Марина Светлая - Поскольку я живу

В дальнейшие планы входило забаррикадироваться в своей квартире, забраться под одеяло и гипнотизировать телефонную трубку вместо того, чтобы спать. Она бы с удовольствием впала в спячку до самого Нового года, чтобы проснуться под куранты и загадать себе Ваньку.

Но сейчас самым большим счастьем ей представлялось оказаться у себя во дворе, привычно паркуя машину под молодым каштаном, сиротливо съежившимся под продолжавшим красиво осыпаться с неба снегом. Подхватив из салона пакеты с кофе и чем-то, гордо именовавшимся «едой», Полина взяла курс на подъезд и оступилась. С трудом удержав равновесие, она не отводила взгляда от скамейки у крыльца. Верила и не верила своим глазам. И, ощущая, как заколотилось сердце, все же заставила себя делать размеренные шаги, удерживаясь от того, чтобы не кинуться вперед сломя голову.

Он сидел, освещаемый светом разноцветных лампочек, которыми было увешано окно на первом этаже ее дома. Все как всегда – полурасстегнутый пуховик, непокрытая голова, буйная шевелюра, в которой свое пристанище находили снежники, небритый подбородок. Пальцы в черных перчатках сжимали сигарету, кончик которой ярко тлел и был под стать фонарикам. А перед ним стояло невысокое сооружение, напоминавшее… елку из дурацких указателей. Без украшений, без свечек. Она была голая и мерзла на улице вместе с ним.

Иван увидал ее не сразу, а когда различил в полумраке двора, невольно выровнялся, расправил плечи и неотрывно следил за тем, как она приближается, взглядом человека, который однажды побывал в бездне.

Чувствуя, что во всем теле нарастает дрожь, мешавшая произнести хоть слово, Полина остановилась в шаге от него. Он запрокинул голову, вглядевшись в ее глаза. А потом выдохнул. Поднялся со скамьи, вмиг поменявшись с ней местами – и теперь уже ей надо было поднимать подбородок, чтобы не терять зрительного контакта, которого ни один из них не рисковал разорвать.

- Здравствуй, - тихо сказал Иван.

- Привет, - так же негромко ответила Полина и быстро добавила: - Чего мерзнешь?

- Тебя дома не было.

- Не было, - эхом отозвалась она. – Теперь есть. Ну в смысле почти…

- Есть, - повторил Иван. – Я решил дождаться.

Полина кивнула и все же отвела глаза, отыскивая взглядом свои окна.

- Пойдем? – спросила она, снова повернув к нему голову.

- Да, - ответил Ванька. И засуетился. Потушил сигарету – уже знакомым ей жестом о подошву ботинка. Выбросил окурок в урну. Подхватил здоровенный рюкзак, оставшийся валяться на скамье. Ёлка. Деревянная, из дощечек. Которая ей не померещилась, которая правда была, оказалась подхвачена его рукой.

- Я подумал, вдруг ты не ставила, - зачем-то добавил он, когда их взгляды опять пересеклись.

- Не ставила… - Полька смущенно улыбнулась, словно ее застукали за тасканием сладостей. – Было не надо.

- Но ты же не против?

- Не-а… - почти шепотом сказала она и отмерла, сделав решительный шаг к подъезду. – Идем.

Он пошел следом, не говоря больше ни слова.

Черты его лица стали немного резче, чем в юности. Но улыбка, даже как сейчас, нервная, оставалась по-прежнему обаятельной. Она начиналась в уголках глаз и только потом нисходила к губам. Его волосы были чуть влажными от растаявших снежинок, а кончики ушей – алели от холода. От него пахло табаком и парфюмом, которого Полина не знала.

Его плечи стали шире, но, судя по заострившемуся носу, он похудел. Его пальцы обхватили ремень рюкзака и ствол елки так, что побелели костяшки. И только в лифте она разглядела указатель: «Мне до тебя». И пустота вместо слова «близко».

Будто бы он предоставлял ей решить.

Но разве не он всю жизнь решал за нее?

И разве было здесь, что решать?

Полина кусала губы, пока поворачивала в замке ключ, потому что видела, как дрожат пальцы. Щелкнула выключателем в прихожей, когда они все же попали в квартиру, и судорожно металась мыслями в поисках того, о чем говорить. От их молчания у нее начинало звенеть в ушах.

- Проходи, - выдохнула она.

Иван послушно внес свои вещи. Позволил себе осмотреться, едва ли при этом замечая детали обстановки. Даже и в целом – что он мог разглядеть? Только Полину. Куда бы ни были направлены его глаза – только Полину.

Он стянул перчатки. Разулся, не наклоняясь. Шагнул к ней.

- Ты позволишь? – тихо спросил Ванька, имея в виду ее пальто, которое она до сих пор не сняла. – Где у тебя вешалка?

Полина неопределенно мотнула головой в ответ и спросила:

- Кофе будешь?

- Да. Очень хочу кофе.

- Я сейчас, - спохватилась она и, не раздеваясь, вместе со своими пакетами ринулась в кухню.

- Куда поставить ёлку? – донесся до нее его неуверенный оклик.

- Куда хочешь, - обернулась Полина и скрылась из поля его зрения.

Она суетливо двигалась по кухне. Зачем-то включила чайник и долго искала джезву в тумбочке, обнаружив ее, наконец, в шкафу – там, где она всегда и стояла. И замерла с ней в руках по дороге к плите, прислушиваясь к тому, что происходит где-то в глубине квартиры. Слышала доносящиеся оттуда какие-то невразумительные звуки и пыталась представить, что Ванька там делает.

Хотела быть рядом с ним, но оставалась здесь.

Потому что не знала, как себя вести, что делать, что говорить. Не понимала, что происходит. Собрав рассыпанный кофе и водрузив с горем пополам джезву на огонь, Полина прислушивалась теперь к его медленному ворчанию, избегая ловить каждый шорох со стороны комнаты.

Потом к запаху кофе присоединился аромат ванили. Едва потянув его носом, она замерла, понимая, вспоминая, что это значит. Но думать об этом себе запрещала. Иначе боялась не совладать с эмоциями, которых и без того было – через край. Она больше не остерегалась встреч с прошлым, но и не искала их. Ее, поставленную на паузу, запускали снова. И что бы ни происходило, пока она была в отключке, вернули в то же место, где все оборвалось. Только вот как с этим справиться.

Ответ.

Чашка кофе.

Снег за окном.

Канун Рождества.

И Ванин нос, зарывшийся в ее растрепанные шарфом волосы.

Он, тихо ступая, вошел на кухню. Оглядел ее тоненькую фигурку в зимнем пальто. И почти сошел с ума, чтобы найти спасение в робком объятии.

Его ладони легли на ее предплечья. Она пахла духами, морозом и ветром. Если она захочет, то услышит тяжелые и частые удары его сердца. Но, заглушая его, Иван прошептал:

- Боишься замерзнуть?

- Что? – спросила Полина, не оборачиваясь.

Ванины ладони медленно двинулись вверх по шерсти одежды к ее плечам. Коснулись шеи, выступавшей из воротника, лица, висков. Нежно, едва дотрагиваясь, будто бы боялся ее спугнуть. А потом, зажмурившись, он ответил:

- Ты пальто не сняла, Плюшка.

- А? Да… - задумчиво протянула она. И вдруг порывисто развернулась в его руках и глухо проговорила, уткнувшись лицом в его грудь: - Почему ты так долго не шел?

- Просто это ты шла. Я давно с тобой.

- Ванька! – выдохнула Полина с судорожным всхлипом, подняла голову и в то же мгновение прижалась к его губам своими – горячими и жадными.

Застывшее за окном темное небо мутным полотном нависало над городом, осыпая его белоснежными пепелинками будто выгоревших дотла звезд.  Но даже когда ты на одиннадцать этажей ближе к облакам, все равно никогда не узнаешь, правда ли там пылало.

Сказки бывают и грустными. В этой – замерзшая речка и деревья под пышными снежными шапками, пустынные ввечеру улицы, на которых оранжевыми лампочками подмигивают космосу снегоуборочные машины, глаза домов, погасшие и горящие, – всё отпечатывается морозным узором на стекле, сложным и бесконечно прекрасным. На него можно смотреть до тех самых пор, пока не отогреешь дыханием. Или, и правда, как в сказке, – раскалить на печи медную монету, приложить к ледяной поверхности и дождаться, когда оттает чудесное круглое отверстие.

Свет торшера внутри, где тепло и уютно, достаточно ярок, чтобы осветить удивительную елку, собранную из деревянных дощечек, похожих на указатели. Из заброшенного в угол черного рюкзака на нее перекочевали большущие шары из золотистой проволоки. И на еловых «лапах», как на полках, расставлены были ароматические свечки с запахом ванили.

Одна из веток выглядела как настоящий указатель. Только вместо города назначения и количества километров было написано черным маркером «Мне до тебя». А далее следовала размашистая приписка, безжалостно сделанная посредством красной губной помады и слишком сильного, чтобы удержаться, порыва:  «– близко». Больше ничего.

Странным образом этот самый указатель был направлен в сторону измятой, толком не разостланной постели, превратившейся в ворох простыней, подушек и одеял. Яркости лампочки в торшере не хватало, чтобы достигнуть и этого угла комнаты, потому там свет был тусклым и рассеянным. Но для двоих занявших позиции друг напротив друга обнаженных Кая и Снежной королевы освещение давно уже не играло роли.

Они узнавали один второго иначе. Проводя ладонями по коже. Касаясь кончиками пальцев шрамов и родинок. Находя новое, чего не было раньше, и втайне радуясь тому, что осталось прежним. Зрение при этом не играло главенствующей роли. Зрение – лишь часть познания.

- Что ты любишь? – спросила она шепотом в страхе спугнуть счастье, и ее рука дотянулась до его губ. Те вздрогнули, раскрылись. И он медленно произнес:

- Тебя. О чем ты мечтаешь больше всего?

- Мне проще сказать, чего я боюсь.

- Я знаю, чего ты боишься. Я хочу знать, о чем ты мечтаешь.

- И где ты потерял корону?

- Однажды самая лучшая девушка на свете влепила мне оплеуху и велела не приближаться.

- Лучше само?й, чем ты опять уйдешь.