Элизабет Гаскелл - Поклонники Сильвии

– Точно не помню, – устало отвечала она. – Кинрэйд ушел, мама вскрикнула, и я поднялась к ней. Мне показалось, что она спит, и я прилегла рядом, жалея, что я не умерла, и думая, что станется с моим ребенком, если я умру. В комнату тихонько заглянул Филипп, и я притворилась спящей. С тех пор я его не видела и ничего о нем не слышала.

Джеремая Фостер тяжело вздохнул, затем встал и заверил ее бодрым тоном:

– Он вернется, Сильвия Хепберн. Одумается и вернется, не бойся!

– Я боюсь его возвращения! – воскликнула она. – Именно этого я и боюсь. Мне хотелось бы получить подтверждение, что он жив-здоров, но жить с ним вместе мы не можем.

– Не говори так, – умоляюще произнес Джеремая. – Ты жалеешь о своих словах. Ты была сильно огорчена, иначе никогда не сказала бы такого.

Он пытался быть миротворцем, пытался уладить разногласия между супругами, но не слишком усердствовал.

– Я не жалею, – возразила Сильвия с расстановкой. – Меня обманули, погубили мою жизнь. Будь я просто огорчена, от моей обиды за ночь не осталось бы следа. Лишь мысль о маме (она счастлива на том свете и, надеюсь, ничего обо всем этом не ведает) удерживает меня от ненависти к Филиппу. Я ничуть не жалею о том, что ему высказала.

Джеремая еще не встречал человека, который бы так честно и откровенно выражал недостойные чувства, и от растерянности не знал, как реагировать.

Выглядел он крайне сокрушенным и в немалой степени потрясенным. Такая милая, утонченная юная особа и столь беспощадная категоричность!

Сильвия, казалось, прочитала его мысли, ибо стала отвечать на них:

– Очевидно, вы считаете меня очень дурным человеком, сэр, раз я не стыжусь своих слов. Может, вы и правы. Но мне больно вспоминать, как я страдала. А он знал, что я несчастна, и одним словом мог бы избавить меня от мук, но он молчал, а теперь уже слишком поздно! Мне противны мужчины, их жестокость и коварство. Мне хочется лечь и умереть.

Говоря это, она заплакала, и малышка, видя ее слезы, тоже заревела, протягивая к матери крохотные ручонки. Суровое, каменное выражение на лице Сильвии сменилось трепетной нежностью, когда она, прижав к себе дочку, принялась ее успокаивать.

И тут старика осенила блестящая идея.

Он уже начал проникаться глубокой антипатией к Сильвии, пока не увидел, как она ласкова со своей дочкой. Это доказывало, что у нее есть сердце.

– Бедная крошка, – произнес он, – тебе очень нужна любовь матери, раз ты лишена любви отца. Ты теперь наполовину сирота, и все же нельзя назвать безотцовщиной ту, кому отцом станет Господь. Ты плачь, плачь, малышка, ведь ты осталась сиротой. Твои земные родители покинули тебя, и станет ли тебя опекать Господь, не знаю.

Сильвия в страхе посмотрела на старика и, крепче прижав к себе свое дитя, воскликнула:

– Не говорите так, сэр! Не кощунствуйте! Я ее не покинула! О сэр! Ваши слова все равно что проклятие!

– Ты дала клятву, что не простишь своего мужа и никогда больше не станешь жить вместе с ним. А тебе ведомо, что по закону он вправе забрать свое дитя, и тогда тебе придется либо расстаться с ней, либо нарушить свою клятву? Бедная малышка! – заключил он, снова завлекая девочку часами с цепочкой.

Сильвия немного поразмыслила, затем призналась:

– Я не знаю, как мне быть. Все думаю и думаю, аж голова идет кругом. Он поступил со мной жестоко!

– Жестоко. Никогда бы не подумал, что он способен на такую низость.

Соглашаясь с ней, Джеремая говорил абсолютно искренне, но своей уступчивостью он огорошил Сильвию. Конечно, она имела полное право ненавидеть человека, который жестоко и подло обошелся с ней. Но суровая оценка, которую дал действиям Филиппа человек столь рассудительный и беспристрастный, каковым она считала Джеремаю, ее покоробила. В ее мыслях произошел некий непостижимый поворот, и она попыталась защитить мужа или хотя бы смягчить беспощадность суждения, которая она же первая не постеснялась произнести.

– Он был так внимателен к маме, она его очень любила. Он ничего для нее не жалел, иначе я никогда не вышла бы за него.

– Я знаю его с пятнадцати лет, и он всегда был добрым, отзывчивым юношей. И я ни разу не уличил его в обмане, равно как и мой брат.

– Но он все равно поступил вероломно, – указала Сильвия, быстро изменив свою позицию, – заставив меня думать, будто Чарли погиб, хотя сам все время знал, что он жив.

– Не спорю. Он солгал из корысти, заставил тебя страдать ради собственной выгоды. И в итоге был изгнан, как Каин.

– Я его не прогоняла, сэр.

– Его прогнали твои слова, Сильвия.

– Я не могла смолчать, сэр. И готова снова слово в слово повторить то, что ему сказала.

Но она произнесла это таким тоном, будто надеялась, что ей возразят.

– Бедное дитя! – только и промолвил Джеремая с жалостью в голосе, обращаясь к малышке.

Глаза Сильвии наполнились слезами.

– О, сэр. Ради нее я сделаю все, что вы скажете. Я пришла к вам за советом. Я понимаю, что не должна оставаться там, а Филипп исчез, и я не знаю, как мне быть. Я готова на все, лишь бы не разлучаться с ней. Что мне делать, сэр?

Джеремая немного помолчал, размышляя, затем ответил:

– Мне нужно время, надо подумать. Я должен поговорить с братом Джоном.

– Но вы же обещали, сэр! – воскликнула Сильвия.

– Я обещал никого не посвящать в то, что произошло между тобой и твоим мужем, но я должен посоветоваться с братом, мы вместе должны решить, что делать с тобой и твоим ребенком, раз твой муж оставил магазин.

Это было сказано веско, почти с укором в голосе. Затем он поднялся, словно кладя конец аудиенции.

Старик вернул девочку матери, но прежде благословил ее, да так торжественно, что, в восприятии суеверной взволнованной Сильвии, своими словами он отвел все ужасы, которые она расценивала как проклятие.

– Да благословит и хранит тебя Господь! Да обратит Он на тебя Свой сияющий лик!

Спускаясь с холма, Сильвия всю дорогу целовала дочку, нашептывая в ее несмышленые ушки:

– Я буду любить тебя за двоих, мое сокровище. Я окружу тебя своей любовью, и отцовская тебе не будет нужна.

Недомогание матери помешало Эстер сразу показать письмо Филиппа братьям Фостерам и обсудить с ними его содержание.

Элис Роуз постепенно хирела, ей приходилось долгие дни проводить в одиночестве, и это сказывалось на ее настроении и, как следствие, на самочувствии.

Все это выяснилось во время беседы, состоявшейся по прочтении письма Хепберна в маленьком кабинете в помещении банка на следующий день после доверительного разговора Сильвии с Джеремаей Фостером.

Он был человек чести и даже не упомянул про ее визит к нему, но полученная от Сильвии информация сильно повлияла на решение, которое он представил на суд брата и Эстер.

Джеремая предлагал, чтобы Сильвия оставалась жить там, где жила: в доме при магазине. Он думал, что она, возможно, преувеличила силу воздействия своих слов на Филиппа, что, возможно, тот покинул Монксхейвен по совершенно иной причине и что обоим супругам будет проще восстановить брачные узы, снова стать единой семьей и занять свое место в монксхейвенском обществе, если Сильвия будет оставаться там, где покинул ее муж, так сказать, в выжидательной позиции.

Джеремая Фостер во всех подробностях расспросил Эстер про письмо. Открыла ли она кому-то еще его содержание? Нет, больше никому. Ни матери, ни Уильяму Кулсону? Нет, и им тоже.

Отвечая старику, Эстер смотрела на него, а он – на нее, и каждый задавался вопросом, сознает ли его собеседник, что в основе проблемы, возникшей в связи с исчезновением Хепберна, лежит супружеская ссора.

Но ни Эстер, которая стала свидетелем размолвки между мужем и женой вечером накануне того утра, когда Филипп ушел из дома, ни Джеремая Фостер, узнавший от Сильвии истинную причину исчезновения ее мужа, не давали друг другу ни малейшего повода думать, будто им известна подоплека внезапного отъезда Хепберна.

А Джеремая Фостер после ночи раздумий предложил следующее: Эстер и ее мать должны переселиться в дом на рыночной площади и жить вместе с Сильвией и ее ребенком. К этому времени долевое участие Эстер в капитале магазина уже было оформлено. Джеремая передал ей значительную часть своей доли, так что ее теперь можно было считать своего рода компаньоном. К тому же Эстер издавна заведовала отделом товаров, предназначенных исключительно для женщин. В общем, необходимость каждодневного присутствия Эстер в магазине была обусловлена множеством причин.

Учитывая слабое здоровье и душевное состояние ее матери, было нежелательно, чтобы старая женщина надолго оставалась одна, и Сильвия, в свое время преданно ухаживавшая за собственной матерью, казалось, идеально подходила на роль терпеливой, заботливой компаньонки, которая будет скрашивать часы Элис Роуз, пока ее дочь занята в магазине.

Переселение Элис, как представлялось Джеремае, позволяло достичь сразу нескольких желаемых целей: Сильвия получала жилье, оставаясь в том доме, который покинул ее муж и где по возвращении (так надеялся Джеремая Фостер, несмотря на письмо Филиппа) тот и найдет свою жену; а Элис Роуз, давней возлюбленной одного из братьев и давнему другу второго, был бы обеспечен тщательный уход, и она находилась бы непосредственно под присмотром дочери все то время, пока та работала в магазине.

Доля Филиппа в бизнесе, увеличившаяся благодаря деньгам, что достались ему в наследство от старого дяди из Камберленда, приносила доход, которого вполне хватало на то, чтобы Сильвия с ребенком жили в достатке и комфорте до того времени, когда ее муж, как все надеялись, вернется домой из своих загадочных странствий – загадочных, независимо от того, отправился он в них по своей воле или по чужой.