Она щурится… а потом губы поджимает, неопределенно головой качает и выходит.

Чертов палач

Чертов палач!

Ненавижу!

За какие такие проступки судьба “наградила” меня всем этим, а?

За то, что книжки много читала? Была "правильной" дочкой? Хорошо училась и слушалась старших? За то, что влюбилась в чей-то слог, мысли, идеи? За то, что дышала им и надышаться не могла? За то, что дом его полюбила, то, как он работает, как думает, голову склонив, как ведет меня по острию - будь то секс или разговоры?

За то, что его самого полюбила? Не девчоночьей любовью, правдой незамутненной. А узнав по-настоящему полюбила! И возненавидела теперь! Потому что по-настоящему только сейчас узнала!

- Животное… гений чертов… Кошмар, который сниться мне будет теперь… Чудовище!!

Слезы глотаю, бормочу. Иду по дороге. Сама себе городскую сумасшедшую напоминаю. Хотя лесную сейчас… Потому что в лесу сумеречном иду - не смогла в одном с ним доме остаться. Такси вызвала, вещи собрала и навстречу пошла по дороге. Если машина не доедет в ближайшие минуты, на развилке подожду. Но не в доме.

Иду, оскальзываюсь на обледенелых кусках, плачу. Слезы на морозе стынут. Ну и ладно. Пусть лицо даже коркой ледяной покроется, может сдержит так мои эмоции, рвущиеся наружу. Готовые весь мир затопить…

А почему я, собственно, сдерживаюсь?

Останавливаюсь, голову задираю и в сереющее небо выдаю громкое, протяжное: “А-а-а”... И снова. Снова. Пока голос не срываю.

Становится ли мне легче?

Не знаю.

Вряд ли я сейчас могу свои поступки и действия здраво оценить.

Снова иду, чуть медленней. В руках - сумка, с которой в дом Позднякова пришла. С вещами, которые привезла изначально с собой. Ничего себе не забрала из вновь купленного. Ни платья, ни туфель. Духи дорогущие, красивый кашемировый свитер, перчатки кожаные - множество мелочей, которые он подарил за последние недели, которые мне казались  значимыми, потому что я значима. И которые ничем на самом деле не являлись.  Все оставила. Даже белье, которое сама покупала.

Потому что - для него. Потому что - о нем думая. Потому что только он его трогал, снимал с меня…

“А-а-уу…” -  выходит похожее на вой.

Нет, это не широкий жест и не взбрык, что я все эти вещи в пакет сложила и возле кровати поставила. Это инстинкт самосохранения. Который вопит, что если тебе отрезали голову, не надо смотреть на топор и постоянно вспоминать своего палача. Ни к чему ему быть в моем будущем. Я правду в кабинете сказала. Даже через вещи проникнуть в свою жизнь не позволю.

Свет от фар я вижу раньше, чем осторожно пробирающуюся через неровности дороги машину.

Машу руками водителю.

- Это я вас вызвала. К нам там трудно подъехать, потому навстречу вышла, - сообщаю ему неправду - и ведь с уверенностью.

В теплое нутро забираюсь.

Оказывается, я замерзла - но это понимаю только тогда, когда меня обнимает воздух в натопленном салоне.

Я когда в приложении адрес набирала, думала сначала к Геле поехать. Вцепиться в нее руками и ногами, зубами даже. Нарыдаться. Услышать мудрый совет. Получить подтверждение, что все мужики козлы… Но мороз меня отрезвил слегка.

В последнем разговоре по телефону она, смущаясь, рассказала о бывшем муже и о том, что они решили попробовать снова… не брак и совместное проживание, конечно, пока что свидания. Что тот пьяный звонок многое за собой повлек - она обязательно со мной поделится при встрече.

Вдруг у них уже совсем все сложилось? И тут я на пороге, со своими проблемами?

Потому еду домой. Отметая трусливые мысли про бабушку, родителей, дальние края. Не убежишь ведь от мыслей. И на других их не перенесешь.

Нет.

Сама.

Сама должна разобраться и справиться.

Я не собираюсь становиться чокнутой затворницей или мизантропом… как некоторые. Обязательно Гельке все расскажу, с родителями нормально начну общаться. Но вот сейчас прикрываться другими людьми не буду.

Отвою свое одна. И отвоюю.  Себя так уж точно.

***

Кюблер-Росс следовало бы мной гордиться. Я хоть ее книгу не читала, но за последующие два месяца полновесно прохожу все стадии потери, которые в ней описанны.

И плевать, что мне ничего не принадлежало. Что и не было у меня ничего.

Я потеряла.

Отрицание провожу в изоляции своей квартиры: шоковое состояние от всего произошедшего помогает пережить самую острую боль. Бесконечные слезы и усталость от них - победить бессонницу. Вырубаюсь от бессилия. Появившаяся на моем пороге Ангелина - напиться так, что с этого момента я даже смотреть на алкоголь не могу. И уж точно не впаду в него в дальнейшую зависимость.

Переключиться на стадию гнева помогает издательство, с которого мне несколько раз звонят в течение недели. Поздняков и правда “все уладил”, но им же надо было уточнить. Выяснить. Определиться, есть ли у меня все еще “способность влиять на автора”. В итоге я делаю то, что не делала никогда в жизни - и не уверена, что повторить смогу… хотя смогу. Это оказалось удовольствием. Когда тебе совсем-совсем плевать на то, что тебе скажут и сделают с тобой, потому что ты не боишься - точно знаешь, что же на самом деле страшно.  Я к редактору и его команде врываюсь демоницей, жаждущей крови. Нет, не ору, не истерю. Применяю другие, привитые мне способности, говорю жестко и  дерзко. Всё им высказываю. И по поводу обещанного когда-то карьерного роста, по поводу отношения их ко мне, того, как я вообще оказалась первый раз у Позднякова.  Прерываю на полуслове их вопросы, негодования, что работа моя вроде закончена, но “можно было бы больше сделать”. Что меня официально пока не уволили и не понятно как увольнять и рассчитывать, может отработать или…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Не понятно? Я им объясняю. Я же подготовилась. Сходила к отцу на консультацию и, не вдаваясь в подробности, попросила помочь. Чтобы даже малейшего сомнения не выказать, а четко разложить, на что я имею право. И если это право нарушено  будет опять - что я сделаю, чтобы отстоять себя.

И перед старшим Гольцем тоже четко обозначила границу между его советами и вмешательством в мою жизнь.

- Я еще на Новый Год понял, - вздохнул он тогда, - Что ты выросла. Много думал над этим, да и бабушка твоя просветила, что не понял… Это не ты маленькая, это я отпустить не могу. Теперь придется. Будем учиться жить по-другому?

- Будем, - кивнула, смаргивая слезы.

- И… маме позвони. Она переживает. Правда.

Торг прошел у меня под знаком денег.

Я получила все выплаты от издательства. И что мне по контракту поздняковскому было положено. Не больше и не меньше, на карточку. Это много было… При желании, не разбрасываясь, я могла жить на эти деньги несколько месяцев. Или вернуть могла. Чтобы не было ощущения, что мне за постель заплатили.  Вообще  была мысль бы превратить их в наличность, приехать к нему и…

Не знаю.

Я спорила сама с собой, мои ли это деньги. И что с ними делать. И  что вообще дальше делать. Может стоить позвонить хотя бы Владу, узнать, кому он хотел меня рекомендовать? Спросить совета, чем я могла бы заняться на самом деле - ведь как бы я к нему ни относилась, а он ко мне, лучше, чем он, меня не знал никто. И единственный, пожалуй, сразу поверил в мои мозги. Пусть и пользовался так нагло телом и сердцем.

Эо же ничего?  Можно же звонить, раз по делу, а не с личными вопросами? Просить о помощи...

Но я этого не сделала. И хорошо. Хорошо, что, вместо того, чтобы нажать на “позвонить”, я внесла его номер в черный список. Вскрывать только что зашитую рану не стоило. Мое состояние и так в дальнейшем было похоже на танец с депрессией: шаг вперед - два назад. Сожаления о прошлом сменялись сослагательными мечтами о будущем.  Я все думала - а что если? А если бы я тогда не взбрыкнула? С ним же нельзя так - давить и настаивать. Если дамбу прорывает, он делает все, чтобы воду отвести и залатать пробоину.

А вот когда вода незаметно просачивается, то привыкает…

Может все-таки привык? Позвонит? Вдруг поймет, что ему без меня совсем хреново? Вдруг узнает, что на Землю с огромной скоростью летит комета и мы все умрем - через сутки - и он эти последние сутки хочет со мной провести?

Я садилась за компьютер, открывала новый документ и гордо писала “ГЛАВА ПЕРВАЯ”, намереваясь описать свои переживания в будущем бестселлере. И сидела,  смотрела на эти два слова невидящим взглядом до тех пор, пока не темнело. Я изливала потоки своих тревожных мыслей на Ангелину, апотом отказывалась от них, вообще от всяких мыслей.

То забивала себе голову лихорадочной писаниной всяких статеек, которые нахватала на  бирже фриланса. То бегала по магазинам в поисках стиля для моего “нового я”, то лежала часами и смотрела в потолок, потому что осознавала - никто не прикоснется ко мне, как Влад.

Никто не будет смотреть одновременно издевательски и нежно.

Никто не посадит на крючок самых низменных и самых высоких переживаний… И тающий след от его прикосновений никогда не вспыхнет сверхновой. И я, вся такая сильная и самостоятельная, выживу, конечно, и даже научусь быть счастливой.  Но нафига мне такая самостоятельность и счастье, а?! Если без него…

Окончательное принятие пришло вместе с окончательной опустошенностью и первым днем весны.

Я выплеснула все негативные чувства и уже спокойно размышляла о произошедшем. И с долей надежды -  о будущем.

Я почувствовала, как глубокие порезы рубцуются. И признала тот факт, что окончательно шрамы не исчезнут никогда.  Что меня будет дергать на каждое мужское имя “Влад”. Что мне, вполне возможно, снова придется карабкаться по всем стадиям до вершины моего внутреннего спокойствия. Что я буду не всегда адекватно реагировать на костюмы серые, на профессию “писатель”, на мягко-приказные нотки в мужском голосе… мне даже пару раз в БДСМ клуб пойти хотелось. Испытать то сладко-острое ощущение власти в своем подчинении… И не сделала я это только потому, что четко понимала - не поможет.