И снова она поддалась искушению. Написала ответ: «Наберись терпения, и я найду способ исполнить твое желание».

На следующий вечер опять планировали устроить танцы, и Том неизбежно будет ее партнером. Екатерине удалось передать ему записку, и он обрадовался сверх меры, почти не пытаясь скрыть это. Она про себя взмолилась: только бы никто не заметил, и нарочито громко произнесла:

– Я очень рада добрым вестям о вашем брате, мистер Калпепер!

Томас Пастон наблюдал за ними. Екатерина почти забыла об их знакомстве в тот день, когда впервые поняла, что Том смотрит на нее не просто как на свою маленькую кузину. Джейн недавно обмолвилась, что Пастон до сих пор мечтает о милостях Екатерины, и, вероятно, это было правдой, поскольку тот злобно сверкал глазами на Тома. «Ну что ж, смотрите», – подумала она. Ей Пастон никогда не нравился.

Через два дня за ужином Генрих ворчал, что несколько слуг Калпепера и Пастона оскандалились.

– Они устроили драку в Саутуарке черт знает из-за чего! – («Кажется, я знаю», – подумала Екатерина.) – Пастона я отправил в тюрьму Флит за подстрекательство.

По крайней мере, Том не виноват. Генрих не видел в нем никаких изъянов.

Джейн сгорала от нетерпения, так ей хотелось устроить еще одну встречу, но Екатерина воздерживалась от этого. Она не была уверена, что хочет снова подвергать себя риску.


На Пасху двор переехал в Уайтхолл. Генрих стал почти таким, как прежде, и радостно строил планы официального приема Екатерины в Лондоне. О коронации он не упоминал, а ей спрашивать не хотелось. Может быть, Генрих не мог позволить себе такие траты или ждал, когда она заслужит эту привилегию, родив ему сына?

Король решил, что его новая королева должна предстать перед лондонцами во время парада лодок на Темзе. Готовясь к церемонии, Екатерина выбирала, какое платье надеть, и думала о королеве Анне: семь лет назад та тоже въезжала в Лондон по реке в сопровождении множества лодок, и это было великолепное зрелище. «Пусть и у меня все будет так же», – загадала она.

Накануне, вернувшись в свои покои после вечерни, она застала в галерее ожидавшего ее кузена Суррея.

– Добрый вечер, милорд, – приветствовала его Екатерина.

– Я хотел бы просить вашу милость о покровительстве, – сказал он, задумчиво взглянув на нее темными глазами. – Мне нужна ваша помощь.

– Что я могу для вас сделать?

Суррей картинно упал перед ней на колени, взял ее руку и приложил к губам.

– Вы, вероятно, слышали, что мои друзья сэр Томас Уайетт и сэр Джон Уоллоп заточены в Тауэр. Злокозненные люди убедили его величество, что сэр Томас – лютеранин, а сэр Джон хвалил папу, обоих обвинили в измене. Но я хорошо их знаю, мадам, и могу сказать, положа руку на сердце, что все это неправда. Беднягу Уайетта держат в грязной темнице. Не заступитесь ли вы за них перед королем из милосердия?

– Конечно, – сказала она, думая, что в день ее триумфа Генрих согласится исполнить любую просьбу.

– Да благословит Господь вашу милость за доброту! – воскликнул Суррей и снова поцеловал руку Екатерины.

Она улыбнулась ему:

– Встаньте, кузен. Я рада помочь. А теперь пойдемте со мной в мои покои, вы расскажете мне поподробнее об обстоятельствах этого дела.


Облаченная в белый дамаст и золотую парчу, Екатерина с поистине королевским достоинством взошла на королевскую барку, причаленную у спускавшейся к воде лестницы в Уайтхолле, и села рядом с королем в каюте.

– Вы выглядите великолепно! – сказал ей Генрих, взял ее руку и положил на свое колено.

Гребцы отвалили от причала, и лодка понеслась на веслах по Темзе к Гринвичу, мимо столпившихся на берегу, кричавших и махавших руками людей. Генрих был в своей стихии, широко улыбался направо и налево, благосклонно принимая восторги своих подданных. В три часа они прошли под Лондонским мостом и встретились с ожидавшими их лодками, увешанными яркими тканями и флагами, где сидели лорд-мэр, олдермены и члены ремесленных гильдий. Эта флотилия сопровождала королевскую барку на отрезке пути мимо Тауэра, откуда раздался артиллерийский салют, а когда Генрих и Екатерина прибыли в Гринвич, все суда, пришвартованные там, ударили из пушек. Грохот стоял оглушительный.

– Великий триумф, дорогая, – прокомментировал Генрих. – Мои люди любят вас.

– Сир, я хочу обратиться к вам за милостью.

– Чего вы желаете, моя дорогая?

– Могу я просить ваше величество об освобождении сэра Томаса Уайетта и сэра Джона Уоллопа? Мой кузен Суррей рассказал мне все и убедил, что их обоих оклеветали лживые люди.

– Хм… – Генрих явно сомневался.

– Пожалуйста, ради меня. Я умоляю вас, Генрих! – Она попыталась встать на колени, но король усадил ее на место.

– Вы перевернете лодку, Кэтрин! – (Вдруг они оба рассмеялись.) – Хорошо, я прощу их обоих. Я и сам начал сомневаться в их виновности. И в этот знаменательнейший день не могу отказать вам.

– О, Генрих, я так благодарна вам! – воскликнула она. – Вы так благочестивы и всегда готовы прощать и миловать. Спасибо вам!

Король лучисто улыбался ей, купаясь в похвалах.

– Но есть одно условие, – сказал он, – а именно: Уайетт должен вернуться к своей жене, от которой ушел много лет назад. Не годится, чтобы супруги жили порознь. – И Генрих чопорно поджал губы, что было ему свойственно. – И пусть его предупредят, что отныне он должен быть верен ей под страхом смерти.

– Но, Генрих, – ужаснулась Екатерина, – насколько мне известно от моего кузена Суррея, это она была ему неверна.

– Он жил в прелюбодеянии с Бесс Даррелл, которая когда-то служила вдовствующей принцессе, и должен прекратить это. Два проступка не составят одного благодеяния. Он должен вернуться к жене и следовать пути добродетели.

– Сир, я прошу вас изменить решение! Он наверняка не виделся с женой уже много лет.

Но Генрих остался непреклонен. Больше она ничего не могла сделать.


Многие люди пришли поздравить Екатерину с тем, что ей удалось добиться прощения для Уайетта. Генрих сам был явно впечатлен ее сострадательностью к узникам и, казалось, упивался ролью снисходительного супруга и милостивого соверена. На волне успеха своего заступничества Екатерина воспользовалась моментом и, набравшись храбрости, попросила короля освободить ее сводного брата Джона Ли, который до сих пор прозябал в Тауэре. На ее прежние мольбы Генрих не откликнулся, но на этот раз исполнил ее просьбу, и Екатерина имела счастье увидеть встречу Джона с сестрой Изабель, которая заливалась слезами радости. Тюрьма изменила его: он больше не был тем жизнерадостным молодым человеком, которого Екатерина знала в детстве, но на сердце у нее потеплело, когда сэр Джон обнял ее и от души поблагодарил за проявленную доброту.

– Вы позволите своей доброй супруге стать моей камеристкой? – спросила она его.

Изможденное лицо сэра Джона осветилось радостью.

– Элизабет почтет это за честь, мадам!

Екатерине нравилась его добросердечная и мягкая жена.

– Значит, решено, – сказала она. – Пусть приезжает ко мне, после того как вы побудете вместе какое-то время.


Двадцать первого марта Генрих выехал в Дувр осматривать укрепления, оставив королеву и ее дам в Гринвиче.

– Я вернусь к Вербному воскресенью, – сказал он ей, когда она протягивала ему кубок с вином и говорила прощальные слова. – Скоро мы снова будем вместе.

Крови у нее в том месяце не наступили. Она ничего не сказала Генриху после его возвращения – не хотела возбуждать в нем надежду, чтобы потом не пришлось разрушать ее. Дни шли, и Екатерина проводила все больше времени в своей молельне или в капелле, упрашивая Господа, чтобы тот послал ей сына. «Я больше никогда не увижусь с Томом Калпепером!» – поклялась она. Джейн продолжала изводить ее подстрекательством к встречам с ним, напоминала о данном обещании, но Екатерина теперь старалась избегать бесед с ней наедине.

В апреле красные цветы у Екатерины тоже не расцветали. Когда Генрих впервые за много недель пришел к ней в постель и начал ласкать ее, пришлось сказать ему.

– Мы не должны. Думаю, я жду ребенка.

Генрих сгреб ее в объятия и крепко прижал к себе. Екатерина чувствовала, как он взволнован.

– О, дорогая, – выдохнул король, – если так, это будет для меня огромной радостью. И я короную вас на Троицу.

На следующий день Генрих объявил об этом. Коронация должна состояться пятого июня. Вдруг все пришло в движение, начались спешные приготовления. Армия вышивальщиков взялась за украшение мебели и драпировок для Вестминстерского аббатства и Вестминстер-Холла, где пройдет коронационный банкет. Из разных церквей свозили ризы и церковную утварь. Молодые лорды и придворные джентльмены начали упражняться, готовясь к намеченным Генрихом турнирам.

Внезапно Екатерину охватил страх. Кто-то упомянул королеву Джейн, и она вспомнила, что та умерла после родов, как и ее мать. Никогда ей не забыть эту ужасную утрату и неподвижную фигуру на постели. Всю радость от беременности как рукой сняло.

А потом…

Она лежала на кровати и заливалась горючими слезами, упрекая себя. Она потеряла ребенка. Он лежал – крошечный комочек плоти, не больше кончика пальца, в судне в ее уборной. И это была ее вина. Господь послал ей ребенка в ответ на горячие мольбы, и, наверное, Он разгневался, что она пошла на попятный, испугалась, захотела, чтобы малыша не было. Она не годится для материнства.

Дамы собрались вокруг, пытались утешить ее, но она не могла успокоиться, ведь нужно еще сообщить обо всем Генриху. Кто-то, должно быть, послал за ним, потому что он спешно явился.

Она ощутила у себя на плече чью-то руку.

– Успокойтесь, Кэтрин, – дрожащим голосом произнес король. – Это Божья воля. Может быть, Он не хочет, чтобы у нас были дети.

От этого Екатерина разрыдалась еще сильнее. Слова Генриха прозвучали похоронным звоном, как будто он оставил всякую надежду. Но она еще молода. Господь наверняка сподобит ее снова забеременеть.