Меган Марч - Порочный миллиардер

Когда я, наконец, тоже вылезаю из постели, я принимаю душ и начинаю заниматься обычными утренними делами. Я надеваю самую скромную одежду из моего нового гардероба. Взглянув на телевизор, я думаю, не включить ли его. Но мне не очень хочется знать, остается ли мой брак с этим непростым мужчиной главной новостью.

Крейтон пообещал мне несколько дней назад, что если я доверюсь ему, он позаботится о шумихе в СМИ, и мне не нужно будет беспокоиться, потому что это напрасная трата сил. Я решила, что он прав, и просто спрятала голову в песок. Если миллиардер не может заставить их не говорить того, что они хотят сказать, как смогу это сделать я? Пустые хлопоты.

В этот момент со стороны входной двери раздается голос, отвлекая меня от моих мыслей.

– Миссис Карас? У нас для вас посылка, которую заказал мистер Карас.

Миссис Карас? Это звучит так непривычно, что мне требуется несколько мгновений, чтобы осознать: кто бы там ни был в дверях, он ищет меня. Я смотрю на свой теплый серый свитер и черные лосины и размышляю, не лучше ли мне броситься в ванную и закрыть за собой дверь.

Пошло все в задницу. Я такая, какая есть, и такой и останусь.

Я выхожу из спальни и направляюсь в гостиную. «Кто бы там ни был» не вошел в дверь и не расположился в гостиной, как у себя дома, так что я иду по коридору ко входу. И вижу там швейцара в униформе, который, слегка смущенный, держит в руках большую прямоугольную коробку.

– О, замечательно, а то я уже начал беспокоиться, что я не вовремя, – говорит он, передавая мне коробку. – Мистер Карас особо настаивал на том, чтобы я принес ее прямо к вам, как только ее доставят. Куда мне ее поставить?

Что это такое?

– Что это? – вопрос вырывается у меня прежде, чем я успеваю подумать.

Его улыбка очень добрая, но немного снисходительная: так обычно улыбаются при виде неуклюжего щенка или маленького ребенка.

– Не знаю, мэм. Вам придется самой открыть ее. Куда мне ее поставить?

Черт. Конечно же, он не знает.

– Э-ээ… на кофейный столик, пожалуйста, – слегка запинаясь, говорю я и указываю на гостиную.

Я чуть было не сказала «на обеденный стол», но тут же вспомнила о том, чем мы занимались на этом столе прошлой ночью, и это показалось мне непристойным.

Я слишком поздно осознаю, что, возможно, я должна была бы дать швейцару чаевые, но он уже ушел, а я остаюсь одна с этой коробкой.

Я осторожно рассматриваю коробку, словно она может содержать части человеческого тела, потому что она достаточно большая для этого.

Багажник в машине? Сколько тел можно спрятать в него?

Морозильная камера? То же самое.

Ужас, верно? Может быть, в прошлой жизни я была серийным убийцей. Хотя надеюсь, что нет. И я надеюсь, что в коробке нет ничего страшного.

С помощью пилочки для ногтей я разрываю клейкую ленту и раскрываю коробку. И когда я вижу черный футляр для гитары, я замираю, и у меня пересыхает во рту.

Он не мог этого сделать. Но он сделал это.

Осторожно, словно открывая шкатулку, в которой лежат бриллианты размером с мой кулак, я расстегиваю замки и поднимаю крышку. И с шумом выдыхаю.

Я протягиваю руку, почти с опаской дотрагиваясь до перламутровой бирюзовой поверхности самой красивой гитары изо всех, которые мне доводилось видеть. Я провожу по грифу пальцем и читаю надпись: Gibson. Она похожа на ту, на которой я играла у Руди тем вечером, но она не черная и не такая старомодная. Это суперсовременная модель, к тому же моего любимого цвета, о чем Крейтон не мог знать.

Перламутровая поверхность отражает свет, и я уже представляю, как потрясающе она будет смотреться на сцене.

Мне нужно проверить, как она звучит, и в тот же момент у меня в голове начинают прокручиваться разные имена, потому что у нее должно быть имя. Что-нибудь женственное и в то же время сексуальное. Элиза Бель. Звучит довольно провинциально, но, учитывая, где я буду с ней выступать, это имя подходит ей идеально.

Я достаю Элизу Бель из ее темно-пурпурного бархатного футляра и держу ее перед собой. Совершенство. Абсолютное совершенство. Как он мог знать?

Но мое удивление становится безграничным, когда я достаю из футляра ремень из выделанной вручную кожи. Мое имя выгравировано на нем в окружении сложного узора из звезд, гитар и цветов.

Бог мой! Я в беде.

Но я отбрасываю эту мысль, пристегиваю ремень к Элизе Бель и несу ее в гостиную, где на маленьком боковом столике лежит мой блокнот. Настало время поработать над песнями.

И все время, пока я настраиваю гитару, я размышляю о Крейтоне и о том, как мне найти слова, чтобы поблагодарить его за такой подарок.

Я открываю дверь в пентхаус в шесть сорок пять, и мне внезапно хочется крикнуть что-нибудь вроде: «Дорогая, я дома!» Хотя после вчерашнего я уже знаю, что нет никакой гарантии того, что Холли будет дома, несмотря на мои угрозы.

Она, похоже, имеет склонность делать то, что ей заблагорассудится, и мне придется нелегко привыкать к этому. Когда я отдаю приказы, я рассчитываю, что они будут безусловно исполнены. Хотя, учитывая, как мне нравится наказывать ее за непослушание, полагаю, мне не на что жаловаться.

Но когда на кон поставлена ее безопасность, это важнее всего. Мысль о том, что она может одна разгуливать по Манхэттену, пугает меня больше, чем я могу выразить. Она не осознает, что может легко стать мишенью из-за меня.

Но прежде чем я успеваю что-либо сказать, я слышу, как Холли начинает перебирать струны гитары и что-то напевать. Потом наступает молчание.

Я заглядываю в гостиную и вижу ее, сидящую по-турецки посреди дивана, перегнувшись через гитару, что-то пишущую в блокноте, лежащем перед ней. Ее волосы рассыпаны по плечам, и она одета в лосины и серый свитер. Ее ноги босы, и я думаю, что, пока я буду стоять молча и неподвижно, она даже не заметит меня.

Я решаю понаблюдать за ней несколько минут, чтобы проверить мою теорию.

Моя теория оказывается правильной, когда она, закрыв глаза, начинает наигрывать странную и невероятно щемящую мелодию. Она не поет, но ее губы движутся, словно она проговаривает слова, известные только ей. И в этот момент мне хочется увидеть ее в родной стихии – на сцене.

Я подозреваю, что уверенность в себе, которая дает о себе знать, когда она со страстью говорит о своей карьере, еще больше видна, когда она стоит на сцене. Она редкое создание, моя жена.

Она снова останавливается и склоняется над блокнотом, что-то зачеркивая и начиная писать заново. Когда она поднимает голову, она наконец замечает, что я стою в дверях. Ее глаза расширяются от удивления, и она кладет ручку на блокнот.

– Эй, я не знала, что ты уже пришел.

– Я просто наблюдал за тобой.

Ее лицо озаряется улыбкой.

– Это еще только наброски, но это будет чертовски хорошая песня. – Она смотрит на часы, стоящие на боковом столике. – Ох, черт! Я еще не готова! Ты хотел, чтобы мы вышли из дома в семь часов. Я мигом. Что мне надеть? Мне нужна помощь, потому что я не хочу, чтобы ты за меня краснел.

Непринужденность, которую она излучала, играя на гитаре, покинула ее, и мне неприятно, что я тому причиной. Я знаю, что мое решение посоветоваться с Кэнноном о том, что мне сегодня вечером делать с Холли, было правильным, потому что я хочу, чтобы эта непринужденность вернулась к ней.

Я отвечаю ей со всей честностью:

– Ты одета нормально. Надевай ботинки.

У Холли на лице отображается шок.

– Ты шутишь? – Она смотрит на свои лосины. – Я выгляжу как…

– Сексуальная женщина?

– Как девчонка из Кентукки.

– Какой ты и являешься. Так в чем твоя проблема?

– Это Нью-Йорк. И я недостаточно шикарна для Нью-Йорка. Я и так выделяюсь из толпы; мне ни к чему выделяться еще сильнее.

– Ты совершенна. Надевай ботинки. Мы уходим.

Крейтон сумасшедший. Он хочет вывести меня в свет в таком виде? Я бреду вслед за ним в спальню и надеваю ботинки, поглядывая на то, как он переодевается из костюма в удобные брюки и рубашку, которые можно лишь с натяжкой счесть за свободную форму одежды.

– Я не буду одета слишком просто? – спрашиваю я. – Потому что ты выглядишь куда шикарнее, чем я.

Он улыбается.

– Там, куда мы направляемся, я буду больше выделяться из толпы, чем ты. Поверь мне.

И мне снова предстоит принять решение. Когда он подходит к двери, у которой я стою, и протягивает руку, я делаю свой выбор.

– Как скажешь. Давай сделаем это.

Я беру Крейтона за руку, и мы покидаем пентхаус, но не раньше, чем он достает из гардероба пальто, шапку и перчатки для меня и куртку для себя. Я удивлена, но решаю, что это разумно, когда не вижу стоящего у входа «Бентли» с сидящим за рулем шофером. Очевидно, мы пойдем пешком.

Крейтон ведет меня по оживленному переулку, а когда мы сворачиваем за угол, то попадаем на еще более оживленную улицу. Похоже, люди в Нью-Йорке никогда не могут угомониться – они все время куда-то спешат. Я стараюсь не глазеть на небоскребы, как туристка, так что вместо этого разглядываю людей. Мы какое-то время идем по улице, а потом снова сворачиваем. Мы направляемся к банку, и я совсем сбита с толку.

– Куда мы?.. – начинаю спрашивать я, и тут вижу маленькую черную вывеску рядом с банком.

«У Джонни Юта».

– Это здесь, – отвечает мне Крейтон, подводя меня к двери под маленькой вывеской. – Это заведение, наверное, единственное такого рода в центре города, и один мой друг посоветовал мне заглянуть сюда.

Мы входим внутрь, и это место оказывается не только битком набитым народом, но и может похвастать ареной с механическим быком, вокруг которого стоит загородка из кованого железа, а рядом на полу лежат толстые маты.