они охотно бы приняли на веру расчеты, что Фостеры им предоставили в первый день нового года; но совершенно очевидно, что это не удовлетворило бы братьев, которые со всей щепетильностью настаивали, что любые разночтения должны толковаться в пользу молодых людей.

Что касается Сильвии, всякий раз, когда Филипп с ней встречался, она неизменно была спокойна и невозмутима; пожалуй, более молчалива, чем год назад, и менее заинтересованно следила за тем, что происходит вокруг. Она похудела, стала бледнее, но в глазах Филиппа любая произошедшая в ней перемена всегда делала ее совершеннее, пока она была учтива с ним. Он думал, что ее измучили тревога за мать, которая давно болела, или заботы по хозяйству. И той и другой причины было достаточно, чтобы он относился к ней с чинным уважением и почтением, в которых крылась затаенная нежность, о чем Сильвия, занятая другими мыслями, не догадывалась. Филипп теперь тоже ей нравился больше, чем год или два назад, потому что он не выказывал назойливого внимания, которое ее раздражало, пусть его значения она в полной мере и не понимала.

Таково было положение вещей, когда мороз отступил и погода смягчилась, чего так страстно ждали больная и ее друзья, поскольку доктор посоветовал ей сменить климат. Было решено, что супруг отвезет ее на две недели к добрым соседям, жившим близ фермы (она находилась милях в сорока от побережья), где Робсоны обитали до того, как перебрались в Хейтерсбэнк. Вдова, помогавшая по хозяйству, переселится к ним, чтобы составить компанию Сильвии на время отсутствия матери. Вообще-то Дэниэл планировал доставить жену до места и вернуться домой, но в это время года на полях было много работы, и, если б не только что упомянутый уговор со вдовой, Сильвия все равно целыми днями находилась бы одна в доме.

Разворачивалась кипучая деятельность как в гавани Монксхейвена, так и в самом городе. Китобои заканчивали приготовления к отплытию в Гренландские моря. Еще не завершился, так сказать, «закрытый» сезон, и судам предстояло пробиваться сквозь льды к китовым пастбищам; но все же добраться до них было необходимо до июня, иначе вся экспедиция насмарку. Изо всех кузниц доносился лязг молотов, перековывавших старое железо – подковы, гвозди и их обломки – в огромные гарпуны; на пристани появилось большое число опытных моряков, которые сновали туда-сюда, понимая, что в эту пору года на них большой спрос. А еще в этот период шла война. Многие капитаны, не сумевшие набрать людей в Монксхейвене, намеревались доукомплектовать свои экипажи на Шетландских островах. И в магазинах царило оживление: владельцы китобойных судов закупали провизию и теплую одежду. В основном делались заказы на оптовые поставки, но многие мужчины и женщины тоже доставали свои скромные сбережения, на которые приобретали всякие полезные вещи и памятные подарки для своих любимых. В общем, в Монксхейвене открылся великий торговый сезон, который случался здесь два раза в год; второй раз торговля наберет обороты осенью, по возвращении китобойных судов, когда обогатившиеся моряки, обрадованные встречей с родными и друзьями, будут сорить деньгами направо и налево.

В лавке Фостеров дел заметно прибавилось, и работники задерживались до более позднего времени, чем обычно. У Джона и Джеремаи Фостеров возникали затруднения, то одно, то другое, и, озабоченные какой-то важной проблемой, о которой они пока не распространялись, братья менее строго, чем всегда, контролировали деятельность своего магазина. И так получилось, что в этот раз они не кидались на помощь своим работникам, как это бывало в авральные периоды, а Кулсон какое-то время находился в отъезде в связи с новыми обязанностями, что были возложены на него и на Филиппа как на будущих компаньонов. Как-то вечером после закрытия магазина, когда они инспектировали товар и сравнивали объемы продаж с записями в книге учета, Кулсон внезапно спросил:

– Кстати, Эстер, не знаешь, куда делась упаковка с лучшими шелковыми платками? Я уверен, их оставалось четыре перед моим отъездом в Сандсенд[74]; а сегодня заходил Марк Олдерсон, хотел купить один, а я нигде не смог найти.

– Сегодня я продала последний платок, тому моряку, гарпунщику, который оказал сопротивление вербовщикам тогда же, когда убили беднягу Дарли. Он купил платок и три ярда той розовой ленты с черными и желтыми крестиками, которую Филипп терпеть не может. У Филиппа в журнале все это записано, пусть посмотрит.

– Он опять здесь? – удивился Филипп. – Я не видел. Что привело его сюда? Здесь его никто не ждет.

– В магазине было много народу, – объяснила Эстер, – но он хотел купить только этот платок, так что долго не задержался. Быстренько купил платок и, уже на выходе заметив ленту, вернулся за ней. Ты как раз обслуживал Мэри Дарби, и вокруг тебя было много покупателей.

– Жаль, что я его не видел, – произнес Кулсон. – А то бы сказал ему пару ласковых да таким взглядом одарил, что он не забыл бы его ни в какой спешке.

– Вот те раз! Что случилось? – спросил Филипп, изумленный необычным поведением Уильяма и в то же время обрадованный, что тот разделяет его чувства к Кинрэйду. Лицо Кулсона побледнело от гнева, несколько мгновений он колебался, словно решал, стоит ли отвечать.

– Случилось! – наконец зло бросил он. – А случилось вот что: больше двух лет он ухаживал за моей сестрой, а по мне так лучше и краше девушки было не сыскать. А потом мой господин увидел другую девицу, и та ему больше приглянулась. – Уильям едва не задыхался, силясь подавить свою ярость. – И с ней он поступил так же, как я слышал.

– А что стало с твоей сестрой? – осведомился Филипп с живым интересом.

– Через полгода она умерла, – отвечал Уильям. – Причем простила его, но это выше моего разумения. Я сразу подумал, что это он, когда услышал про Дарли; Кинрэйд, да еще из Ньюкасла, куда Энни была отдана в обучение. Я навел справки: точно, он и есть. Но больше я ни слова о нем не скажу – не хочу Бога гневить, да и не стоит он того.

Из уважения к товарищу Филипп воздержался от дальнейших расспросов, хотя его распирало любопытство. Вдвоем с Кулсоном они в суровом молчании продолжали доделывать свою работу. У каждого из них были свои причины недолюбливать Кинрэйда за ветреность, но в принципе это его греховное качество вообще не находило понимания у двух серьезных, степенных молодых людей. При всех их недостатках в сердце каждого из них жили верность и постоянство, да и разве не свойственно нам порицать пороки других? Филипп жалел, что уже поздно и он не может прямо сейчас отправиться к Сильвии, чтобы присматривать за ней в отсутствие матери. Тогда, может быть, он нашел бы способ как-то ее предостеречь. Но поступи он так, его предостережение все равно бы запоздало: это все равно что запереть конюшню после того, как из нее увели лошадь. Ибо Кинрэйд прямо из магазина направил свои стопы на ферму Хейтерсбэнк. Он приехал в Монксхейвен только сегодня днем и с единственной целью – еще раз увидеться с Сильвией перед тем, как приступить к обязанностям гарпунщика на «Урании», китобойном судне, которое отплывало из Норт-Шилдса утром в четверг. А сегодня был понедельник.