— Матвей! — Я завизжала, когда холодные капли обрушились на кожу.

Они с Анечкой захохотали. Я посмотрела на них, представила себя со стороны и сама не удержалась от смеха.


Матвей вел нас самым лучшим путем — напролом. Иногда мы обнаруживала в траве почти незаметные тропинки, на которых трава была немного примята. Но большую часть времени мы сами торили дорогу сквозь заросли.

Анечка громко изумлялась огромным, выше ее роста, стеблям травы или гигантским зонтикам медвежьей дудки, под которыми она чувствовала себя Дюймовочкой. Там, где трава была низкой, сквозь нее просвечивали кровяные ягоды костяники. Мы собирали и жевали ее на ходу.

Матвей повел нас смотреть самое большое дерево в округе. Однако когда мы пришли на место, выяснилось, что великанский тополь повалило недавней бурей. Он лежал поперек тропинки, раскинув гигантские ветви, каждая из которых была как добрый ствол. Кору покрывал свежий зеленый мох. Засохшие листья еще не опали и при каждом дуновении ветра овеивали упавшего гиганта осенним шуршанием.

Мы с Анечкой тут же сбросили обувь и полезли на дерево. Матвей достал фотоаппарат и заставил нас позировать. Анечку он сфотографировал лежащей на стволе и раскинувшей руки вдоль веток. А меня — выглядывающей из-за крупного сука, устремленного в небо.

Потом мы шли дальше, через пролесок, по едва заметной тропинке. Долго гадали, кто протоптал эту мелкую стежку, пока Анечкина кроссовка не погрузилась в коричневую вязкую лепешку. Тропинка принадлежала коровам, и сами рогатые хозяйки, прохаживаясь невдалеке, недовольно посматривали в нашу сторону.

Людей в лесу почти не было. В такую жару все в основном тянулись на берега реки, на бело-песочные пляжи. Нам встретились только двое пожилых мужчин в спортивных костюмах и бейсболках. Они собирали на засолку дикий чеснок.

На небо наплывали сизые, громоздящиеся друг на друга тучи. Где-то в глубине неба грохотал гром.

— Кажется, дождь собирается, — сказала Анечка, подражая голосу Пятачка.

Убегая от надвигающейся грозы, мы поспешили обратно в поселок.

Дождь нагнал нас в нескольких метрах от Рябиновой улицы. Сначала резко и сильно подул ветер — нам навстречу. Мои волосы встали дыбом, а майка прилипла к телу. Затем я почувствовала, как на кожу упало несколько крупных капель. И почти мгновенно хлынул ливень. Мы с хохотом, шлепая по вскипающим лужам, понеслись к дачному домику. Мокрые, как лягушки, забежали на веранду и некоторое время стояли там, глядя на стену воды, обрушившуюся на дачи. Дождь был настолько плотный, что из-за него невозможно было различить даже дома на другой стороне улицы. Мы стояли на веранде, пока по телу от холода не побежали мурашки. Потом пошли в дом.

Пока мы с Анечкой переодевались на втором этаже в маленькой комнатушке с обшитыми сосновой рейкой стенами, Матвей уже затопил печь и камин. По всему дому разнесся приятный запах горящих дров. Анечка с блаженным выражением на лице вдохнула воздух и сказала:

— Саша, ты не представляешь, как давно мне не было так…

Она замотала головой, словно не в силах найти подходящее слово.

— Да, — отозвалась я, — я понимаю. У меня то же самое.


Когда начало смеркаться, мы с Анечкой пошли в баню, а Матвей, взяв на себя роль заботливого хозяина, занялся шашлыками.

Чистые, розовые, распаренные, ели горячее мясо, истекающее соком, и запивали его красным вином.

Мы устроились прямо на полу, покрытом серым паласом, напротив камина. Огонь плясал между черными головнями и притягивал взгляд. В темноте не было видно серого ореола над головой Анечки, а в свете огня ее глаза таинственно поблескивали. Пальцы поглаживали хрустальную ножку бокала, стоящего на полу, и половина вина оставалась недопитой.

В комнате звучал саксофон. Матвей поставил магнитофон под лестницу, так, что его не было видно, и казалось, что музыка играет в воздухе.

Сначала за шашлыками мы много говорили и смеялись, рассказывали анекдоты и профессиональные байки, вспоминали школьные приколы. Потом просто молчали, смотрели на живое танцующее пламя и слушали сакс.

Даже когда мои глаза начали слипаться и тяжелая голова сама склонилась на плечо, я не хотела уходить. Мне казалось, что, стоит покинуть это волшебное место, и все окажется по-старому. В голове звучали строчки из старой-старой песни Гребенщикова: «Ах, только б не кончалась эта ночь. Мне кажется, мой дом — уже не дом…»

Да, именно так. Мой дом — уже не дом. Только бы не кончалась ночь…

Это единственное, чего я в тот момент желала.


Ночь кончилась. Я поняла это по светлеющему прямоугольнику окна, который увидела сквозь приоткрытые веки. Было, по-видимому, совсем рано, так как солнце еще не показалось. Я подумала, не поспать ли еще, но мне захотелось воспользоваться случаем и увидеть рассвет. Очень давно не встречала рассветов.

Я осторожно выбралась из-под одеяла и поднялась, стараясь не разбудить Анечку. Мы с ней спали на одной широкой постели, которая занимала собой примерно треть всей комнатки.

Натянув футболку, я подошла к окну и отдернула легкую занавеску.

Край неба набух нежно-алым цветом, и над ним показался золотистый контур солнца. Сквозь ветви высоких сосен на краю дачного поселка просочились первые лучи, и темно-зеленая хвоя на глазах посветлела. Я опустила глаза и увидела, что трава на лужайке перед домом блестит от росы.

Такая простая вещь — восход солнца. Он бывает каждый день, и если привыкнуть вставать рано, то можно каждый день любоваться светлеющими соснами и сверкающей травой и нежным, стыдливо алеющим небом. Как такое естественное, будничное явление, данное бесплатно и щедро всем человечеству, может доставлять столько удовольствия? Я не могла постичь этого. Почему, глядя в окно на поднимающееся солнце, можно пережить такие минуты гармонии и блаженства, какие никогда не сумеешь получить намеренными усилиями? Сфера досуга и развлечений процветает, все более востребованными становятся услуги личных психологов, которые, зевая втихомолку, позволяют тебе выговорить всю чушь, что накопилась в твоей неспокойной башке. А оказывается, все так легко — достаточно подойти к окну во время рассвета и несколько минут никуда не торопиться, а просто стоять и смотреть… Хотя нет, этого недостаточно, нужно выйти на улицу.

Я рванулась к дверям, но вспомнила, что не одета, и остановилась. Вчера мы валились с ног и, нимало не заботясь о приличии, бросили свою одежду прямо на полу. Тихонько, чтобы не тревожить Анечку, я вытащила из-под груды одежды свои шорты. В этот момент Анечка глубоко вздохнула во сне: я подняла голову и — замерла.

Мне показалось, что серый ореол над ее головой стал намного прозрачнее. Но Анечка вздохнула, открыла глаза, подняла голову с подушки — и я увидела, что ничего не изменилось. Прозрачность была лишь короткой иллюзией.

— Саша, ты что? — Анечка сонно улыбнулась. — Ты на меня так странно смотришь. Я, наверное, совсем растрепанная?

— Да, — сказала я, справившись с разочарованием, — но тебе идет растрепанность.

— Да ну тебя. — Она блаженно потянулась и спросила: — А который час?

— Рассветный. — Все, что я могла сказать.

— Да ты что?! — Она оживилась и откинула одеяло. — Побежали на улицу! Хочу встретить рассвет!

Она выбралась из постели, моментально натянула шорты и рубашку. Когда мы спускались по лестнице — тихонько, чтобы не будить Матвея, — Анечка вдруг уцепилась за мой локоть и прошептала:

— Как ты думаешь, Матвей не будет против, если мы зависнем здесь до понедельника?

— Думаю, что мы найдем способ убедить его, — заговорщическим тоном сказала я.

Начавшийся день обещал быть не хуже вчерашнего.

33

Даже в этой жизни бывает, что некоторые вещи случаются на удивление вовремя.

Хотя, пожалуй, именно в таких случаях нельзя говорить о случайности.

Так считает моя Настена, а я предпочитаю не высказывать свое мнение на этот счет. Особенно в канве сегодняшних событий.

Действительно, разве можно назвать случайностью то, что работа стала вызывать у меня отвращение? Я никогда не мечтала о роли инструмента, посредством которого великий и могучий становится глянцево-рекламным, но меня эта функция устраивала до недавнего времени.

Отъезд Ильи стал той поворотной точкой, с которой началось отторжение. Оно как снежный ком катилось с горы, набирая силу с каждым днем, с каждым взглядом на пустой стол наискосок от моего, с каждым словом нашей Юной Начальницы. Я стала ловить себя на том, что теряю время. Посреди рабочего дня внезапно обнаруживаю, что уже минут тридцать или сорок мои руки и мысли ничем не заняты. Монитор освещают цветные всполохи, но я даже их не вижу и не помню, давно ли потемнел экран. Пустота как ржавчина разъедает мои дни. Наверное, сознание включает некий защитный барьер, дабы не перегореть от отвращения.

Что может быть хуже, чем реклама?

Только замаскированная реклама.

Что может быть гаже брошюр, выпускаемых к юбилею?

Только открытки с поздравительными стихами.

Кажется, я начала снова чувствовать, что мое тело — это не просто механизм, наэлектризованный импульсами мозговой деятельности. Где-то в его недрах таится подозрительно чувствительная и своенравная сущность. То ли совесть, то ли душа.

Я сидела и созерцала вселенскую пустоту, отраженную в моем мониторе, когда зазвонил телефон и пронзительный голос Иляны сказал из трубки:

— Саша, мне нужно с тобой поговорить. Зайди через пять минут.

Слово «пожалуйста» Иляна, как обычно, игнорировала. Видимо, считала его признаком подчиненности.

Я сладко потянулась всем телом, засекла на компьютерных часах пять минут и открыла валявшийся на столе глянец. Пяти минут мне как раз хватило, чтобы ознакомиться с содержанием, убедиться, что ничего интересного для меня нет, и перебросить журнал Елене Егоровне.