Не прошло и получаса, как бабник и Танечка явились на свет Божий, а если быть точнее, встали напротив сестринского поста. Неужели бывают такие красивые женщины? А какие у нее ногти, а каблуки… И юбка! Все нормальные женщины носят юбки, одна я не от мира сего.

— Кир, я не заберу ее, она прекрасно осознает кто она такая и где находится. И никакого острого состояния, требующего экстренного перевода в психиатрическую больницу у нее нет. Да ты и сам это знаешь, — так это психиатр! Ничего себе, и такие красавицы имеются в столь специфической профессии. — Ну подумаешь, человеку не нравятся ваши унитазы. Ну грязные они для нее, уж очень чистоплотная тебе попалась больная.

— Прям чистюля. Ты понимаешь, что она мне на уши все отделение поднимет. У нас одна санитарка и то, только до вечера. Кто будет убирать ее подарки ночью?

— Не знаю, Кир. Ну поговори с ней.

— Уже поговорил, я бы сказал очень конкретно поговорил, — несдержанно бросает Кирилл Александрович.

— Понятно. Она, наверное, после разговора с тобой и обделалась.


— Определенно до.

— Кирилл, ну отстань, никуда я ее не переведу. Ты ж наверняка уже накормил ее антиобсирайкой. Мы никуда ее не переведем. Смирись. К тому же, она скоро прекратит какаться.

— Ты вообще меня не слышишь? Она еще и мочится, Тань. Снимает памперс в палате и идет ссать в коридор. У меня уже больные видео снимают. Выложат же в сеть, а потом отвечай, что за хрень творится на отделении.

— Тогда привяжи ее или накапай галоперидола. Или и то, и другое.

— Второе делал и дежурный, и я. Ее не берет, — шепчет Волков на ухо Татьяне с неизвестным мне отчеством. Интересно, а они действующие любовники или нет. Если бы я смотрела сериал о врачах, то безусловно сказала бы да. Стоп, а зачем я этим вообще интересуюсь? — И привязать тоже не могу, она орет, и больные в палате считают, что я ущемляю ее права.

— Тогда пусть испражняется где хочет, просто вовремя убирайте. Все, Кирилл, отстань. Сказала никуда не переведу, значит не переведу. Запись я пришлю в электронном виде, распечатаешь, подпись мою сам поставишь. Хороших тебе выходных, — тянется к его лицу и целует! При всех целует! Правда, я не уловила куда, в щеку или в уголок губ. Господи, да о чем я думаю?!

Татьяна удаляется, негромко цокая каблучками по полу, а я смотрю ей вслед и понимаю, что снова завидую. Теперь ее каблукам. Дожила, блин…

— Что ты так смотришь на нее, Зайка? Ревнуешь?

— Красивая, вот и смотрю. Нет, не так — она шикарная.

— Я надеюсь, ты не скрытая лесбиянка?

— Я же в парня влюблена, как я могу быть этой самой?

— Не думал, что это новость когда-нибудь прозвучит в положительном ключе. Значит нравится Танька?

— Очень.

— А мне нет. Ногти у нее ужасные. Терпеть не могу женщин с длинными когтями. Царапаются в процессе. А вот твои ногти мне нравятся, — переводит взгляд на мои руки. — Вцепиться не вцепишься, и следов на спине не оставишь. И вообще, ты гораздо красивее, Зайка. А каблуки всегда можно надеть. Иди пообедай, после проведу с тобой… познавательный урок.

Глава 18

Какой там обед и познавательный урок, когда как я с собой, во-первых, ничего не взяла, кроме пары яблок, а во-вторых, просто некогда. Тупо некогда присесть. Ноги гудят, желудок сводит от голода, и я жутко, просто жутко, устала. Подхожу наконец-то к посту, чтобы посадить свою пятую точку на стул, но меня хватает за руку Волков.

— Что ты опять носишься как стрипиздик?

— А как я должна носиться?

— Ты вообще не должна носиться. Сейчас ты единственная медсестра на половину отделения, понимаешь? Ты так к ночи забудешь о своих ногах, не говоря уже о голове. Прекрати попусту тратить силы. На кой хрен ты сейчас бегала на тот пост?

— Здесь закончился амброксол, вот я и побежала, чтобы принести больному из двенадцатой палаты.

— Эта палата вся ходячая, понимаешь? Они прекрасно выходят курить каждые два часа на улицу, даже в дождь, значит тем более в состоянии сами сходить на другой пост и попросить таблетку от твоего имени, понимаешь?

— Понимаю.

— Ни хрена ты не понимаешь, Света. Учись с первого дня ставить себя так, чтобы уважали другие. Садись за стол, покажу тебе кое-что.

— Это то самое познавательное?

— Я еще не решил, как испошлиться сегодня. Поэтому нет, это просто полезное для тебя.

Отодвигает мне стул, чтобы я присела и пододвигает себе второй. Садится около меня и включает какую-то программу на компьютере.

— Стой, а ты обедала?

— Нет.

— Почему? Уже почти время ужина.

— Потому что мне некогда, и я ничего не взяла с собой. От страха за первый рабочий день, даже не подумала о столь важном событии, как готовка еды. Такой ответ вас устраивает?

— Конечно, не устраивает, человек зол, когда голоден. А ты голодная, вдобавок неудовлетворенная жизнью затюканная девственница. Секса нет, так пожрать хотя бы надо.

— У меня есть с собой яблоко, — зло бросаю я.

— Яблоко в еде-это даже не аналог руки в самоудовлетворении.

— Хватит!

— Не могу, мне нравится тебя смущать.

— Вы, кажется, хотели что-то показать.

— Точно. Надо упрощать себе жизнь. Ты может быть не заметила, но ни одна медсестра не сидит на посту, когда все тихо и спокойно. Человек не робот, он должен отдыхать. У нас тоже бывает затишье. Примерно с двух до пяти ночи спокойно, ты можешь с легкостью пойти в сестринскую и поспать. Не бойся, если поступит новенький, тебя разбудит тот, кто его привезет. Так принято. А если станет кому-то плохо из больных в любое время суток, об этом услышит все отделение, потому что кто-то обязательно нажмет на кнопку. Они жмут ее всегда, даже тогда, когда им просто хочется пукнуть, но не получается. Понимаешь?

— Понимаю, — едва сдерживая улыбку, киваю я.

— Почему-то мне кажется, что нет. Ты помчишься как угорелая, как только кому-то что-то понадобится. Как в том анекдоте, знаешь?

— Нет, не знаю.

— Сестра, сестра, я умираю, говорит больной едва слышным голосом. Сестра вскакивает из-за стола и подбегает к больному. Что случилось, говорит она взволнованным голосом. Поднимите мне ножку, на последнем издыхании произносит больной. Сестра поднимает конечность и… — Волков тут же имитирует характерный звук. — Пррррр. Вот и ты так же будешь, Зайка, да?

— Вашими молитвами, нет. Пожалуйста, больше не издавайте эти звуки.

— Почему? Это же физиология.

— Потому что только что, имитируя эту физиологию, вы плюнули на меня.

— Ой, прости. Считай, что мы уже поцеловались, — выдает Волков, ничуть не сдерживая смеха. Но хуже всего не сам факт его шуточек, а то, что мне хочется улыбнуться в ответ. Дожила…

— И все же, вы что-то хотели показать на компьютере.

— Да, — вполне серьезно произносит он, переключая взгляд на экран монитора. — Смотри, чтобы примерно распределить свои силы, ты можешь посмотреть кто у нас собирается лечиться. Это весь список больных, кто сейчас находится в приемнике, как видишь, время поступления тоже есть. Здесь же указан предварительный диагноз, стало быть ты уже можешь понять, кто и когда к нам собирается. Видишь, сейчас, к счастью, из нашего профиля ничего нет. Это что значит?

— Что?

— Что сделав текущие дела, ты можешь пойти в сестринскую и выпрямить ноги, заодно и попить чай с чем-нибудь сладким. Там этого добра завались. И все это общее, Света. Так тоже принято. Понятно?

— Да, — уверенно произношу я, сама же прекрасно понимаю, что брать чужое точно не буду. Чушь какая-то.

— Хорошо, что понятно, а теперь еще пройдемся по некоторым важным вещам. Запоминай, Светик.

Запоминала, реально запоминала. И ведь при всей своей игривости он говорил очень важные вещи, такие, какие действительно помогают в работе. И ведь никто мне о них не говорил, даже старшая медсестра. И вовсе не плохо с ним работать, наоборот. Как врач он хорош, что подтверждалось неоднократно, да и как руководитель тоже. Единственное, с чем он не мог справиться, так это с писающей женщиной. Одно хорошо, уже не оставляет за собой зловонные кучки.

* * *

К вечеру я жутко устала, и ноги гудели так, как собственно мне и обещали. Жуть как хотелось присесть, а еще лучше прилечь, но увы и ах, очередная новенькая. Тихо стучусь в кабинет Волкова и сразу вхожу, не дожидаясь от него никаких слов.

— Ну наконец-то, я уж думал ты никогда не соблаговолишь прийти. А чего такая испуганная? Я же еще не голый.

— Вам не надоело?

— Конечно, нет. Ну так чего такая испуганная?

— Я не испуганная, там новая больная… специфическая.

— Ну и чего ее бояться?

— Я не боюсь. Хотя… неужели вы ничего не боитесь?

— Конечно, боюсь. Вот прям сейчас поджимаю булки от того, что к нам везут двухсот пятидесяти килограммовую прелестницу.

— Вы боитесь полных людей?!

— Нет. Я боюсь поднимать жирных людей. У меня спина не резиновая.


— Ее, кстати, уже привезли, поэтому я к вам и пришла. Откуда вы знаете, что она столько весит?

— А что, уже больше на вид?! Опять нажрала за пару месяцев?!

- Не знаю, крупная, конечно. Ее оставили прям на каталке, говорят, чтобы потом в приемник вернули. В смысле, каталку.

— Ну кто бы сомневался, что тушу поднимать мне.

— Она плачет, причем громко.

— Это слезы ожирения, Светлана. Я бы на ее месте тоже плакал. А знаешь, что делает она?

— Что?

— Жрет, а потом плачет.

— Прекратите.

— И не подумаю. Ее никто не заставляет жрать, Света. Под дулом пистолета ее никто не держит, так что не жалей ее. Всю жалелку потратишь раньше положенного. Ты что-то хочешь спросить? — улыбаясь произносит он.