Марина Светлая - Поскольку я живу

Мирош тогда тоже сымпровизировал.

Взял журнал и уперся в свою комнату. Чтобы перечитать в шестой, седьмой и восьмой разы. А может, и больше. Это потом, уже в Канаде, после пережитого ада, он понимал, что статья была заказной, и основной целью ее наверняка выступала необходимость протолкнуть «украинскую Кейко Мацуи» поближе к вершине Олимпа. Про них тоже вначале чего только ни писали.

Но ни тогда, сразу, ни потом, в Торонто, это не отменяло главного.

Она – Штофель. Ее жизнь – вдали от него – полна мармелада.

Она. Их. Предала.

Так же, как он предавал сотни раз в своей про?клятой кем-то там сверху жизни.

А на следующий день Иван сбежал. От Маринки сбежал. Спер ключ – и дал деру.

У себя в квартире, чтобы не терять времени, добрался до телефона, разыскал чертова Гапона, который тогда перебрался в Киев, и уехал к нему.

Он не хотел умирать. Просто, почти очистившись от дури, не рассчитал очередную в те несколько дней дозу, когда они слонялись с Олегом, живым трупом, по киевским притонам, когда Маринка из трусости не объявляла его в розыск, и когда все знакомые и друзья сбивались с ног, чтобы выяснить его местоположение.

Он не хотел умирать. Но почувствовал эйфорию, осознав, что умирает.

Иван тогда приполз к себе домой и упал посреди подъезда, не дойдя нескольких ступенек. Скатился по лестнице, задыхаясь, захлебываясь рвотой, не чувствуя боли в сломанном тогда бедре. И впал в спасительное забытье, перестав быть.

У него потом тоже появился секрет счастья. Но только один. Первый и он же последний.

Никогда не принимать ничего сильнее цитрамона и аскорбиновой кислоты.

Выбравшись из ванной, вытершись казенным белым полотенцем, натянув домашние спортивки и проигнорировав наличие снотворного в рюкзаке, Мирош – здесь и сейчас, в своей новой реальности – дополз до кровати и уронил в нее собственное тело. Завтрак в семь. Он поднимется около пяти. У него пробежка. Потом снова душ. Потом больше не его, больше не персональная, больше не Зорина. И все-таки – та же или не та?

Провалиться в сон у него не получалось. Вполне ожидаемо и очень привычно. Запах лаванды пробирался в его голову и не давал покоя. У Полины постель пахнет тем же? Полина уже заснула? Полина может спать? Там, через две стены, Полина чувствует его так же, как он чувствует ее?

В конце концов, около четырех часов утра выбравшись из-под простыни, он добрался до рюкзака, но вовсе не ради снотворного. За блокнотом и ручкой. Еще через час откладывал его в сторону, чтобы переодеться и выйти из номера. Он так и остался валяться на столе открытой страницей кверху. Читать некому.

И только в голове, при каждом шаге во время пробежки вокруг парка Тиллы Дюрье, слово за словом, строчка за строчкой, в самых висках продолжает пульсировать, ни на мгновение не умолкая и постепенно ложась на мелодию, которой, кроме него, пока еще никто не знает:

В самых лучших городах пахнет морем,

В его шорохе – безбрежная свежесть.

Ты моё окаменевшее горе,

Ты моя осоловевшая нежность.

В этом доме среди звёзд нет забвенья.

В его воздухе застыли закаты,

Ты моё на зеркалах отраженье.

Ты моя за все поступки расплата.

Зачерпнуть тебя, как воду, ладонью.

И умыться бы тобою, как богом.

Ты моя непережи?тая доля.

Ты нехо?женная мною дорога.

Ты моё непобеждённое море.

Ты моё – пусть только шрамом ожога.

* * *

Оказалось, что она забыла задернуть шторы. Солнце металось по стенам, играя с гладкими поверхностями мебели. Солнце било по векам.

«Любое утро – удивительно, и нельзя пропускать ни одно из них», - твердило солнце, не позволяя Полине продолжать спать.

Она резко села в кровати и сердито потерла лоб, понимая, что не выспалась и ничуть не отдохнула. А впереди день, насыщенный работой и солнцеликим. Вероятно, он и послал к ней яркие лучи, чтобы не проспала и явилась пред его зеленые очи в назначенный срок.

Выбравшись из-под одеяла, Полька протопала к окну с намерением все же уменьшить количество света. Хватит ей и другого солнца на весь день! Но бросив взгляд на улицу, заметила, как это самое другое солнце бежит вдоль парка, который, к ее удивлению, оказался по соседству с отелем.

Решимость отгородиться от всего мира в то же мгновение испарилась. Полька как зачарованная следила за Иваном, приближающимся к гостинице, и досадовала, что ее чертов номер расположен под самой крышей и она не имеет возможности его разглядеть получше.

Только когда Мирош скрылся под навесом у входа, Полина отошла от окна, наконец, задернув гардины, и снова сунулась под одеяло – как в убежище.

В нору. Кто не мечтает о своей норе? Она свою так и не нашла. Когда-то думала, что у нее есть – собственная, в которой потом так естественно поселился Ванька. И всё было по-настоящему. Их общий дом, на двоих, куда можно сбежать, когда хочется ото всех скрыться.

Разве чувствовала она хоть что-то подобное в большом, современном, но так и не ставшим ей родным загородном доме Стаса? Разве он ее вдохновлял?

Мудрость Штофеля дала сбой, когда он заказывал эту статью, навязчиво думала Полина, читая о себе в интернет-версии Cosmopolitan.

А ведь могла и не узнать, если бы не Павлинова. Та поспевала везде. Тягать Клавку по всевозможным школам развития, работать в нескольких местах, читать глянец и периодически лечить Полине мозг. Чаще всего эти «процедуры» сводились к тому, что такими мужиками, как Штофель, не разбрасываются, и торчать неделями в Киеве – наиглупейшая глупость. Очевидно, намекала, что свято место пусто не бывает.

Но именно это место и решила освободить Полина после «пяти секретов», ставших последней точкой в ее браке. Тогда она до конца поняла, что все это ненастоящее и чужое, от чего обязательно надо избавиться, чтобы попытаться дышать хоть чуточку свободнее.

Ей отчаянно хотелось вымыть руки. Вымыться самой. Плеснуть воды в лицо и, открыв форточку в своей комнате, чувствовать, как прохладный воздух касается мокрой кожи, которую она не стала бы вытирать. Но было некогда. Впереди вечерний концерт – один из последних, которые она должна отыграть в этом сезоне в Одессе. Ей нужно идти. И на несколько часов забыть о той глянцевой жизни, про которую она прочитала в статье.

И все же, едва вернувшись, в ту же ночь она собрала самое необходимое, уехала в Киев и подала на развод, затянувшийся на многие месяцы, – Стас прикладывал к тому все свои усилия, возможности и связи.

* * *

Мартин Геллер, саунд-продюсер, работавший с ними в Ханса Тонстудио, старался переходить на английский всякий раз, когда запись прерывалась. Насупленный и довольно хмурый на первый взгляд, он, делавший альбомы с мировыми звездами, в реальной жизни оказался довольно простецким мужиком под полтос, тем не менее, знающим свое ремесло.

Этот опыт был интересен вдвойне тем, что для него проект с «Метой» тоже оказался в своем роде – первым. Раньше ему не приходилось совмещать рок с симфоническими аранжировками, и он выглядел всерьез увлеченным на протяжении всех этих двух недель, что гонял их в студии. Впрочем, они и сами загонялись. Каким-то немыслимым образом коллектив вышел довольно сплоченным. Чьей это было заслугой – Маринки, Мироша, всей «Меты», Мартина или каждого участника этого безобразия под названием «Berlin. Re-entry» – черт его разберет. Но сидящий в отдельной комнате Геллер в окружении Боднара и Вайсруба выглядел работой довольным.

Впрочем, с продюсерами в данном случае повезло. Совершенно разные, включая абсолютно зеленого Сашу Вайсруба, они одинаково болели тем делом, которое делали.

Зал, где записывали оркестр, был довольно просторным. Иногда они ютились в гораздо меньших, если речь шла об одном инструменте. Но здесь – прекрасно разместились все. А та часть песни, над которой они колдовали, «симфоническая», с первого раза не получилась. Убивались второй час.

- Я думала, хоть сегодня погулять вырвусь, пока вас снимать будут, - в перерыве буркнула Рита Полине, которую почему-то чуть ли не с первого дня посчитала своей «подружкой». Не иначе вторая скрипка дома и первая здесь попросту решила, что работа в Национальной филармонии – решающий фактор в вопросе приятельства.

- Не переживай, до съемки все закончится – и погуляешь, - отозвалась Полина, в не менее расстроенном состоянии и понимающая, что чем дольше они пробудут здесь, тем меньше времени у нее останется для того, чтобы привести себя в порядок, прежде чем водитель отвезет ее в павильон, где сегодня снимали клип. Пока они находились в студии, она со странным, детским ожиданием чуда, следила за стрелками часов, которые приближали ее к Ивану. Полина знала, что он уже там, и чувствовала давно забытое волнение от того, что и сама скоро окажется рядом.

- А я бы снялась, - вдруг хохотнула скрипка. Негромко, пока Геллер обсуждал что-то с Жорой. – Надо было хоть массовкой попроситься. Вы сегодня вдвоем?

- Если не считать всю остальную съемочную группу.

- Все равно… У него и с экрана магнетизм бешеный, а если еще и рядом…

- Ты второй месяц… рядом. Притянуло? – с самым серьезным видом поинтересовалась Поля.

- Шутишь! – Рита поджала аккуратные губки. – Я не в его вкусе!

- А поподробнее?

- Толку от моего «притянуло», если он внимания не обращает?

- Так а что там со вкусами? – несло Польку.

- А ты не замечала? – Риткина темная бровь изогнулась. – Помнишь, песня была – «Девушка с жемчужными волосами»[1]?

- В смысле?

- В смысле – у тебя шансов определенно больше, - Рита медленно наклонилась к ней, чтобы никто не слышал, и сокрушенно призналась: - Я в его Инстаграм как-то влезла. Пухлых шатенок, вроде меня, как-то не наблюдается. Его тип – нордический.