– О, сэр, неужели вы ничем не можете мне помочь? – с мольбой в голосе спросил Филипп.

Он даже вообразить не мог, что это – преступление, караемое смертной казнью, и мысль о том, что тетя и Сильвия не догадываются, какая участь, возможно, постигнет того, кого они так сильно любят, словно ножом пронзала его сердце.

– Нет, мой добрый друг. Мне очень жаль, но, как вы понимаете, мой долг – сделать все возможное, чтобы преступники были привлечены к ответственности.

– Мой дядя был убежден, что он делает благое дело.

– Громя и разрушая, уничтожая и сжигая жилые дома и надворные строения, – указал мистер Донкин. – Своеобразные у него понятия о благих делах.

– Люди обозлены на вербовщиков, а Дэниэл сам ходил в море и, когда узнал, что моряков схватили, принял это слишком близко к сердцу, тем более что их выманили обманом: они ведь бросились на помощь, хотели сделать доброе дело – и помогли бы, сделали бы доброе дело, если бы был пожар. Я против насилия и мятежей, сэр, разумеется; но я вынужден признать, сэр, что поступку Дэниэла, совершенному в субботу вечером, есть множество оправданий.

– Постарайтесь найти хорошего адвоката, который обстоятельно изложил бы эту сторону вопроса. По этому делу можно выдвинуть целый ряд доводов. Но мой долг – собрать все доказательства, подтверждающие, что он и другие присутствовали в ту ночь на месте беспорядков. Так что, как вы понимаете, я не могу вам помочь в его защите.

– А кто может, сэр? Я пришел к вам как к другу и надеялся, что вы окажете мне помощь в связи с этим делом. Других адвокатов я не знаю, во всяком случае, таких, к кому я мог бы обратиться.

На самом деле участь неразумных мятежников волновала мистера Донкина больше, чем он в том себе признавался; и он понимал, что чувствует к этому делу более глубокий интерес, чем считал возможным показать. Немного смягчив тон, он попытался дать наилучший совет, какой мог предложить:

– Обратитесь к Эдварду Доусону, что живет на противоположном берегу реки. Он стажировался у меня два года назад. Адвокат он толковый, практика у него небольшая; он сделает для вас все, что в его силах. Передайте ему, что он должен быть в суде завтра к десяти часам. В это время будет заседание судей. Он сможет присутствовать при рассмотрении дела, затем представит вам свое заключение и скажет, какие меры необходимо предпринять. Вы должны следовать его советам. А моя задача – собрать доказательства и улики в поддержку обвинительного приговора.

Филипп поднялся, взглянул на свою шляпу, затем шагнул к столу и, краснея, смущенно положил на него шесть шиллингов восемь пенсов.

– Уф! Уберите! – Мистер Донкин отодвинул от себя деньги. – Не надо глупостей. Вам все это еще понадобится в период рассмотрения дела. Я же ничего для вас не сделал, молодой человек. Не пристало мне кормиться от обеих сторон.

Филипп забрал деньги и вышел. Но в следующую минуту вернулся, искоса посмотрел на мистера Донкина и затем, снова будто бы стряхнув пыль со шляпы, спросил тихо:

– Сэр, надеюсь, вы не будете слишком строги к нему?

– Я обязан исполнить свой долг, – отвечал мистер Донкин с некоторой суровостью в голосе, – строгость тут ни при чем.

Филипп, расстроенный, покинул кабинет адвоката.

Мистер Донкин, о чем-то подумав, вскочил на ноги, поспешил к двери и, открыв ее, окликнул Филиппа:

– Хепберн, Хепберн, послушайте. Завтра утром, как все кончится, его сразу же отправят в Йорк. Если кто-нибудь хочет увидеться с ним до отъезда, пусть поторопятся.

Филипп быстро шел по улице к дому мистера Доусона, обдумывая все, что ему довелось услышать, и решая, как действовать дальше. К тому времени, когда он остановился перед нарядной дверью дома мистера Доусона, стоявшего на одной из новых улиц на другом берегу реки, он уже выработал определенный план. На его нерешительный стук вышел секретарь, такой же щеголеватый, как и дверь. Филипп спросил, дома ли мистер Доусон, и получил отрицательный ответ, но после короткой паузы секретарь добавил:

– Он скоро вернется, меньше чем через час. Его вызвали к миссис Досон – миссис Досон из Коллитона, – чтобы он составил ее завещание. Она вряд ли поправится.

Вероятно, секретарь более опытного адвоката не стал бы выдавать массу подробностей о природе дела, каким занимался его работодатель; но в данном случае его болтливость не имела большого значения, поскольку эта ненужная информация не осела в голове у Филиппа. Он немного подумал и сказал:

– Я приду через час. Сейчас без четверти четыре. Передайте мистеру Доусону, что я буду здесь к пяти.

Он резко развернулся и поспешил на Главную улицу более скорым и решительным шагом, чем прежде. Филипп торопливо шел по опустевшему из-за непогоды городу к главному постоялому двору Монксхейвена, под названием «Георг», вывеска которого, прикрепленная к доске, выдавалась на середину узкой улицы. Не без робости он приблизился к барной стойке (это заведение, куда часто захаживали представители мелкого дворянства, проживавшие в Монксхейвене и его округе, считалось слишком изысканным для таких посетителей, как Филипп) и спросил, нельзя ли подготовить двухколесный рессорный экипаж и через четверть часа прислать его к лавке, где он работал.

– Можно, конечно. Далеко ехать?

Помедлив, Филипп отвечал:

– По Узловой улице до перелаза, ведущего к ферме Хейтерсбэнк. Там нужно немного подождать, подойдут пассажиры.

– В такой вечер долго ждать нельзя. Проливной дождь, а там наверху сильный ветер. Лошадь околеет.

– Долго ждать не придется, – уверенно сказал Филипп. – Через четверть часа. Не забудьте.

Филипп направился в магазин, пригибаясь под дождем с порывистым ветром, которые усиливались с наступлением прилива и приближением вечера.

Кулсон ни слова ему не сказал, но взглядом упрекнул компаньона за долгое отсутствие без каких-либо объяснений. Эстер убирала ленты и носовые платки, а также яркие вещи, коими обычно украшали витрину, ибо покупателей они больше не ждали: вряд ли кто в такую бурю, да еще в сгущающихся сумерках захотел бы отправиться в магазин, тускло освещенный двумя сальными свечами и неяркой масляной лампой. Филипп подошел к Эстер и остановил на ней невидящий взгляд. Странная напряженность его немигающего взора вызвала у нее замешательство, слабый румянец на щеках и в итоге побудила заговорить, разрушить чары молчания. И, что любопытно, все трое заговорили разом.

– Ты, наверно, насквозь промок? – спросила Эстер, не глядя на Филиппа.

– Мог бы и новостями поделиться, раз тебя весь день где-то носило, – произнес Кулсон.

– Выйди со мной в гостиную, пожалуйста, – шепнул Филипп Эстер. – Мне нужно сказать тебе пару слов наедине.

Эстер спокойно закончила сматывать ленту, что была у нее в руках, затем проследовала за ним в комнату в глубине магазина.

Филипп поставил на стол свечу, которую прихватил с собой из магазина, затем, повернувшись к Эстер, взял в свои ладони ее дрожащую руку и нервно стиснул:

– О, Эстер, мне нужна твоя помощь. Ты ведь не откажешь?

Эстер проглотила душивший ее комок в горле и ответила:

– Все что угодно, Филипп, ты же знаешь.

– Да, да, знаю. Дело вот в чем: Дэниэл Робсон – он женат на моей тете – арестован за нападение на «Объятия моряков», совершенное в субботу вечером.

– Об этом говорили сегодня, сказали, что выписан ордер на его арест, – вставила Эстер, заполняя возникшую паузу, пока Филипп медлил, на мгновение о чем-то задумавшись.

– Да! Ордер выписан, и он арестован, а завтра утром его перевезут в Йоркский замок, и я боюсь, ничем хорошим для него это не кончится. А в Хейтерсбэнке к этому не готовы. Они должны увидеться с ним до того, как его увезут. Минут через десять сюда подъедет рессорная коляска из «Георга». Эстер, не могла бы ты съездить туда и привезти их в город? Им придется провести здесь ночь, чтобы завтра успеть увидеться с ним. Погода отвратительная, но это их не остановит.

Это была просьба, но ответа Эстер Филипп дожидаться не стал – был уверен, что она поедет. Эстер отметила и это, и то, что, говоря про дождь, он выражал беспокойство за них, а не за нее. Сердце на мгновение сковал холод, хотя ничего нового она не узнала: ей и так было известно, что Филипп любит Сильвию и думает только о ней.

– Пойду оденусь, – тихо промолвила она.

Преисполненный благодарности, Филипп нежно сжал ее руку.

– Ты – сама доброта, да благословит тебя Господь! – воскликнул он. – Оденься как следует. В доме полно теплых вещей. А если не хватит, возьми в магазине: ничего с ними не будет, если один раз надеть по такому случаю. Укутайся хорошенько и для них возьми шали и плащи. Проследи, чтобы они тоже тепло оделись. У перелаза сойдешь с коляски. Я объясню кучеру, где это. Пройдешь через перелаз, потом по тропинке через два поля и окажешься прямо перед домом. Скажешь им, чтоб поспешили и дом заперли: ночь им придется провести здесь. Кестер присмотрит за хозяйством.

Пока он говорил, Эстер торопливо надевала капор и плащ, которые она взяла из стенного шкафа, где они обычно оставляли верхнюю одежду. Теперь она стояла, слушая последние указания.

– А если они не захотят поехать? – предположила она. – Со мной они не знакомы, может, и не поверят мне.

– Поедут, – нетерпеливо бросил Филипп. – Они не знают, что их ждет, – продолжал он. – Тебе я скажу, ты не проболтаешься. Мне все равно нужно с кем-то поделиться. Я просто в ужасе, ведь ему грозит смертная казнь. А они не понимают, насколько все серьезно. И знаешь, Эстер, – добавил Филипп, ища у нее сочувствия, – она очень привязана к отцу.

Говоря это, он с тоской посмотрел в лицо Эстер, у него задрожали губы. Ей не нужно было объяснять, кто такая «она». Не нужно было объяснять – это было ясно без слов, – что его сердце принадлежит Сильвии.