— Борис Евгеньевич, ну что вы так нервничаете? — успокаивает его Макс. — Подумаешь, Марина сознание от счастья потеряла? Вы же ей сами советовали окружить себя позитивом. Вот. Окружаем.

— Может будете окружать в не стен моей больницы? — немного спокойнее отзывается врач. — Я с вами инфаркт заработаю, или инсульт. Всё. Сейчас витаминки прокапаем, и забирайте свой позитив домой, а ко мне не раньше следующего планового осмотра. Карина! Поставь капельницу Марине Денисовне! Срочно!

Удаляющиеся шаги глухо отзываются в голове. Осматриваюсь и натыкаюсь на Джейка, замершего рядом на стуле. Кислород обжигает лёгкие, растекаясь лавой по груди, сжирая сердце в пламени. Не могу пошевелиться, парализовало мышцы и связки. Глаза щиплет от подступающих слёз и боли. Обида рвёт изнутри, а радость прижимает к кровати.

— Мариш, любимая, я вернулся к тебе, к вам, — берёт руку, покрывая невесомыми поцелуями, простреливающими меня зарядами тока.

— Зачем? — продираю комок в горле. — Зачем ты вернулся? Экзотики захотелось? Надоели американские красотки?

— Мариш, ты всё неправильно поняла, — умоляюще смотрит на меня. — Я всё объясню, дома.

— Объяснишь какой ты придурок?! — голос прорезается, набирая силу от возмущения. — Я и так вижу, без твоих объяснений! Устал в американского ловеласа играть?! К русской размеренности потянуло?! Ты опоздал, Джейк! Я больше тебя не жду! Я не хочу тебя видеть и слышать! Уходи!

— Мариш, не прогоняй, — умоляет он, сползая на колени. — Я жить без тебя не могу!

— Уходи, Джейк! — выдёргиваю руку. — Я больше не твоя!

— Джейк! Оставь её! — в палату врывается мама. — Уйди по-хорошему! Не доводи до греха!

Он поднимается с коленей и тяжелой поступью выходит за дверь. Мама занимает его место и тоже хватает меня за руку. Моя рука сегодня очень востребована. Не хватает Макса, мнущего её здоровенными ручищами.

— Доченька, только не волнуйся, — перемещает руку на живот. — Помни о пузике. Ему нельзя нервничать. Сейчас витамины прокапаем и заберу тебя домой. А этих америкашек со свету успеем сжить. Потом. Дома.

Умеет мама успокоить. Вроде ничего особенного не сказала, а тёплое спокойствие обволакивает и тело, и душу. Остаётся полежать часочек под капельницей и домой, под защиту комнаты. По дороге собираем все вечерние пробки. Джейк исчез из клиники в неизвестном направление, и душу начинает травить тревога. Знаю-же, что прощу, приму и буду любить, но зачем-то оттолкнула, прогнала. К концу дороги изматываю себя окончательно. Сердце кричит — прости, разум шипит — отомсти. Домой захожу без сил, с желанием упасть в кровать и забыться. Направляюсь в спальню, но Максим останавливает меня и маму, прося задержаться в гостиной. Расположившись на диванах, получаем в руки бумаги, исписанные мелким, аккуратным почерком.

— Это копии письма Елены Ивлевой, — тихо говорит Макс. — Предсмертное, объясняющее, почему Джейк был вынужден улететь и разыгрывать этот спектакль.

Читаю письмо и волосы встают дыбом, шевеля и приподнимая одежду. Столько боли и отчаяния в этих строчках, столько грязи и ненависти в этих словах. От слёз расползается текст, теряясь в спазмах, давящих в груди. Хочется свернуться калачиком, обнять подушку и рыдать в голос, от этой безысходности, жестокости, несправедливости.

— Кто? — единственный вопрос, слетевший с губ мамы и повисший в тошнотворной тишине.

— Хелен, — боль в голосе Макса проникает по кожу маленькими иголками, колющими нервные окончания. — Бабушка Джейка.

Разве может это уложиться в голове? Что за дерьмо вместо мозгов у бабушки Джейка? Джейк! В груди что-то лопнуло от напряжения и зазвенело, отдавая вибрацией в сердце.

— Джейк! Макс! Где Джейк?! — срываюсь с дивана, заламывая руки. — Где твой сын, Макс?!

— Отправил его на квартиру, — растерянно разводит руками.

— Мам! Уложи, пожалуйста, Лёшу спать! Меня сегодня не ждите! — вылетаю из дома, хватая ключи и телефон, направляюсь в гараж. — Гена! Ген! Срочно в Москву! Домой!

Запрыгиваю в машину, пристёгиваюсь, набираю Джейку, но абонент недоступен. Елозию на сиденье, крутя телефон и кусая губы.

— Ген, родненький, прибавь газку, — умоляюще ловлю его глаза в зеркале заднего вида. — Я тебе за это дополнительный отгул выбью. Звезду достану. Пирожками всю жизнь кормить буду.

— На пирожки согласен, — растягивается, как Чеширский кот, увеличивая скорость. — За ваши пирожки душу продать можно.

Час! Огромный, жирный, длинный час мы тащимся до Джейка! От тошноты и нетерпения кружится голова! От елозинья по сиденью болит попа и онемели ноги! Всё прошло, как только подъезжаем к подъезду. Сердце ёкает, душа тянется в пляс.

— Спасибо Геночка! С меня пирожки! — из машины выпрыгиваю как сайгак.

— Вас ждать? — задерживает вопрос.

— Нет! Отдыхай! — поворачиваюсь к нему, нетерпеливо подпрыгивая на месте. — Сегодня я ночую здесь! Позвоню утром или днём!

Разворот! Пять метров до подъезда! Восемь ступеней до лифта! Сто тридцать шесть раз до этажа! Двенадцать шагов до двери! Семьдесят пять миллиметров дверного полотна между мной и Джейком! Я люблю тебя, Джейк! Я пришла к тебе!

Глава 26

Джейк

Я стою у двери и ощущаю её дыхание. Она прислонилась лбом к металлу, расставив руки. Зеркалю её позу, впитывая разряды, идущие от неё.

— Я люблю тебя, Джейк. Я пришла к тебе, — шепчет она.

— Я люблю тебя, Рина. Я ждал тебя, — шепчу в ответ. Открываю дверь, хватаю в охапку. — Моя. Никогда не отпущу.

Впиваюсь в губы, сдирая одежду, свою, её. Меня трясёт от близости её тела. Хочу прижать, порвать, сожрать. Я невменяем в её объятиях. Мне мало всего. Хочу всё и сразу. Подталкиваю к танкетке, напротив зеркала, разворачиваю на сто восемьдесят градусов, ставлю коленями на мягкую сидушку. Отрываюсь от губ, прижимая спиной к себе. В отражении она на коленях, такая красивая с шальным блеском в глазах, с подпухшими губами. Провожу рукой по животу, поднимаясь к груди, сминая сильно грубо. Тихий стон бьёт по ушам, снося самоконтроль напрочь. Раздвигаю коленом ноги, вынуждая откинуться на меня больше. Спускаюсь к розовым складочкам, блестящим от соков. Раздвигаю, ловя в отражении свои действия, поглощая её эмоции.

— Прости… Не могу больше ждать… — врываюсь в неё резко на всю длину, чувствую пульсацию каждой веной на члене. — Моя… Только моя.

Не могу быть нежным. Не могу сдержать зверя. Одной рукой сжимаю грудь, скручивая и оттягивая набухший бутон, другой обхватываю горло, притягивая к себе ближе, вдавливая в себя, вклеивая. Толкаюсь с силой, с болью. Пытаюсь вкрутиться жёстче, глубже. Громкие стоны, рычание. И вот она бьётся спиной о мою грудь, содрогаясь каждой клеточкой тела, стискивая член до точек в глазах. Ещё два удара и замираю, кончая, натягивая её сильнее. Как же долго я ждал, мечтал, бредил. Выхожу из тёплой плоти, разворачиваю к себе и набрасываюсь на губы. Пара минут, и член требует новой порции. Приподнимаю под попу, втираю в стену, она обнимает ногами, готовая, стонет. Насаживаю, долблюсь не прерывая поцелуя, гашу стоны губами, проглатывая каждый звук. Это какая-то гонка за наслаждением, кто первый кончит, сорвётся, разлетится на осколки.

Люблю. Скучал. Всю ночь показываю, как. Не отрываясь. До изнеможения. До онемения мышц. До хрипа сорванных связок. Моя. Навсегда. Навечно.

Марина

Бурная ночь, переходящая в томное утро. Даже сквозь сон он продолжает гладить и тереться. В другое время посмеялась бы и назвала маньяком. Сейчас нет сил. Измотана, задолблена, залюблена. Пытаюсь сползти с кровати, но ноги, словно вата. Попробуй объясни мочевому пузырю, что разучилась ходить.

— Джей, — скриплю осипшим от криков горлом. — Грёбанный террорист. Вставай, неси меня в туалет.

Встаёт, несёт, сажает на ободок унитаза. Стоит рядом и чего-то ждёт. Смотрю на него с укором, приподняв одну бровь, но он как отмороженный, хлопает глазками и ничего не понимает.

— Джейк, выйди, — умоляюще ною.

— Зачем? — удивлённо округляет глаза.

— Ты мне мешаешь, — начинаю раздражаться.

— Давай помогу, — включает воду и отворачивается к ванне. — Ускоряйся Марин. Я всё равно не выйду.

Спорить и кричать бесполезно. Терпеть нету сил. Краснея как помидор, расслабляю мышцы. Зажмуриваюсь, представляя, что я одна.

— Дурак, — цежу зло ему в спину, когда лёгкость поселяется в животе.

— Почему дурак? — поворачивается, улыбаясь.

— Потому что есть вещи, которые я предпочитаю делать в одиночестве, — задираю подбородок, сидя на фаянсе.

— Мариш. Ну чего ты как маленькая, — с укором смотрит на меня. — Мы с друг другом чего только не вытворяем, а ты писать при мне стесняешься.

Обиженно отмахиваюсь, какой смысл доказывать что-то американскому упёртышу. Молчу, пока он стягивает меня с трона, заносит в душевую кабину, намывает, как маленького ребёнка, вытирает, заворачивает в халат и перемещает на кухню.

— Завтрак готовить не из чего, — грустно замечает. — Что закажем?

— Пиццу хочу, — оживляюсь. — А ещё мороженое, томатный сок, цезарь с креветками и картошку фри.

— Хреново не станет? — выкатывает глаза.

— Чтооо? — впиваюсь взглядом, поглаживая живот. — Это не я. Это обжора твоя просит.

— Нам надо срочно пожениться, — подходит, сделав заказ. — Пока ты в платье можешь влезть.

Задыхаюсь от возмущения, а он начинает лыбиться и ржать. Придурок. Пытаюсь обидеться, отвернуться, но не тут-то было. Подхватывает на руки, усаживает на столешницу, вклиниваясь между ног. Через полотенце чувствую его возбуждение. Маньяк. Всю ночь меня крутил, а член опять колом.

— Я очень хочу, чтобы ты стала Орловой, — шепчет в губы. — Я очень хочу, чтобы ты стала моей женой до того, как у нас родиться малыш.