Джордж всплеснул руками:

– Мне тоже не терпится ею поделиться. Давайте попросим хозяина дома пригласить всех за стол, пока я не лопнул от нетерпения.

Дети засмеялись, и Гертруда сказала:

– Пойду поищу папу.

Подошла Элис и обратилась к Альве:

– Я любуюсь вашим платьем. Весьма изысканная работа. Вы ведь не сами вышивали? Оно так продавалось?

– Вышивку сделала Мэри.

– Мэри?

– Моя камеристка.

– Это вышила негритянка?

– Она отменно справляется с любой работой – я когда-то говорила вам, если помните.

– И, я полагаю, вас не беспокоит, что думают по этому поводу другие леди. Должна признаться, лично меня это беспокоит. Мне не свойственны ваши… взгляды. Я традиционалистка. Корнель говорит, мне следует быть более терпимой к нашим с вами различиям и к тому, о чем шепчутся в обществе. И я стараюсь изо всех сил.

– Не могу сказать, беспокоит ли это меня, потому что я не знаю, о чем там шепчутся. Может быть, просветите меня?

– Ах, всего лишь о том, что ваше желание иметь в камеристках негритянку свидетельствует об ужасном вкусе, хотя поначалу это и может показаться благородным жестом. Все-таки южане проиграли войну, и рабству был положен конец…

– Ради всего святого, она не рабыня.

– Прошу вас, следите за своей речью.

– В таком случае не провоцируйте меня!

– Вы сами спросили меня, о чем говорят в обществе.

– Мэри – интеллигентная талантливая женщина, которая выполняет свою работу безукоризненно. Вы ведь согласитесь, что мои наряды всегда безупречны? Это не в последнюю очередь ее заслуга.

– Не надо на меня нападать.

– Если бы вы дали отпор тем сплетницам…

– Как вы знаете, я предпочитаю демонстрировать свое мнение исключительно собственным примером.

– Кто бы мог подумать, что мы с вами так в этом похожи? – заявила Альва перед тем, как отойти в сторону. – У меня ко всему точно такой же подход.

Когда все уселись за стол, Корнель принялся за свои традиционные разглагольствования. Бремя власти почти не отразилось на нем – он оставался худым и жилистым, совсем как в свое время его дед. По любому вопросу он высказывался с непоколебимой уверенностью в собственной правоте.

Пока Корнель говорил, Альва представляла себе, что сейчас происходит в «Шерри». Уорд, конечно, сразу заметит ее отсутствие и спросит об этом – или решит, что знает причину, по которой она не пришла. Это его ранит и, возможно, разозлит. Но он не позволит себе дать волю чувствам. Истинный джентльмен, блестящий хозяин, прямо сейчас он наверняка стоит перед собранием своих самых дорогих друзей (тех, кто не побоялся прийти) и произносит свою речь. Даже если он ранен и разозлен, его речь наверняка интереснее слов Корнеля, который выдавал что-то о горном воздухе…

– …чудодейственные свойства которого очевидны. А теперь, чтобы избежать неприятного инцидента с участием лопнувшего от нетерпения человека, о котором меня уже предупредили, я даю слово Джорджу.

Альва до сих пор не сказала Уильяму ни слова. Каким же уверенным он выглядел, восседая между матерью и Консуэло. Разве могло быть иначе? Он пользовался всеми благами, которые приносила железная дорога, но ни за что не отвечал лично. Альва сильно удивилась бы, проведи он в офисе больше десяти часов в месяц. Время, которое у него оставалось, муж тоже посвящал отнюдь не бизнесу – если только не считать бизнесом разведение чистокровных лошадей и организацию скачек. Да, это приносило доход, однако оставалось всего лишь хобби богатого человека, пользу от которого получали такие же богатеи.

Джордж взял слово:

– Как вам известно, мы с мамой были в Ашвилле…

– Кашвилле? – переспросил десятилетний Реджи, воистину неугомонный, как успела ранее заметить Гертруда. – Ну и название…

Корнель вмешался:

– Сын, если ты не хочешь, чтобы тебя попросили выйти из-за стола…

– Извините, папа.

– Так вот, как вы знаете, мы с мамой ездили в горы Северной Каролины, в городок, названный в честь одного из губернаторов штата, мистера Сэмюэля Аша. Мы повстречали там множество прекрасных людей. Очень милое местечко! И вовсе не создает впечатления забытого богом края.

– А как же дикари? – поинтересовался Уильям.

– Там водится форель, это самое дикое, с чем там можно столкнуться.

– Ты хотел сказать, самое вкусное!

Все рассмеялись, и Джордж продолжил:

– Да, форель там отменная. И теперь эта форель моя, поскольку по земле, которую я там купил, проходит река Сваннаноа. Также я нанял чудесного архитектора и собираюсь построить там дом.

– Ты так и не сказал, что именно собираешься построить, – заметил Корнель. – Рыбацкий домик?

– Нет, у меня в планах кое-что более амбициозное. Я обсудил с Фредом Олмстедом, как нам лучше использовать ландшафт в своих интересах, а Ричард Хант разработал планы для меня и…

– Вашей будущей невесты? – с надеждой в голосе закончила Элис.

– Кого?.. – Джордж замотал головой. – Нет, нет, что вы. Вы решили, что я хочу?.. Корнель, я же просил тебя не превращать этот ужин в представление.

– Я только сказал, что ужин будет в твою честь и что у тебя есть новости.

– Расскажите нам больше, – попросила Альва. – Что это будет за дом?

– Вместо того чтобы о нем говорить, я решил, что лучше будет его показать.

– Вы привезли чертежи?

Он снова покачал головой:

– Хант заказал макет. Сегодня его доставили к нему в офис; пресса уделила этому довольно много внимания, так что, думаю, в завтрашних газетах его увидят все.

– И какова же причина такого внимания? – удивилась Элис.

– Ну, с учетом размеров дома, модель получилась… довольно габаритной.

Корнель немного насторожился.

– Для чего все это?

Прежде Альва никогда не видела Джорджа таким уверенным в себе. Сейчас он словно стал выше, тверже, в нем чувствовалась спокойная сила.

– Мой дом – в стиле французского Ренессанса, на котором Хант уже набил руку, делая дом для Альвы и Уильяма. Он займет триста семьдесят пять футов и вместит около двухсот пятидесяти комнат.

Альва пробормотала:

– Боже мой.

– И сколько земли тебе на это понадобится? – осведомился Корнель.

– Около ста двадцати пяти акров. Там будет сыродельный заводик, церковь, школа, ферма. Мы также думаем о лесном хозяйстве – немцы разработали в этом деле по-настоящему научный подход, я хочу его перенять.

Все замолчали, переваривая услышанное. Наконец Корнель, вид у которого сделался весьма строгий, произнес:

– Но это не дом, Джордж. Это настоящий замок.

– И ты собираешься построить его в глуши Северной Каролины? Какой в этом смысл? Жениться ты пока не намерен. Маме ни к чему там жить круглый год, да и мы все останемся здесь, на северо-западе, – недоумевал Уильям.

– Я не понимаю, откуда у вас подобное желание?.. Я хочу сказать, вы могли бы построить дом поближе к нам. Скажем, где-нибудь в долине Гудзона или в Нью-Джерси. Или в Вермонте, как Лила, – заявила Элис.

– Это безответственно с твоей стороны, – продолжил Корнель. – Хорошо, допустим, ты построишь свой замок. Но представь, сколько денег уйдет на его содержание – ты думал о том, что нужно оплачивать жалованье, платить за ремонт, закупать сырье, материалы и еду?

Пока Корнель говорил, Альва наблюдала за лицом Джорджа. Он выглядел довольным, словно ждал такой реакции. Пусть братья и сестры дышат друг другу в затылок здесь, на северо-западе, и проживают одинаковые жизни. Он не такой, как они, никогда таким не был и становиться не намерен. Может, Корнель и глава семейства, да только именно он, Джордж, покажет всем, что значит быть Вандербильтом.


Ниже по Пятой авеню человек, который помог фамилии Вандербильт засиять, наблюдал за тем, как его собственное имя покрывается несмываемым позором. Как и написали со злорадным торжеством во всех газетах, ни один из принадлежавших к высшим кругам друзей Уорда Макаллистера не появился на его ужине – хотя пришло множество друзей из «второго эшелона». Там были благодарные матери с дочерьми, которым под руководством Уорда удалось подняться на пару ступеней по социальной лестнице. Ограниченные в средствах джентльмены, которым он охотно помогал улучшить гардероб, речь и манеры. Уорд не остался в зале совершенно один с нетронутыми блюдами и незанятыми официантами – это немного успокаивало совесть Альвы. Составляя записку с извинениями, она сумела вывести лишь пару строк о том, что ей помешали приехать семейные хлопоты и она скоро непременно его навестит.

Когда они увиделись с Кэролайн Астор, чей образ, как и образ Альвы, довольно явственно проступал в мемуарах Уорда, Кэролайн заявила:

– Мистер Макаллистер оказался волком в овечьей шкуре. Нам больше не следует иметь с ним никаких дел.

Это было на приеме в честь какой-то немецкой баронессы, которая решила начать свое путешествие по Америке с Нью-Йорка. Присутствовало множество знакомых, которым, в общем-то, никакого дела не было до немецкой баронессы, восседавшей в кресле с чопорным видом. Хозяйка сидела по левую руку, и обе натянуто улыбались и перебрасывались иногда репликами, в то время как прочие стояли или сидели вокруг, разбившись по компаниям.

– Вы хотите сказать, мы должны навсегда отвернуться от него?

– Он знает правила. И вам тоже не помешает их вспомнить. Уорд Макаллистер продал нас ради собственной выгоды и поплатился, вот и все. Превращать друзей в мишень для сплетен и насмешек ради прибыли – непростительно.

Кэролайн, как, вероятно, и остальные дамы бомонда, считала, что Уорд бессердечно позволил другим осудить и признать бесполезными их собственные жизненные принципы, равно как и само их существование. Единственное, как леди могли опровергнуть это, – притвориться, словно вся эта история не имела к ним никакого отношения. Притвориться, что Уорд Макаллистер никакой важной личностью не являлся и никогда не был вхож в их круг.