Элизабет Гаскелл - Поклонники Сильвии

У Филиппа кружилась голова, но он снова и снова обдумывал вопрос службы в армии, и каждый раз здравый смысл его подводил.

Наконец, казалось, словно по мановению руки, в его ладони оказался «роковой шиллинг»[110], и он пообещал завтра же утром пойти в ближайший суд, чтобы принять присягу в качестве матроса Его Величества. Что было потом, он не помнил.

Проснулся он на раскладушке, в одной комнате с сержантом, который спал сном праведника. Мало-помалу он стал вспоминать мучительные события предыдущего дня, которые постепенно наполняли чашу его страданий.

Филипп знал, что получил денежное пособие, и хотя он понимал, что отчасти его заманили хитростью, и не рассчитывал на те преимущества, что ему посулили накануне, да и не стремился их получить, но, мрачный и подавленный, он полностью покорился судьбе, которой вручил себя. Он готов был на все, лишь бы оторваться от прошлой жизни, забыть о ней, если это вообще возможно; и приветствовал все, что повышало вероятность гибели, но без его личного участия, ведь это грех. В темных тайниках сознания он обнаружил труп своих вчерашних честолюбивых устремлений – что он вернется домой щеголеватым героем и завоюет любовь, которая никогда ему не принадлежала.

Сейчас же, преисполненный отчаяния, он только вздохнул и задвинул эту мечту подальше. За завтраком он не мог есть, хотя сержант заказал самые лучшие блюда. Тот тайком наблюдал за новым рекрутом, опасаясь, что Филипп выразит протест и попытается сбежать.

Но Филипп прошагал рядом с ним две-три мили в покорном молчании, без единого слова сожаления или раскаяния, и в присутствии судьи Чолмли из Холм-Фелла принял воинскую присягу и был официально принят на службу Его Величества под именем Стивена Фримэна. Получив новое имя, он начал новую жизнь. Но увы! Прежняя жизнь не исчезает бесследно!

После ухода Филиппа Сильвия осталась лежать, как лежала, даже пальцем не шевельнула, до того она была изнурена. Ее мама спала, к счастью, ничего не ведая о том, что случилось; да, к счастью, хотя этот крепкий сон позднее перешел в смерть. Но ее дочь этого не знала, думала, что сон укрепит силы матери, а не высосет из нее остатки жизни. Мать и дочь лежали неподвижно до тех пор, пока не вошла Фиби, чтобы сообщить, что ужин на столе.

Сильвия села, откинула назад волосы. Она была в полной растерянности. Как же быть дальше, как общаться с мужем, от которого она отреклась, нарушив клятву верности, что дала перед алтарем?

Фиби, конечно, интересовало, как чувствует себя больная, которая была ненамного старше ее самой.

– Ну, как старая госпожа? – тихо спросила она.

Сильвия обернулась: ее мать лежала в том же положении, отвернувшись, но теперь дышала громко и судорожно. Сильвия наклонилась к ее лицу.

– Фиби! – закричала она. – Скорей сюда! Она на себя не похожа; глаза открыты, но меня она не видит. Фиби! Фиби!

– Да, дело плохо! – промолвила Фиби, неуклюже взбираясь на кровать, чтобы получше рассмотреть старую женщину. – Приподними-ка ей голову, чтоб ей легче дышалось, а я схожу за хозяином. Думаю, он сразу за доктором пошлет.

Сильвия приподняла голову матери и бережно положила ее к себе на грудь. Стала что-то говорить ей, пытаясь привести в чувство, но та не приходила в себя. Ее тяжелое дыхание, с присвистом и хрипами, становилось все более затрудненным.

Сильвия позвала на помощь. Вошла Нэнси, с малышкой на руках. Утром они несколько раз заходили в эту комнату, и сейчас девочка радостно заулыбалась и загукала при виде мамы, поддерживавшей голову собственной умирающей матери.

– О Нэнси! – обратилась к няне Сильвия. – Что такое с мамой? Видишь, какое у нее лицо. Скажи, что с ней!

Вместо ответа Нэнси посадила ребенка на кровать и выбежала из комнаты с криком:

– Хозяин! Хозяин! Скорей сюда! Старая госпожа умирает!

Для Сильвии это была не новость, но все же слова Нэнси ее потрясли. Однако из глаз ее не выкатилось ни слезинки: она просто оцепенела, удивляясь собственной бесчувственности.

К ней подползла малышка, и Сильвии пришлось придерживать и оберегать обеих – мать и дочку. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем послышались приглушенные голоса и тяжелые шаги: это Фиби поднималась по лестнице вместе с доктором, а Нэнси тихонько шла сзади, чтобы узнать его заключение.

Доктор задал всего несколько вопросов, и Фиби отвечала чаще, чем Сильвия, а та, не плача, смотрела ему в лицо с немым отчаянием, что встревожило его сильнее, чем вид ее умирающей матери.

Долгое увядание сил и здоровья миссис Робсон, о чем он, разумеется, знал, так или иначе подготовило доктора к такому моменту внезапного конца ее жизни, продлевать которую едва ли стоило, тем не менее он дал несколько указаний по лечению больной, но бледное, перекошенное лицо, большие расширенные зрачки молодой женщины, постепенное осознание неизбежного, отражавшееся ее в глазах, – все это глубоко обеспокоило доктора, и он продолжал детально расспрашивать Сильвию о состоянии больной, главным образом для того, чтобы всколыхнуть ее, пусть хоть поплачет, а не с целью выяснить новые подробности, от которых, в общем-то, ничего не зависело.

– Лучше подложите ей подушки, ей уже недолго осталось. Она не сознает, что вы держите ее голову, так что зря вы себя изнуряете!

Сильвия не сводила с доктора пугающего взгляда, и он сам принялся исполнять свою рекомендацию, пытаясь осторожно разжать ее руки, бережно поддерживавшие голову матери. Но Сильвия воспротивилась, прижавшись щекой к бесчувственному лицу умирающей.

– А где же Хепберн? – спросил доктор. – Ему следует быть здесь!

Фиби взглянула на Нэнси, Нэнси – на Фиби. Ответила Фиби:

– Его нет ни в доме, ни в магазине. Я видела, как он проходил мимо окна кухни больше часа назад, но ни Уильям Кулсон, ни Эстер Роуз не знают, куда он пошел.

Доктор Морган вытянул губы, словно собирался присвистнуть, но не издал ни звука.

– Дайте мне ребенка! – внезапно сказал он.

Нэнси взяла малышку с кровати, где та сидела рядом с Сильвией, обнимавшей дочь одной рукой, и передала ее доктору. Он следил за глазами матери, они смотрели на девочку, и это обрадовало доктора Моргана. Он слегка ущипнул малышку, она жалобно вскрикнула; он еще раз ее ущипнул с тем же результатом. Сильвия опустила голову матери на подушку, протянула руки к дочке, стала успокаивать ее и стонать над ней.

– Все не так уж плохо! – сказал себе доктор. – И все же где муж? Он должен быть здесь.

Он спустился вниз, чтобы узнать, где Филипп. Здоровье этой несчастной молодой женщины не вполне его удовлетворяло с тех самых пор, как у нее случилась послеродовая лихорадка, а сейчас оно и вовсе вызывало опасения, тем более что впереди ее неизбежно ждало еще одно потрясение. Необходимо, чтобы муж был рядом с Сильвией и помог ей пережить несчастье.

Доктор Морган вошел в магазин. Там была только Эстер. Кулсон отправился обедать в свой благополучный дом, к своей невзрачной жене. Если его и встревожили странный вид Филиппа и его необъяснимое исчезновение, он сумел убедить себя, что его это не касается.

В магазине, кроме Эстер, был только посыльный: в Монксхейвене все обедали примерно в одно и то же время, и в этот час покупатели заходили редко. Эстер сидела, подперев ладонью голову, и размышляла. Ее многое озадачивало и расстраивало – обстоятельства, ставшие причиной ссоры между Филиппом и Сильвией накануне вечером, которая, вероятно, имела последствия. Этим и объясняется его несчастный, отрешенный вид и странное поведение, когда он появился сегодня. О! Как легко Эстер могла бы сделать его счастливым! И не только легко, – каким счастьем было бы для нее подчинить все свои желания одной большой цели – исполнять его волю. Для нее, стороннего наблюдателя, было совершенно очевидно, что семейная жизнь должна приносить полное счастье! Но увы! Такие повороты, как этот, случаются нередко! И противодействующие силы, из-за которых гармония и блаженство становятся невозможными, посторонним не понятны, даже и самим участникам семейных взаимоотношений они понятны не всегда. Эти силы могут носить поверхностный или сущностный характер, но они выполняют необходимую регулирующую функцию и не обязательно оказывают негативное влияние на любовь, а любовь все исправляет.

Проблески этой утешительной истины время от времени проливали свет на тревожные размышления Эстер. Но все же как легко она сама прошла бы по лабиринту, который привел бы к счастью Филиппа, и как это оказалось трудно для его избранницы!

От раздумий ее пробудил голос доктора Моргана:

– Значит, и Кулсон, и Хепберн оставили магазин на ваше попечение, Эстер. Вообще-то мне нужен Хепберн; состояние его жены вызывает опасение. Где он? Можете мне сказать?

– Опасение? Сегодня я ее не видела, а вчера вечером она была вполне здорова.

– Да, но за двадцать четыре часа много чего произошло. Ее мать при смерти, может, уже умерла, и ее муж должен быть рядом с ней. Вы можете кого-нибудь за ним послать?

– Я не знаю, где он, – ответила Эстер. – Он внезапно куда-то ушел, причем в такое время, когда в магазине было много народу, после рынка все заходят. Я думала, может, он пошел к Фостеру по поводу денег, ведь они выплачивают им значительные суммы. Пошлю кого-нибудь туда, пусть спросят.

Но нет! Вернувшийся посыльный сообщил, что сегодня утром Хепберн в банк не заходил. Не на шутку обеспокоенная Эстер, доктор и Кулсон стали всюду спрашивать о нем. Выяснить удалось немного: Фиби видела, как Филипп прошел мимо окна кухни примерно в одиннадцать часов утра, когда она чистила картошку для обеда; да еще двое ребят, игравшие на набережной, сказали, что вроде бы видели его с группой моряков, но моряки, если это были те самые, ничего не знали о том, что Хепберн был среди них.