Но это была не его винтовка, и когда он поднял пистолет, чтобы прицелиться, его рука чертовски дрожала, как лист на ветру, и его сердцебиение не замедлялось. Он пытался сделать это, пытался заставить себя войти в то спокойное состояние, где была только цель, только звук его сердцебиения в ушах. Все его сознание сосредоточилось на этом звуке, становясь все медленнее и медленнее, считая удары. Сорок, тридцать девять, тридцать восемь… Только сердцебиение не замедлялось, потому что он видел только ее лицо. Он думал только о том, что, если все испортит, она умрет. Один выстрел — и она мертва. Его Грейси… Мертвая на полу…

Сердце билось все быстрее и быстрее, рука тряслась, как у алкоголика, переживающего ломку. Где, черт возьми, его отстраненность? Где его лед? Он чувствовал, как ярость взрывается внутри него. Злился на себя за то, что не прибил этого урода, когда держал связанным его в тире. Злился на придурка за то, что он схватил ее, когда все это не имело к ней никакого отношения. Злился на нее за то, что она не позволяет ему быть равнодушным, каким он должен был быть. Каким он должен быть, чтобы защитить ее.

Злился на нее за то, что она заставила его заботиться о себе.

Пистолет в его руке дрожал, и он дышал так быстро, как будто весь кислород в комнате был высосан, и он медленно задыхался.

Один выстрел это все, что ему нужно сделать, и это было легко. Парень был прямо там. Но, черт возьми, она выглядела такой бледной, и на ее прекрасной коже была кровь, ее маленькая сумочка выпала из рук, и Лукас видел дрожь в ее пальцах.

Грейси… Его прекрасная Грейси…

Затем она слегка повернула голову и посмотрела прямо на него, и он подумал, что, возможно, она просто смотрит на толпу перед ним. Но затем ее глаза расширились, золото вспыхнуло в ее взгляде. Она увидела его. Она знала, что он здесь.

Он не мог нажать на курок, не мог выстрелить. Не сейчас, когда она смотрела на него, заставляя его чувствовать себя так, будто она держала его сердце так крепко, что он не мог дышать. Он не мог рисковать ее жизнью из-за выстрела, который мог и не сделать. Нет, ему придется позволить этому мудаку вытащить ее из галереи и надеяться, что он сумеет прикончить этого мудака снаружи.

Блядь. Блядь.

И все же, как ни странно, страх на ее лице начал отступать, и она что-то прошептала ему, и это выглядело так, словно она говорила: «Все в порядке». Что было неправдой, потому что это было не в порядке. Она умрет, потому что он не может унять сердцебиение.

Потому что он слишком беспокоился. Это всегда было его проблемой, не так ли?

Он слишком сильно переживал.

В другом конце комнаты, когда какой-то придурок тащил ее держа пистолет приставленным к ее голове, Грейс улыбнулась ему, разбивая его сердце на миллион кусочков.

Затем раздался приглушенный звук выстрела, и все полетело к чертям.


Глава Девятнадцатая


Она почувствовала его через переполненную галерею, сквозь шок, страх и боль. Она так хорошо знала это покалывание. Именно оно заставило ее покинуть галерею в первый же день две недели назад, когда она заметила, что он смотрит на нее с другой стороны улицы. В тот день она знала только, что кто-то наблюдает за ней. Теперь она знала, что Лукас здесь.

Поэтому она посмотрела на тень рядом с его портретом, ее взгляд безошибочно нашел его. Он был там, она могла его видеть. Чувствовать его. Высокий, смуглый и сильный, он стоял неподвижно, вытянув руку с пистолетом.

Она не могла разглядеть его черты, потому что он был слишком далеко, но это не имело значения.

Он был здесь. Несмотря ни на что, он пришел.

В этот момент что-то внутри нее успокоилось, страх исчез, боль тоже. Его рука дрожала, она видела, что она дрожит, и знала, что из-за этого он не сможет выстрелить.

Но, как ни странно, это не имело значения.

Все, что имело значение, было то, что он пришел. Что он увидел свой портрет. Что он увидел мужчину, которого она видела, когда смотрела на него.

Ее любовь к нему, изображенная на холсте.

И прямо сейчас, зная, что он здесь, что он с ней, ну… это казалось таким же хорошим местом, как и любое другое, чтобы покончить со всем.

И только она собралась с духом, чтобы вырваться в последний раз, потому что будь она проклята, если позволит этому мудаку выбирать, когда и где он собирается ее застрелить, и если она умрет, то умрет, по крайней мере, пытаясь сбежать, как внезапно на нее брызнула красная струя, и все вокруг зазвучало так, будто вся галерея полная людей начала кричать. Потом рука, обнимавшая ее, отпустила ее, пистолет упал, и она вдруг оказалась одна, вся в крови и дрожащая, как лист. Сначала она подумала, что стреляли в нее, но боль еще не пришла, что это уже смерть, но она не совсем поняла это.

Внезапно перед ней возник гигант. Он был одет в джинсы и футболку, поверх нее наброшен черный бушлат, у него был короткий черный ирокез и самые странные глаза, которые она когда-либо видела: один голубой, другой зеленый. Он свирепо посмотрел на нее, как будто это была ее вина, что немного тревожило, учитывая, что в одной руке он держал грозного вида пистолет.

— Ты в порядке? — спросил он глубоким, скрипучим и каким-то знакомым голосом, полностью игнорируя вопящий хаос людей вокруг них.

— Гм…, - сказала она глупо.

— Черт побери, — пробормотал мужчина и шагнул к ней, протягивая руки и проводя ими по ее телу совершенно безразличным образом.

Ей было холодно, и она понимала, что, вероятно, впадает в шок. Почему повсюду кровь? Это ее? В нее стреляли или нет?

Затем великан резко отпрянул назад, когда кто-то резко дернул его за воротник. Последовала короткая перебранка, и вместо него перед ней уже стоял Лукас, его теплые пальцы сжимали ее предплечья так сильно, что было больно, его глаза стали голубыми, как газовое пламя.

— Грейс, — его голос был хриплым и грубым. — Грейс, ты в порядке? — он немного встряхнул ее. — Отвечай, мать твою!

— Уведи ее отсюда, — сказал великан низким, скрипучим голосом. — Господи Иисусе, я так и знал, что ты в беде, тупица, — кажется, он обращался не к ней, а к Лукасу. — Ты должен был сказать мне. Тогда мы могли бы справиться с этой ситуацией намного лучше и с намного меньшей гребанной драмой.

Лукас, казалось, не слушал его; он начал гладить ее руками, как это делал великан, только мягче, осторожнее.

— Поговори со мной, Грейси, — пробормотал он. — Скажи мне, что ты в порядке.

— Я в порядке, — Боже, она говорила как маленькая девочка.

— Что за чертовщина, — сказал великан. — Уходи, Люк, и отведи ее в безопасное место. Господи, сколько раз я должен это говорить? И не садись на свой гребаный байк. Вот ключи от моей машины, — он вытащил из кармана джинсов ключи и протянул их.

На этот раз Лукас повернулся и встретился взглядом со странным незнакомцем. Он ничего не сказал, только долго и пристально смотрел на него.

— Да, — сказал мужчина. — Я понял. Но не стоит благодарности, брат.

Лукас коротко кивнул, схватил ключи и, не говоря ни слова, подхватил ее на руки.

Она моргнула, желая возразить, что прекрасно может идти сама, большое спасибо, но потом почувствовала на губах вкус чего-то металлического и поняла, что это кровь. Не ее кровь. И она задрожала еще сильнее, когда до нее начало доходить, что произошло.

Тот коп приставил пистолет к ее голове. Он собирался убить ее. Но он этого не сделал. По какой-то причине он был мертв, а она жива, и теперь Лукас выносил ее на руках из галереи в морозную ночь.

Было очень холодно, платье прилипло к телу, и она не хотела думать о том, из-за чего. Но тело Лукаса было горячим и твердым, уверенность в его твердости удерживала от нее панику на расстоянии.

Он отнес ее к простой черной «Тойоте», небрежно припаркованной у обочины, отпер ее и запихнул внутрь. Затем он обогнул машину и сел сам, вставив ключ в замок зажигания и включив отопление на полную мощность.

Он не сказал ни слова, потянулся к ее ремню безопасности и пристегнул ее, прежде чем завести двигатель и отъехать от тротуара. Она слышала сирены, пока они ехали, одна или две полицейские машины промелькнули мимо них в ночи.

Она хотела спросить, куда они едут, но не хотела открывать рот и снова ощущать вкус крови, поэтому промолчала, дрожа, несмотря на то, что машина быстро нагревалась.

Время от времени она украдкой поглядывала на Лукаса. Его лицо было жестким и напряженным, костяшки пальцев на руле побелели от напряжения. Он выглядел так, будто с трудом держал себя в руках, что почему-то заставило ее почувствовать себя лучше.

Далеко они не уехали.

Не прошло и пяти минут, как они уже ехали по узкой улочке и въехали на подземную парковку. Она попыталась выйти и пойти сама, но Лукас не позволил, поднял ее на руки и понес к лифту.

Они поднялись на верхний этаж, в незнакомую квартиру. Эта была обставлена так же, как и квартира в старой церкви: простые белые стены и очень мало мебели. Она казалась холоднее, чем та, с витражом, и какой-то более пустой. Летом, наверное, было бы чудесно, если бы световые люки пропускали солнце, но сейчас, зимой и ночью, эти люки не пропускали ничего, кроме темноты.

Лукас понес ее по коридору в ванную. Она была большая, выложенная белым кафелем, с огромным душем. Она моргнула, когда он направился в душ и включил его, прежде чем вернуться к ней. Затем с нежной настойчивостью он развернул ее, взялся за молнию на спине и начал расстегивать.

— Что ты делаешь? — ее голос был хриплым. — Спасибо, я сама могу раздеться.

Лукас ничего не сказал и, не останавливаясь, расстегнул молнию на ее платье, а затем стянул его вниз, чтобы оно упало к ее ногам. Его руки потянулись к лифчику без бретелек, который она одела под это платье, и начал расстегивать его.