Замок Кимболтон, 18 марта 1895 года

Моя милая Альва!

Прошлым летом, узнав, что ты в Лондоне, я была ужасно расстроена тем, как сильно тебя обидела и чем все обернулось, поэтому решила не докучать тебе своим присутствием и держаться поодаль. Ты имела полное право игнорировать меня, не отвечать на мое признание и избегать встречи со мной. Но сейчас я услышала, что ты снова посетила наши края, и надеюсь, что это письмо найдет тебя скоро и в добром здравии.

В прошлом году я не говорила друзьям, что Мэй больна. Мне казалось, нет нужды кого-то беспокоить – еще меньше мне хотелось напрашиваться на жалость. Мне, женщине, что так бессовестно предала тебя и поставила под удар. Я молчала в надежде, что мои подозрения о чахотке ошибочны. Мэй и вправду стало лучше, она, конечно, была еще слаба, но, кажется, начала поправляться.

Четыре дня назад мои надежды рухнули. Во время поездки в Рим моя милая, прекрасная девочка потеряла сознание и не очнулась. Альва, ее больше нет.

Не знаю, кто переживает это тяжелее – я или ее сестра. Ведь они с Элис близнецы, и, несмотря на то, что жили в двух телах, всегда казалось, что сердце у них одно. Правда, Элис приходится переживать только утрату, я же помимо этого чувствую ужасающую вину за то, что не смогла защитить Мэй или вылечить ее. Я не смогла стать той матерью, которую она заслуживала.

Я ничего не чувствую от ужаса, не могу спать, не хочу видеть никого, кроме моей Элис, которая после возвращения домой все время лежит в кровати. И вот я читаю о том, что ты добилась развода на собственных условиях. Лондонские газеты пишут об этом во всех подробностях. Конечно, они превратили тебя в настоящего демона – ведь твой пример опасен. Если дамы смогут при разводе получать не только опеку над детьми, но и миллионы долларов, от этого общества вскоре останутся лишь руины.

А я думаю – ну и пусть. Ты восстанешь из пепла, как феникс. Надеюсь, однажды у меня это тоже получится.

Завтра здесь, в Кимболтоне, мы похороним леди Мэй. Я бодрствую, дышу и ем только ради моей оставшейся дочери. Храни ее – и тебя, и твоих детей – Господь.

ТвояКонсуэло

Альва читала письмо, зажав рот ладонью.

Как ужасно! И несправедливо.

Матери не должны переживать своих детей.

Вся в слезах, она сходила за бумагой и пером, села и написала:

Консуэло, мы были в отъезде, поэтому прости мне запоздалый ответ. Твое письмо доставили в отель, когда мы уже покинули Лондон…

Мне, наверное, никогда не было так тяжело, как сейчас. Хотя я решила вычеркнуть тебя из своей жизни и не удостаивать твое признание ответом, я не могу не ответить на это письмо. Мне ужасно, ужасно жаль тебя и Элис. Я сожалею о страданиях, которые перенесла Мэй.

Все это время я хотела, но не могла спросить – почему ты вводила меня в заблуждение и притворялась моим верным другом. И если ты до сих пор считаешь меня другом, как ты могла лгать мне и предавать снова и снова? Если ты презирала меня настолько, чтобы пользоваться мной, то притворяться в дружбе (хотя ты заявляешь, что она всегда была настоящей)…

Альва перестала писать и отложила ручку. Сейчас не время обсуждать эту проблему – тем более она и не смогла бы собраться для этого с мыслями. Она взяла новый лист и начала заново. И вновь у нее не получилось высказать соболезнования без того, чтобы затем перейти к извинениям за то, что не писала раньше и к своей обиде. Словно, открыв сердце, чтобы проявить сочувствие, она не могла обуздать другие его порывы.

Однако письмо не могло остаться без ответа. Наконец Альва взяла еще один лист и написала:


Нью-Йорк, 28 июня 1895 года

Герцогиня Консуэло Монтагю и мисс Элис Монтагю, мы с детьми выражаем свои самые искренние соболезнования в связи с уходом из жизни леди Мэй. Наши сердца с вами. Упокой Господи ее душу.

Миссис Альва Вандербильт, Консуэло Вандербильт, Вилли Вандербильт и Гарольд Вандербильт

Глава 9

– Мы прекрасно провели время в компании герцога, – сообщила Альве Люси Джей, вернувшись на лето в Ньюпорт.

Они встретились на балу, который давало одно из новоявленных семейств, только недавно попавших в высшее общество, поэтому присутствие там Альвы было для них куда важнее ее развода. Для людей этого ранга Вандербильты оставались Вандербильтами, и все, что им было нужно, – заполучить любого из них и потом этим хвастать. Наверное, они делали это по подсказке Уорда. Альва же была не прочь уделить внимание хорошим людям – особенно, если они не боялись осуждения со стороны Элис. Той самой Элис, чей заново отстроенный дом неизменно становился главной темой любой беседы.

Элис наслаждалась вниманием публики, несмотря на то, что Ричард Хант, которого они совершенно извели этим домом, лежал в постели, истощенный и обессиленный. Посетителей он не принимал. Его жена Кэтрин Хант сказала Альве, что конец уже близок.

– Он просил меня передать вам, как он благодарен. Не только за дело, но и за дружбу.

Альва проговорила сквозь слезы:

– Я была не самым простым заказчиком…

– Намного проще остальных. – Она улыбнулась. – Он вас любит и восхищается вами.

– А я – им. Передадите ему?

Альва вытерла слезы и покинула дом Хантов, отказываясь верить, что больше не увидит Ричарда живым.

А сейчас она сидела и наблюдала за тем, как в переполненной столовой, превращенной в бальный зал, Консуэло танцует с одним из сыновей хозяйки – высоким молодым человеком, который изучал право, неплохо играл в поло и был другом Гарри Уитни, нового жениха Гертруды. Он собирался посвятить свою жизнь защите бедных и угнетенных, а также был совершенно очарован Консуэло. Если ничего не выйдет с герцогом Мальборо, он может оказаться неплохим кандидатом.

– Бленхейм просто великолепен. – Альва продолжила свой разговор с Люси Джей. – Даже лучше, чем Брейкерс. Хотя, конечно, во дворец нужно вложить деньги, и как можно скорее.

– А Консуэло там понравилось?

– Да, конечно. Хотя потом ее энтузиазм поутих.

– Позвольте мне угадать – дело в мистере Резерфорде?

– Она ужасно упряма, – подтвердила Альва, взяла предложенный официантом бокал вина и прошла к окну, подышать свежим воздухом. – И все-таки дворец ей понравился, это очевидно. Там такое ощущение, будто перед твоими глазами разворачивается история Англии. Гробницы герцогов. Военные трофеи в комнатах. Южный портик венчает огромный бюст Людовика XIV – совсем как головы, которые когда-то надевали на колья.

– А когда герцог приедет сюда?

– Говорил, что в конце августа.

– Он сделает ей предложение?

– Мне бы очень хотелось это знать!

– Как думаете, она сама этого ждет?

– Мне кажется, она ожидала получить предложение, еще находясь там, а когда оно не поступило, была удивлена и расстроена. Она бы его не приняла, поскольку верна своему дорогому мистеру Резерфорду. Но ей было бы лестно.

– А кому не было бы?

– Действительно, – произнесла Альва, мысли которой на мгновение обратились к мужчине, о лестных словах которого она всегда мечтала.

Оливер снова был в разъездах – шла кампания по выборам президента, и он поддерживал Уильяма Дженнингса Брайана, выходца из Небраски, с которым и покорял сейчас Средний Запад. Открытки от Оливера приходили из городов, о существовании которых Альва и не подозревала, – Оцеола, Барабу, поселение Милан на Рок-Ривер, название которого следовало произносить как «Майлан», чтобы не путать с одноименным итальянским городом. Хотя, как писал сам Оливер:

«Тот, кто видел оба города, ни за что их не перепутает! А люди здесь хорошие. По большей части фермеры, которые мирно сосуществуют с индейцами сауки. Брайан отлично ладит с коренным населением. До сих пор у нас не возникало никаких проблем. Вкуснее местных кукурузы и говядины я никогда не пробовал. Но, конечно, я скучаю по вашей компании. Надеюсь, у вас все в порядке. Пишите мне в Чикаго до востребования».

– Консуэло не подозревает, что вы препятствуете их встречам? – спросила Люси.

– Не имеет ни малейшего понятия. Я надеялась, что она потеряет терпение еще во время нашей поездки за границу, а потом герцог сделает ей предложение, и она его примет – в том числе, от злости. Я даже позволила себе заказать свадебное платье. Но все вышло иначе. Тем не менее я не вижу в этом ничего страшного. Она должна выйти замуж, только когда ясно оценит положение дел – и не ошибется в своей оценке.

С этими словами Альва обернулась, чтобы посмотреть на танцующих, и увидела, что Консуэло танцует… с Уинтропом Резерфордом.

– Вы знали, что он здесь будет? – удивилась Люси.

– Меня уверяли в обратном.

Ликование на лице дочери на мгновение ввело Альву в ступор, однако она быстро опомнилась, решительно прошла к паре, взяла Консуэло за руку и оттащила от Резерфорда, бросив ему: «Не вздумайте следовать за нами».

– Отпустите меня, – потребовала Консуэло, но Альва молча вывела ее в холл, подозвала лакея, стоявшего у двери, и приказала:

– Подайте мою коляску.

– Это несправедливо! – воскликнула Консуэло и попыталась вернуться в бальный зал, но Альва не выпускала ее руку.

– Этот мужчина тебя погубит.

– Это неправда. Он любит меня.

Альва вывела дочь на улицу.

– Конечно, любит. А еще он любит своих лошадей и кентуккийский бурбон, а также возможность хвастаться своей победой во всех клубах, членом которых он станет, заманив в свои сети наследницу Вандербильтов.

– Отчего же он тогда не выбрал Гертруду?

Альва потащила дочь к подъехавшей коляске. Консуэло забралась внутрь, Альва вслед за ней. Кучер молча закрыл дверцу.

Во время непродолжительной поездки в Мраморный дом они не проронили ни слова. Выйдя из коляски, Альва скомандовала: