Ники глянула на столик для фруктов в центре комнаты. Посередине стола стояла ваза с белыми розами в окружении семейных фотографий в серебряных рамках. На нескольких из них была изображена она сама: одна, с родителями, с Анной и Филипом здесь, в садах Пулленбрука, и, конечно же, с Чарльзом. Ники повернула голову и посмотрела на приставной столик у софы рядом с камином. На нем в золоченой рамке стояла их с Чарльзом фотография, сделанная Патриком Личфилдом в день помолвки. Несколько секунд она неотрывно смотрела на нее, а потом отвела взгляд. Немного погодя она уже совсем успокоилась и полностью овладела собой.

— Ники, дорогая, ты что-то все молчишь и молчишь, — заметила Анна, вставая и поднося ей чай.

— Спасибо, — ответила Ники, принимая чашку. — Я вовсе не хотела показаться невежливой, вроде глупенькой дурочки, которая раскрыла рот от удивления, будто никогда здесь не бывала. Я просто наслаждаюсь этой комнатой — а т® я стала забывать, как она красива, как красив весь Пулленбрук.

— Ты всегда любила этот дом, — тихо сказала Анна, глядя на нее сверху вниз и едва заметно улыбаясь. — Любила точно так же, как и я. По крайней мере, так мне всегда казалось. Ведь ты и в самом деле испытывала глубокое чувство к Пулленбруку. Я поняла это, когда ты впервые приехала сюда. Я не могла не заметить, что ты привязалась к нему душой. Пожалуй, лучше мне не выразить того, что я подумала тогда о твоих впечатлениях от моего дома. Да и сам дом принял тебя Ники, приветствовал тебя.

Анна вернулась на софу.

— Такое, знаешь ли, бывает не со всеми, — продолжала она. — Некоторых людей он может и отвергнуть. — Неожиданно она рассмеялась, быть может, чуточку неестественно. — Боже правый, тебя не удивляет, что я говорю такие глупости? Ты, верно, подумала, что я превратилась в выжившую из ума старуху и поэтому болтаю о доме всякий вздор?

— Нет, ничего такого я не подумала. Во всем, что вы сказали, я нахожу глубокий смысл. Как вы могли сказать о себе такое — выжившая из ума старуха? Никогда! Анна, вы просто чудо.

— За это спасибо, дорогая. — Анна наклонилась над серебряным чайным сервизом и добавила: — В апреле мне исполнилось пятьдесят восемь, но, должна признаться, я этого нисколечко не чувствую. Да, так о чем это я говорила? Я знаю: ты поняла, что я имела в виду, сказав, что дом принял тебя и дал тебе это почувствовать, едва ты переступила его порог.

— То же самое чувство посетило меня сегодня с новой силой, — тихо ответила Ники. — Знаете, Анна, я иногда думаю о домах, как о живых существах. Они дышат и чувствуют, как живые, одни излучают добро, другие зло. Здесь я чувствую одно лишь добро.

Анна кивнула.

— Мы с тобой совсем не похожи, Ники. Но мы всегда прекрасно понимали друг друга. — Анна отпила чаю и, чуточку помолчав, воскликнула: — Господи, я совсем заболталась и забыла предложить тебе сандвич! Или, может быть, хочешь бисквит?

— Спасибо. Ничего не надо. Я привожу себя в норму после обжорства во Франции.

— Ах да, как же, как же. Теперь все понятно. — Анна рассмеялась.

Вернулся Филип. Несколько минут назад его позвали к телефону.

— Извините, что я так долго, — сказал он, обращаясь к дамам. Потом, взглянув на Анну, добавил: — Звонил Тимоти, дорогая. Он только что приехал в Лондон. Он желает нам всего наилучшего и напоминает, что любит нас.

Анна кивнула с улыбкой.

— Я рада его благополучному возвращению.

Филип взял наполненную Анной чашку чая, подошел к Ники и сел в кресло рядом. Повернувшись к ней, он объяснил:

— Мой сын недавно начал работать в «Санди таймс», сейчас он вернулся из Лейпцига. Там столько всего происходит, политический мир бурлит, я думаю, ты в курсе событий.

— Да, мой друг Клиленд Донован, с которым вы познакомились в Ле-Бо, отправляется в Германию завтра. Он хочет запечатлеть Берлинскую стену, пока она еще стоит, как он говорит.

Филип встрепенулся.

— По его мнению, она скоро падет?

— Он не устает повторять это на протяжении последних двух лет, но не может сказать точно, когда это случится — да и вообще кто может знать наверняка? Когда-то ему казалось, что на это уйдет лет двадцать — тридцать, а может быть, больше. Но совсем недавно он обронил, что стена будет разрушена в ближайшем будущем.

— Что же он говорит теперь? — Филип поставил чашку на столик рядом с собой и откинулся на спинку кресла, не сводя глаз с Ники. — Мне было бы весьма любопытно это знать, особенно принимая во внимание то, что я с ним согласен, как и некоторые мои коллеги. — Филип покачал головой и продолжил чуть-чуть раздраженно: — Однако всего полгода назад глава Восточной Германии Эрих Хонеккер поклялся, что Берлинская стена простоит еще сотню лет. Однако я склонен думать, что он хвастает понапрасну.

— Или выдает желаемое за действительное, — предположила Ники. — Во всяком случае, будем надеяться, что Хонеккер ошибается, а Кли прав.

— Не могу с этим не согласиться, — пробормотал Филип и спросил: — Кли поедет еще в какую-нибудь из стран Восточного блока?

— Да, после Берлина он собирается покрутиться там несколько дней, а еще он хочет поехать в Лейпциг, чтобы снимать продолжающиеся демонстрации.

Филип кивнул.

— Думаю, протесты будут нарастать. У меня сильнейшее подозрение, что еще в этом году мы станем свидетелями падения не одного коммунистического режима.

Ники немного подумала, а потом медленно произнесла:

— На днях я сказала Арчу Леверсону, что в самом недалеком будущем мы почувствуем, как под нашими ногами придут в движение мощнейшие тектонические пласты истории. Произойдет множество перемен, огромное множество, в особенности в странах за «Железным занавесом».

— Какая проницательность, Ники! Ты держишь руку на пульсе времени! — воскликнул Филип.

Ники улыбнулась в ответ — ей было приятно получить подтверждение своим взглядам на международные дела от специалиста.

Когда им случалось встречаться, Филип и Ники неизменно затевали политические дискуссии, и этот день не стал исключением. Поговорив так еще минут десять, Филип прервал разговор. Покачав головой, он сказал:

— Ну вот, мы опять за свое, Ники, надоедаем бедной Анне своими рассуждениями о политике, до которой ей меньше всего дела. Прости, дорогая.

— Но это же неправда! — возмутилась Анна. — Мне вовсе не скучно. Ты, похоже, забываешь, что я выросла на политике и что мой отец был в свое время крупным государственным деятелем.

— Я вовсе этого не забыл. Просто я отлично знаю, каковы твои интересы. — Филип рывком поднялся с кресла и пересел на софу к Анне. Взяв ее за руку, он сказал: — Теперь переходим к более важным вещам — ты уже сообщила Ники нашу новость?

— Пока не представился случай, — ответила Анна. — Кроме того, мне казалось, что будет лучше, если мы скажем ей об этом вместе.

— Что такое? — Ники была заинтригована.

— Филип сегодня сделал мне предложение…

— Кажется, в двадцатый раз, — вставил Филип.

— И я приняла его, — добавила Анна, сияя.

— Наконец-то, — закончил Филип. — Наконец-то Анна согласилась стать мой женой и даже назначила день свадьбы. Мы поженимся под Рождество в церкви Пулленбрука.

— Анна, Филип, но это же чудесно! — воскликнула Ники, вскакивая, чтобы поздравить их.

21

Ники сидела на диване у окна в своей комнате, глядя на ухоженные сады Пулленбрука. Но не видела их. Взгляд ее был обращен внутрь.

Как же она жалела теперь, что приехала сюда сегодня, а не отложила свое прибытие на понедельник, как собиралась с самого начала, отправляясь из Нью-Йорка.

Появившись в Лондоне накануне вечером, она первым делом позвонила в Пулленбрук. Анна была несказанно рада услышать ее голос — так скоро после их случайной встречи во Франции. Они поболтали несколько минут, а потом Ники сама напросилась приехать на выходные, сказав Анне, что она в Англии лишь на несколько дней и ей очень хотелось бы увидеться.

Беспокойство заставляло ее торопиться. Да и с кем еще могла она поделиться своими ужасными подозрениями о судьбе Чарльза?

Теперь же она растерялась, обнаружив, что появилась в чрезвычайно важной для Анны Деверо день. Как ужасно будет, если она все испортит сообщением о том, что единственный ребенок Анны, ее обожаемый сын, возможно, не утонул, как они полагали, а инсценировал самоубийство. Поступив так, она тем самым заклеймит Чарльза как человека без стыда и совести, двуличного, лживого да еще к тому же и жестокосердного, заставившего неимоверно страдать свою мать, ее саму, Филипа, своего дядю Джеффри — всех, кому он был близок и дорог. Да, конечно, он заслуживает всех этих нелестных словечек, если только не умер и продолжает жить под другой личиной. Но сегодня вечером она не сможет взорвать заряд такой силы, хотя поначалу и собиралась это сделать.

Ники прислонилась головой к оконному стеклу. Может статься, что и завтра она ничего не скажет Анне; возможно, ей придется задержаться в Пулленбруке до понедельника. Не то чтобы она боялась разговора, просто ей не хотелось портить Анне уик-энд. Хотя это будет совсем непросто — сохранять внешнее спокойствие несколько дней, делая вид, что все в порядке. Но Анна такая замечательная женщина, такая искренняя и честная, что она заслуживает хоть немного счастья в эти дни своей жизни.


Ники просидела на диванчике подле окна еще с полчаса наедине со своими мыслями. Потом обвела взглядом просторную комнату. Все оттенки лаванды, розового и светло-серого цветов делали ее истинно женской, чему способствовали очаровательные акварели на стенах и элегантная изящная крашеная мебель.

Пытаясь хоть как-то облегчить Ники груз печальных воспоминаний, Анна со свойственными ей тактом и предусмотрительностью выбрала для нее одну из тех спален, в которой та еще не останавливалась. И все же каждый уголок Пулленбрука вызывал в памяти картины прошлого, и далеко не все они были такими уж плохими. Напротив, некоторые из них оказались приятны, даже радостны.