– Ну что ж, ты не гостиницу приехал инспектировать на тему упругости подушек (которые, ко всему прочему, довольно мягкие). – Взбодрил я себя в подъёме. – Всё, хорош нежиться, уже пора идти! – И вот я на месте, и от вида творящегося столпотворения у входа, мне на ум приходят стихи Некрасова.


Вот парадный подъезд.

По торжественным дням,

Одержимый холопским недугом,

Целый город с каким-то испугом

Подъезжает к заветным дверям;

Записав свое имя и званье,

Разъезжаются гости домой,

Так глубоко довольны собой,

Что подумаешь – в том их призванье!


Время не тленно над человеческими страстями, и, как столетие назад, всё также стоят и функционируют парадные подъезды. Только на смену швейцарам пришли секьюрити, наверное, японцы какие-то. Моё приглашение не позволило современным швейцарам с грозным окриком: «Прочь!», – отогнать меня недостойного, а даже наоборот, с раболепствующей улыбкой я был препровожден внутрь администратором. Внутри же она указала мне мой столик, согласно приглашению, и я, решив, что, пожалуй, лучше будет занять своё место, сел за него.

– А, вот ты где! – Услышал я голос Мисс.

Она, в сопровождении Эльзы и незнакомых мне авторитетных мужчин (в доказательстве чего служили их выпирающие животы), проходя мимо меня, бросила эту фразу, как знак того, что она меня видит.

Для Мисс и её сопровождения был предназначен столик рядом со сценой, с которой на нас в скором времени польётся поток речей, ну и, по окончании, на закуску, выступят какие-нибудь местные звезды. А местные – это значит столичные, а это вам – не хухры-мухры. Вдруг, из-за своей спины я услышал приближающийся ко мне гул голосов. Один из них принадлежал администратору зала, который, как я понял, пытался угодить гостю, предлагая ему лучшие места в зале. Видимо, гость был большой шишкой, раз перед ним так стелятся, ведь для других смертных, уже все заранее предопределено в книге судеб размещения, и ты уже не выбираешь, а лишь, занимаешь своё место, согласно своему номерку.

– Я хочу вам порекомендовать вот тот столик, находящийся по центру зала, перед сценой, – тараторил администратор.

Но так как ответа я не слышал, а администратор уже предлагал другой вариант, то, видимо, прежний вариант не устроил нашего гостя. И вот тут я услышал до боли знакомый голос.

– А вот тот столик, за которым сидит в одиночестве молодой человек, – проговорил Денница.

– Но… – Было хотел возразить администратор, но был перебит властным голосом последнего, когда-то бывшего первым:

– Без всяких – но.

Я же, слыша весь этот разговор, в напряжении сидел, не меняя своего положения тела. Я можно сказать, весь превратился вслух, и обездвиженной спиной чувствовал, как ко мне приближаются шаги Денницы.

– Сидит, и никак не реагирует. Как будто ничего не слышал, – слышу я прямо за мной голос Денницы.

– А разве от вас скроешься? – вставая и, повернувшись к нему, говорю я.

Денница же, изучающе осматривает меня и с своей незабываемой улыбкой спрашивает:

– Смотрю, ты всё же прибыл сюда. И скажу, что рад увидеть хоть одного не из этих.

– А у меня разве был выбор? – отвечаю я.

Денница, хмыкнув, садится, чему и я за ним следую, и подзывает стоявшего невдалеке администратора.

– Я займу это место. Нас – не беспокоить. Всё понятно? – отбивает речь Денница, беря в руку фужер красного вина.

А ведь, что интересно, хоть стол был уже накрыт, но, как я помню, бутылки стояли запечатанными. Тогда откуда взялась открытая бутылка, да и налитый фужер?

– Ну что, давай выпьем за встречу, – уставившись на меня, предложил Денница и видя, что я заколебался, сам наливает мне вина.

– Со мной ведь не грех выпить, – говорит Денница и закатывается смехом.

После его вспышки хорошего настроения, мы опустошаем бокалы, и он заводит свою всегда носимую с собой шарманку:

– Значит, говоришь, что у тебя не было выбора. Смотрю, совсем очеловечествовал, уже рассуждаешь, как они, всегда кричащих, что нет выбора. Ха-ха! Их выбор и заключается в том, чтобы жить с жалобами на это, и больше ничего. А выбор есть всегда. Хотя я не совсем справедлив к ним. Ведь есть же ещё свободолюбивая человеческая прослойка, считающая свою избранность, как свой выбор, и они в соответствии с этим и живут, взяв себе право выбирать за других.

– Ну, вам с вашего места видней, – предполагаю я.

– Конечно. Ха! Да только сейчас мы с тобой находимся на одном уровне, – хитро замечает он.

– Да неужели? – не соглашаюсь я.

– Ну, конечно же, нет, – вновь закатывается он.

– Смотрю, вы сегодня на позитиве.

– А как же иначе, здесь под этими сводами царит только позитивное право. И тебе скоро представится случай увидеть местное лицо этого позитивного права. А, кстати, вот и первое наметилось. – Закончил фразу, вставая навстречу дородному господину, Денница.

– Вас не услышать нельзя, – подходя к нам, с улыбкой заявил дородный господин.

– Вы бы лучше так прислушались к моему предложению, – проявив взаимную мимикрию, ответил Денница, повернулся ко мне и представил мне сего господина.

– Вот, знакомьтесь – фон Траст, а это – указывая на меня – скажем так, наш человек по связям с общественностью.

После чего последовал обмен нашими рукопожатиями.

– Наш барон, возможно, в скором времени (если, конечно, согласится на мои условия) станет нашим партнёром. – Продолжил Денница, представляя мне более детально моего визави, правда, при этом он в основном обращался к нему. – Мы с ним уже давно ведём переговоры, и я вижу, что он уже практически готов на всё, чтобы заключить со мной сделку. – Промолвил Денница.

– Да хоть чёрту душу заложу, – засмеялся Траст.

– Ну, это другое дело, тогда, я думаю, наши дела сразу же сдвинуться с мёртвой точки. Только смотрите, не передумайте, – засмеялся Денница.

– Да ни за что на свете, – покатываясь от смеха, ответил Траст.

– Смотрите, у меня память хорошая, – вторил Денница.

– Ну, мне пора к своим – просмеявшись и затем, пожав нам руки, откланялся Траст.

– Да вы, я смотрю, без работы не можете, – присев назад, спросил я.

– А как же иначе, от меня, как от главного акционера, зависит будущность стольких людей, – попивая вино, проговорил он.

– Я что-то не пойму. Вы сейчас о чём? – спросил я.

– Ну как же, разве ты не знаешь главного акционера компании? – с деланным удивлением задался вопросом он.

Я же, поняв по его ответу, что об очевидном не следует спрашивать, промолчал. Деннице не нужны были вопросы, чтобы он говорил.

– А что тебя удивляет? Да я, возможно, первый капиталист, и мой капитал не разбазаривается, а только преумножается с каждым днем. И скажу тебе без ложной скромности, я довольно рачительный хозяин. Конечно, мой капитал специфический, ну и что же? – сказав это, он вдруг поворачивается к соседнему столику, за которым ближе всего к нему сидит очень красивая девушка и, протягивая к ней свой бокал с целью чокнутся, говорит ей грудным голосом: «Да, душа моя». Девушка, загипнотизированная его взглядом, поднимает свой бокал и, чокнувшись с ним, не сводя с него глаз, выпивает. Денница, как ни в чём не бывало поворачивается ко мне и продолжает:

– Скажу тебе, ничего не скрывая. Совесть – вот тот капитал, который обеспечивает наибольшую прибыль. Основы капитализма зиждутся на том правиле, что капитал должен работать, и наши современные капиталисты, следуя этому правилу, пускают в оборот самое ценное, чем обладают, надеясь получить свой кусок прибыли. Вот так они акционируют свой личный капитал и создают свои акционерные общества по интересам. В основном, это открытые общества, но есть в этом обществе и свои закрытые клубы.

И ведь, что интересно, именно те общества, позиционирующие себя, как самые открытые, и есть самые закрытые. Так что, куда ни глянешь – везде правит совестливый капитализм с человеческим лицом. Ха-ха! Покажи мне это совестливое человеческое лицо! «Да здравствует капитализм, где главный бенефициарий – всё же я!», – закатился смехом он.

Пока же он всё это мне говорил, на сцене в это время закончили подготовку, и по шумам из микрофонов, переродившихся в голос ведущей, стало ясно, что официальная часть вечера началась. Денница, сообщив мне, что ему требуется отлучиться, оставил меня одного. Но не прошло и пяти минут, как места рядом со мной заняли незнакомые мне гости, при этом место Денницы так и осталось свободным.

Если смысл пересказывать так называемую официальную часть торжества? Думаю, что нет, все они со своими речами калькируются в одном месте, и только разве что, разняться именами и названиями. При этом все номинанты напряглись в ожидании перевода их в доминанты.

Но я всё же попытаюсь, расставляя собственные акценты, кратко представить вам стенограмму одной из речей.


* * *

Ай-даа у-нес-лоо… лу-наа-ти-ки… ю-ли-аа-наа… доо-ми-ки… и-ди.

Оо-наа-вос-кли-цаа-лаа… – Аплодисменты. И т. д. и т. п.

Ай-даа, ай-ваа… пригласим А. А. – Аплодисменты. И т. д. и т. п.

Вы-ку-даа-смоо-три-те… до-про-сии-лии-е-го… у-нес-лоо-доо-ми-ки… э-ти-воо-проо-си-ки. – Аплодисменты.

А сейчас для вас выступит, гремевшая в своё время группа N. – Аплодисменты.

* * *


– Греметь и шуметь так, чтобы это запомнили окружающие – вот первый признак успешности коллектива, – прокомментировал, садясь рядом со мной, Денница.

В этот момент на нас со сцены полились мягкие звуки лёгкой мелодии. По всей слышимости, коллектив не стал выбирать прямых путей, а избрал свой сахарный путь к сердцам слушателей. Так он с помощью лёгких задушевных мелодий, которые, трогая сердца (в особенности женской части слушателей), резонировали в них, тем самым добивался того самого грома в их ушах.

Есть, конечно, и другие виды музыкальных коллективов, которые подходят к делу с ребяческой прямотой, и сразу же обрушивают на своего слушателя всю имеющуюся у них в наличии мощь децибелов. Гитарные рифы, раскатная дробь ударника, заполошный вой солиста – мгновенно оглушают неподготовленного слушателя, приводя его в состояние прострации. И он бы и хотел покинуть представление, но коварный децибел вдавил его нещадно в кресло, не давая возможности встать, а выход уже занят разбушевавшимися фанатами. И что же делать? А ничего, и ему приходится смириться с неизбежностью и слушать свою пульсацию вен. А как только появляется возможность сбежать, он проныривает сквозь бушующее море косматых голов и, уже оказавшись на свежем воздухе, замечает, что оглох. И когда, спустя время, он где-нибудь слышит чьё-то высказывание об этой группе, об её гремящем прошлом, он без зазрения совести может подтвердить это, и даже привести свидетеля, своего врача-ЛОРа.