Марина Светлая - Поскольку я живу

- Да, конечно. Только, пожалуйста, не впадай в панику, если я не отвечаю. Моя никчемная работа не всегда позволяет.

- Тогда, может быть, ты меня наберешь, когда сможешь, дорогой мой министр?

- Перестань. Я лишь попыталась объяснить.

- Я понял. Я серьезно. Когда можешь звонить – звони, - последнее предложение отзвучало с нажимом.

- Ты тоже звони, ладно?

- Штофель, заканчивай! – раздался от стойки с микрофоном «дружелюбный» рык солнцеликого фронтмена.

- Риты все равно еще нет, - глухо буркнула Полина, покидая свою несостоявшуюся нору.

Мирош мотнул головой, взглянув на нее. И теперь уже ровно проговорил:

- Не будем терять времени. Прогоним место с твоим соло.

Спорить было бессмысленно. Полька снова оказалась за роялем. Заставила себя сосредоточиться, но играла скорее как робот, чем как живой человек. Совершенно бездумно, выбитая из колеи Стасом. Ее «звони», что и следовало ожидать, он воспринял слишком буквально. Экран телефона, который она устроила рядом с собой, то и дело озарялся входящим звонком.

Пользуясь каждой возникающей паузой, Полина перезванивала и слушала короткими, но подробными рассказами, что взяли анализы, поставили капельницу, велели поить. Чуть позже Стас сообщил, что температура спала, и Лёня уснул под капельницей. Голос его все еще звучал взволнованно, хоть он и старался это скрыть.

Возвращаясь к работе, Полина подумала, что можно все же съездить в Одессу. Наверное, даже нужно. До Берлина несколько дней. Перед вылетом – два выходных. Она бы ненадолго. И прилетела бы сама чуть позже – это же ничего?

И снова загорался экран, и она шептала в трубку, вслушиваясь в ответные слова. Так, словно их разговор сегодня и не прерывался, растягиваясь в бесконечность.

Уже под вечер, когда Полина точно знала, что в ближайшие минут двадцать, а то и тридцать не понадобиться, вышла из студии с тем, чтобы снова набрать Штофеля, спокойно поговорить и узнать все последние новости.

- Ну, в общем, все не так плохо, - с некоторым облегчением сообщил ей Стас, - анализы терпимые, банальный гастроэнтероколит. Понятия не имею, что Лёнька съел, но желудок это не принял. Уже мультфильмы смотрит и играет с Еленой Петровной. Он, оказывается, терпеливый. Целый день под капельницей, а медсестрам катетером хвастается, представляешь?

- Наверное, не представляю, - улыбнулась Полина. – Я больниц всегда боялась.

- Я знаю, Поль. Помню, - ответил он, и голос его звучал тепло. Когда она лежала в роддоме – естественно, в Штатах, где Стас тогда плотно работал и куда приволок ее рожать, кажется, не было ни дня, чтобы он оставил ее без своего внимания. И даже если не мог навестить, старался урвать время хотя бы для скайпа. Потому что она боялась больниц.

- В клинике надолго оставляют? – быстро спросила она, прогоняя прочь воспоминания.

- На пару дней точно. Говорят, если забрать сейчас, организм сам не справится, надо еще капать… Поль, он к тебе хочет.

- Стас… - Полина прижалась лбом к стене и прикрыла глаза. Был ли выход из ее собственной бесконечности? – Я не могу сейчас. У меня сольники в филармонии… и проект новый. Я сплю урывками.

В трубке на мгновение повисла пауза. Но мгновение это было кратким, как всякая передышка, которую ей позволяли окружающие.

- Ну да, я как-то забыл, что у тебя в твоем графике никогда нет времени повидать Лёньку.

- Стас…

- Это же я слушаю каждый день восторги, что у него мать – фея из пианино. Его термин, Поля! Он придумал! У него все есть, понимаешь? Я все ему даю! Но я – не ты. Я не могу заменить ему тебя. И потому самого важного у него не будет никогда.

- Ну объясни сыну, что его мать не фея, а злая ведьма, - проговорила Полина, по-прежнему опираясь о стену.

- Ключевое в этом предложении – мать. Я жалею о том, что сделал при разводе. Слышишь? Ладно я… к нему – вернись.

- Так всем будет только хуже.

- Да куда уж хуже, - медленно ответил Стас, и она почти видела, как он растирает лоб в вечном жесте усталости и сомнений. – Ладно. Я все понял. Позвоню потом.

- Да, хорошо, - она отлепилась, наконец, от стены и открыла глаза. Ничего не изменилось. В трубке – Стас. За стеной – Мирош. Один хочет от нее всего, другой ничего. И никого не волнует, чего хочет она сама. Полина вздохнула. – Ты… ты передай Лёне привет.

- Вечером сама передашь, когда будешь дома. Поговорите по телефону. И только попробуй… только попробуй, я ему сейчас скажу, что ты позвонишь, - процедил он. – Пока, Полина.

Стас сбросил вызов, а она повернулась, чтобы войти обратно в студию, вряд ли понимая, что там сейчас происходит, но представляя со смешанными чувствами предстоящий вечерний разговор, от которого не отвертеться. И зря. Потому что не успела толкнуть дверь в зал, как та распахнулась, и перед ней оказался Мирош – бледный, взъерошенный и злой.

Несколько секунд он молча буравил ее взглядом, в котором легко угадывалось такое бешенство, какого она никогда в нем не подозревала. А потом, видимо, взяв себя в руки, он ядовито процедил:

- Тебе, Зор… Штофель, из Министерства культуры звонили, да?

- Из Администрации Президента, Вань, - вяло огрызнулась Полина и нырнула в открытую дверь.

* * *

Иван сам не понял, как доехал до дома и ураганом ворвался в квартиру. Под ноги бросился кот – черный хромой бродяга из приюта, чудом оставшийся живым, никому не нужный и никем не любимый. Прямое вещественное доказательство человеческой жестокости, сейчас он чуток пришел в норму, вопил и требовал жрать.

- Заткнись! – рявкнул Мирош животному и ломанулся в кухню, на ходу разбрасывая кроссовки, куртку, перчатки и параллельно превращая собственное жилище в свалку.

Раковина. Кран. Холодная вода.

Через мгновение эта вода лилась ему на затылок – сам себя окатил, застыв над сливом, отфыркиваясь и пытаясь остыть. А она забивала глаза, ноздри, мочила футболку и волосы. Иван часто дышал ртом и уперто не вылезал из-под струи. Как будто бы это должно было помочь. Проще себя в морозильную камеру запихнуть. Кай несчастный.

У этого Кая мозг пылал, субстанция под кожей, которой сочатся раны, – кипела. И он не знал, как унять жжение, охватившее все его существо.

«Ты тоже звони, ладно?»

Да твою ж мать!

Мирош вырубил воду. Стащил футболку и с остервенением стал вытирать ею шею, лицо и волосы. Приблуда продолжал наматывать вокруг него круги, но вопить уже не осмеливался, держался чуточку осторонь.

- Заткнись, я сказал, - бросил Мирош зверю, предупреждая любые попытки издавать требовательные вопли.

Кошачьи консервы, кошачья миска. Нахер ему вообще сдался этот уродец, когда он сам уродец. Даже еще хуже. Извращенец чертов. Из них с Карамбой вполне можно составить выставку мерзостей. Два экземпляра. Кот и его хозяин. Только у кота, в отличие от него, хоть аппетит здоровый. В себе Мирош давно не видел ничего здорового.

Убедившись, что животное удовлетворенно заработало челюстями, он, ожидая, когда напряжение сменится опустошенностью, как это и должно быть, метнулся в гостиную. Музыку – врубить, чтобы уши закладывало. Ви?ски – в бокал, с горкой. Себя – на лоджию, проветриваться. Как есть, без футболки. Ожидания, что на тополе напротив окон притаились долбаные фанатки, которых можно послать матом, срывая горло, не оправдались. Смешно.

Что еще-то?

Телефон в кармане джинсов.

Поеживаясь от холода, он вытащил его и запустил Ватсап. Два сообщения от Марины. Одно от Боднара.

Нахер. Потом прочитает.

Делая глоток из бокала, он щелкнул по чату с мисс Кларк. У нее часа три дня.

Mirosh: Привет, ты тут?

Mia: Привет! По делу или поболтать?

Mirosh: Я тебе сброшу наши записи последние? Черновик, но мне нужно твое мнение, что я там вытворяю.

Mia: Конечно! Но сейчас я несколько занята, вечером. Ок?

Когда у нее вечер – он спит. Или в бессоннице сходит с ума.

Еще секунда.

Mirosh: Приезжай в Берлин, пожалуйста.

Mia: Мои дела не отменятся. Мы уже говорили об этом.

Mirosh: Мне бы очень пригодилась твоя помощь. А тебе бы не помешал отпуск. Обещаю устроить экскурсию и показать, где самый вкусный кофе.

Mia: Воспользуйся шансом и начни сначала не только карьеру.

Иван хохотнул. Сделал еще глоток. Вискарь обжег горло.

Не жди.

Я не могу.

Поспешил.

Ошибся.

Каждая фраза – ударом в висках. Ударом под дых. Ударом в спину.

Но постепенно, вопреки всему, напряжение его отпускало по мере того, как хмель бил в голову. Он теперь стал легко и быстро пьянеть. Два года не брал в рот, пока сюда не вернулся. И вот пожалуйста. Легкая слабость в ногах. И пульсация в висках.

Mirosh: Почему ты уверена, что я могу?

Mia: Потому что тебе 26 лет.

Mirosh: Ты меня переоцениваешь) Всегда переоценивала)

Mia: И поэтому ты зовешь меня в Берлин =)))

Я зову тебя в Берлин, чтобы не сойти с ума!

Mirosh: Признавайся – завела кого-то?

Mia: Да, у меня есть близкий друг.

Mirosh: =)

Mirosh: Так и знал. Он тебе подходит?

Mirosh: Он тебя веселит?

Mia: Мне с ним хорошо.

Ну хоть кому-то на земле хорошо! Пусть у черта на ногах в долбаном Торонто!

Mirosh: Наверное, я рад, что так вышло. Еще не совсем, конечно. Но когда переживу Берлин, точно буду рад. Песни-то послушаешь? Мне все еще нужен преподаватель по вокалу))

Mia: Обязательно послушаю. Пригласи кого-нибудь с собой, все будет хорошо. А я для тебя – старая тетка, которую ты, к тому же, не любишь.

Mirosh: Я не буду это комментировать, бабуль.