Радовало, потому что только при Полине она могла видеть внука. И это создавало видимость нормальности, которая напрочь исчезла из их дней.

Пугало, потому что любая видимость сквозила фальшью, которая мучила ее собственного ребенка. А видеть отчаянно жмущегося к ней, похожего замерзшего щенка, Лёньку было страшнее всего.

А еще она знала точно – пожелай того Плюшка, они и были бы семьей, как раньше. Стас принял ее пять лет назад после Ивана. Принял бы и после развода. Однако по-прежнему большой вопрос, было ли это «как раньше» для Полины так же значимо, как для Штофеля.

В этом месте мысли Татьяны Витальевны приобретали совсем печальный оборот, и она торопливо заталкивала их поглубже, чтоб не заставляли дергаться уголок губ, как всегда происходило, когда нервничала. Ей и без того нервов хватало.

- Остановишь на углу, я дальше сама, - попросила он, вынырнув из своего тревожного состояния.

- Может, тебя подождать? – спросила Полина, останавливаясь у обочины.

- Нет, я доберусь, не волнуйся. Возьму такси.

- Хорошо, - согласилась Полина и обернулась к Лёне. Тот, как воспитанный мальчик, махал «Пока!». Татьяна Витальевна ласково ему улыбнулась, подхватила свой клатч и выпорхнула из машины. Потом проводила ее взглядом – Полина сразу рванула дальше, лихачка.

А сама Зорина пыталась перевести дыхание, которое неожиданно стало перехватывать.

Оглянувшись по сторонам, она подумала, что даже эта улица, по которой ей нужно пройти на встречу с Димой, почему-то кажется ей незнакомой. Каждым камнем брусчатки и каждым кирпичиком домов известная ей дорога с любимым магазином – сейчас не знакома. Помнила ее глазами и разумом, но не сердцем.

Потому что здесь она бывала только одна. Потому что всю жизнь она только одна. Потому что не деленное на двоих – всё теряет свое значение, теряет важность, очертания, вкус. Потому что она никогда не делила воспоминаний на двоих. У них и свиданий-то не было. Сразу в омут.

Татьяна Витальевна двинулась прямо по Ришельевской, подходя к кофейне. Зажмурилась на мгновение. Позволила себе глубоко вдохнуть и, мимолетно поймав собственное отражение в витрине, вошла внутрь.

Мирошниченко оказался единственным посетителем небольшой кофейни – всего-то на четыре столика. Перед ним стояла чашка с почти не тронутым кофе. Бросив взгляд на дверь, когда та открылась, он тут же поднялся навстречу Татьяне.

- Спасибо, что пришла, - сказал он, помогая ей присесть.

- У меня не было шансов отказаться, - нервно улыбнулась Таня, рассматривая мужчину напротив. Он похудел и выглядел иначе, чем на портретах, которыми еще несколько лет назад был увешан город во время очередных выборов. О том, что потом Мирошниченко довольно быстро ушел из политики, Зорина знала и искренно считала, что он правильно поступил.

Забавно – исподволь следить за отцом собственной дочери. Но именно так она поступала всю жизнь, замирая каждый раз, когда видела упоминание его имени в любых газетах или документах, с которыми ей приходилось сталкиваться.

А когда Мирошниченко возглавил администрацию города, она радовалась за него – искренно и по-настоящему. Прекрасно ведь помнила времена, когда он ушел от жены к другу, потому что мотаться из Измаила в Одессу было слишком далеко. Во всяком случае, тогда он так говорил. И она ему верила, пока однажды на пороге ее комнаты в общежитии не появилась Мила.

- Все равно, спасибо. Я не задержу тебя долго. Что-то заказать?

- Не знаю… наверное, чаю. Что ты хотел?

Заказав официантке чай, Дмитрий Иванович взглянул на Татьяну и без долгих предисловий сказал:

- Я решил оформить на тебя дарственную некоторых активов из своего бизнеса. Это для Полины. Но я подумал, ведь лучше, если она получит это от тебя.

Татьяна медленно выровнялась на стуле, неотрывно глядя ему в лицо. На ее же – удивление читалось так легко, что не нужно было знать ее всю, досконально и полностью, чтобы видеть это. А он знал. Даже спустя четверть века после всего нескольких месяцев. Это тогда, по-горячему он мог пороть чушь, придумывая ей мифические обстоятельства, из-за которых она его бросила. Ему было больно. Он винил ее. Сейчас – никакие обстоятельства роли уже не играли, когда все сыграно.

- Ты с ума сошел? – без обиняков выпалила Таня. – Как ты себе это представляешь?

- Легко и просто, - улыбнулся Мирошниченко. – В сущности, от тебя потребуется только несколько подписей. Остальное сделают мои юристы.

- Нет, ты все-таки рехнулся на старости лет, - хохотнула Зорина. – Что я Полине скажу? Что у нас тетушка в Бразилии умерла?

- А зачем ей вообще что-то говорить? – продолжал гнуть свое Дмитрий Иванович. – Всему свое время.

- Глупость какая! – фыркнула ошеломленная Таня, продолжая его разглядывать, будто видела первый раз. И именно тогда ей показалось, что есть что-то еще, чего он не решается ей сказать, потому она спросила прямо: – Зачем тебе это нужно? У тебя есть сын, законный наследник престола. Не дай бог просочится в прессу. Это все… по крайней мере, необдуманный шаг.

- Законному наследнику останется достаточно, не переживай.

- Это что? Жажда вселенской справедливости? Так ее уже поздно устанавливать.

- Я не за справедливость ратую… За целую жизнь… Это единственное, что я могу сделать.

Татьяна Витальевна молчала. Опустила глаза на скатерть. Ей принесли чай, и теперь она могла делать вид, что всерьез занята – помешивая ложечкой сахар. А когда нашла в себе силы снова посмотреть на Мирошниченко, внутри нее сжалась в уголку скулящая девочка Таня, которой Мила в руки сунула конверт с деньгами.

- Видишь ли, Дим, - медленно проговорила она, избавляясь от этой картинки. – Если бы нам с Плюшкой было что-то нужно от тебя, я бы давно пришла. Собственно, я и пришла, когда понадобилось, хотя, возможно, ты иначе себе это представлял. Она взрослая. Она хорошо зарабатывает. В некотором смысле, она даже знаменитость. У нее все есть, и я не уверена, что ей нужно больше. Ты же в курсе того, с кем она развелась?

Конечно же, он знал, чьей женой она была. Он видел их однажды вдвоем. Сам Мирошниченко тогда только развелся, в то время как Полина лишь недавно вышла замуж. Они встретились на каком-то статусном мероприятии, которые давно слились для Дмитрия Ивановича в сплошной поток. И то затерялось бы в памяти, если бы не Полина, которую он видел в первый и единственный раз так близко, совсем рядом.

- В курсе, - медленно ответил он Татьяне, - но что это меняет? Впереди еще много всего.

Таня перевела взгляд на окно. Настойчиво зудящее в голове ощущение, что он чего-то недоговаривает, все усиливалось. Годами она видела этот взгляд у дочери – с тех пор, как исчез Ваня.

- Объясни мне, пожалуйста, к чему такая спешка? Что случилось?

- Ну какая спешка! – улыбнулся он. – Я собираюсь уехать, привожу в порядок дела.

Она снова напряглась. Это напряжение в ее глазах заблестело вспышками из-под нахмуренных бровей. Она все еще была красивой, его Таня. И он все еще узнал бы ее, даже если бы прошла сотня лет, хотя у него и не было больше этой сотни.

- Как уехать? – встрепенувшись, как птичка, подняла она голову. – Куда уехать? Надолго?

На курорт. Так как? С юристами встречу назначать?

Зорина мотнула головой и снова помешала уже начинавший остывать чай. В горло он не лез.

- Нет, Дим, не надо. Это ведь тоже… вмешательство. У нас все хорошо. Не в твоих масштабах, конечно, но мы обеспечены. Ты сделал свой выбор, а я – свой. Поздно уже менять.

- Ну, собственно, я так и думал, - рассмеялся он и подмигнул. – Фотографиями поделишься?

- Заняться тебе нечем, - с некоторым облегчением улыбнулась и Таня. – Поделюсь. Хочешь, всю папку сброшу? У меня много.

- Конечно, хочу!

- Вайбером пользуешься?

- Кто ж им нынче не пользуется.

- Тогда лови, - усмехнулась Таня и завозилась с телефоном.

Пальцы ее отчаянно дрожали, и она сама не знала, почему. Хотелось плакать. По себе и по Диме ей хотелось плакать, и Зорина не понимала, что с этим делать, нервно прикрепляя снимки к сообщениям и иногда не попадая по нужным. Или по два раза тыча в одно и то же. Что угодно лишь бы не смотреть на него сейчас, когда особенно хотелось. Он ведь и правда похудел, хотя всегда был крепким, без лишнего веса, но в целом довольно коренастым мужчиной. И тени под его глазами были ей не знакомы.

Фотографий вышло немало. С самого рождения Лёньки она в каждую встречу старалась хоть что-нибудь оставить себе. А теперь получалось, что оставляла и Диме. И ей было так бесконечно жаль всего случившегося, что хоть кричи, а она даже позволить себе и единственной слезинки не могла.

Он смотрел фотографии, одну за другой, и в то же время взглядывал на Татьяну. Видел ее состояние и не знал чем помочь. Да она и не позволит – это он тоже знал. И все же, не сдержавшись, накрыл ладонью ее дрожащие пальцы.

- Все хорошо? – спросил он, глядя ей в глаза.

- Ты простишь меня когда-нибудь за то, что я скрыла?.. - выпалила Таня, не сумев договорить. Потому что враз утонула в его глазах.

- Я понимаю, что ты хотела как лучше.

- Нет, это все гордость, Дим. Чертова гордость.

- Так сложилось.

- Я на нее смотрела, и будто ты был рядом. Вы похожи, ты замечал?

- Старался не замечать, - улыбнулся Мирошниченко и кивнул на новую фотографию, сегодняшнюю, у больницы. – Красивые они.

- Очень, - согласилась Татьяна Витальевна, и почему-то ей казалось, что вместе с теплом его руки, которая все еще лежала на ее ладони, прижимая ту к столу, ей передается частичка его силы и его души. Она мягко улыбнулась, пробуя успокоиться, и спросила: - Как Ванька?

- Нормально. Проект новый затеял. Говорит, что-то грандиозное. Занят постоянно.