Джоджо Мойес - Последнее письмо от твоего любимого

О нет, Дженнифер Стерлинг с достоинством проживала свою жизнь, с идеальной прической и макияжем, а также играющей на губах очаровательной улыбкой. Элегантная, уравновешенная миссис Стерлинг устраивала изысканные званые ужины, содержала в порядке их чудесный дом и знала лучших людей Лондона — идеальная жена для человека его положения.

Ну и конечно же, ее усилия вознаграждались.

— Я так рада, что у нас теперь есть свой дом. А вы тоже радовались, когда вышли за мистера Стерлинга?

— Не помню… Это было так давно, — ответила Дженнифер, взглянув на Лоренса, который беседовал с Себастьяном, не выпуская изо рта свою вечную сигару.

Под потолком лениво гудели вентиляторы, женщины сбивались под ними в сверкающие бриллиантами группки и время от времени вытирали шею тонкими батистовыми платочками.

— Мы остановились на современной мебели, — защебетала Полин Торн, доставая небольшой альбом с фотографиями нового дома. — Себастьян сказал, что все будет так, как я захочу.

Дженнифер вспомнила, как выглядит ее собственный дом — тяжелая мебель из красного дерева, мрачные интерьеры. Фотографии Полин восхитили ее: простые белые стулья округлой формы, напоминающие яичную скорлупу, яркие разноцветные коврики, картины современных художников на стенах. Лоренс считал, что дом должен отражать его личность — нечто великое, преданное традициям и верное корням, но когда Дженнифер смотрела на эти фотографии, их собственный дом казался ей помпезным и застывшим. Мертвым. Нехорошо так думать, мысленно отругала себя она, многие люди мечтали бы жить в таком доме.

— Эти снимки появятся в журнале «Ваш дом» в следующем месяце. Мама Себа наш дом терпеть не может. Говорит, что каждый раз, заходя в гостиную, боится, что ее похитят инопланетяне! — рассмеялась девушка, и Дженнифер не смогла сдержать улыбку. — Я сказала, что, возможно, из одной спальни мы когда-нибудь сделаем детскую, а она ответила, что, судя по нашим интерьерам, ребенок, видимо, появится на свет из пластмассового яйца.

— Планируете детей?

— Пока нет, еще слишком рано… Надеюсь, вы не осудите меня, если я кое-что расскажу вам… — смущенно произнесла Полин, дотрагиваясь до руки Дженнифер. — Мы только-только вернулись из свадебного путешествия. Перед отъездом мать со мной «серьезно поговорила»… Ну, вы понимаете, про то, как я должна делать то, что хочет Себ, что это может быть немного неприятно… Она действительно думала, будто это больно и неприятно, представляете? Ой, я, наверное, не должна вам такое рассказывать, простите…

— Ну что вы, — вежливо ответила Дженнифер, потягивая коктейль и чувствуя, что на ее лице застыло ужасающе равнодушное выражение. — Не желаете еще коктейль, Полин? — спросила она, когда к ней вернулся дар речи. — Мой бокал, похоже, уже пуст.

Дженнифер зашла в дамскую комнату, открыла сумочку и достала коричневый пузырек. Всего одна таблетка валиума, и все. Ну, может быть, еще один коктейль. С бешено колотящимся сердцем Дженнифер присела на крышку унитаза, пытаясь успокоиться, и достала пудреницу, хотя поправлять макияж не было никакой надобности.

Полин, кажется, обиделась, когда она оставила ее одну после всех ее признаний. Совсем юное, жизнерадостное создание в восторге оттого, что наконец-то оказалась в этом неизвестном мире взрослых людей…

Чувствовала ли я когда-нибудь что-то подобное к Лоренсу, мимоходом спросила себя Дженнифер. Иногда она бросала взгляд на свадебную фотографию в коридоре и с трудом узнавала запечатленных на ней людей. Чаще всего она старалась просто не обращать на нее внимания. Если бы она снова, по выражению Лоренса, «была не в себе», то крикнула бы этой доверчивой девочке с большими глазами, чтобы она вообще никогда не выходила замуж. Ведь сейчас многие так поступают — у женщин есть работа и деньги, они не обязаны следить за всем, что говорят и делают, чтобы, не дай бог, не оскорбить того единственного мужчину, который решает, что плохо, а что хорошо.

Дженнифер старалась не думать о том, что будет с Полин Торн через десять лет, когда Себастьян перестанет петь ей любовные серенады, когда работа, дети, финансовые затруднения или же просто монотонные серые будни заставят ее яркое сияние померкнуть. Нельзя быть такой циничной, пусть девочка радуется, пока у нее есть такая возможность. Вдруг у нее все сложится иначе?

Дженнифер тяжело вздохнула и подкрасила губы.

Вернувшись на вечеринку, она обнаружила, что Лоренс разговаривает с другой компанией. Она стояла в дверях и смотрела, как он здоровается с незнакомой ей молодой женщиной. Та что-то говорила ему, он внимательно слушал и кивал. После очередной ее фразы все мужчины рассмеялись. Лоренс что-то шепнул ей на ухо, и женщина с улыбкой кивнула. Похоже, она считает его обаятельным, подумала Дженнифер.

Времени было уже без пятнадцати десять, она с радостью ушла бы домой, но знала, что Лоренса лучше не дергать. Он сам решит, когда им собираться.

К ней подошел официант с серебряным подносом, уставленным бокалами с шампанским:

— Мадам?

— Спасибо, — поблагодарила она, взяла бокал, и дом вдруг показался ей чем-то очень-очень далеким.

И тут она увидела его. Он стоял за декоративными пальмами. Сначала она посмотрела на него отсутствующим взглядом, и у нее мелькнула мысль: он похож на кого-то из моих знакомых, те же длинные волосы… Какое-то время — возможно, год или больше — он мерещился ей повсюду: его фигура, его волосы, его смех.

Его собеседник расхохотался, мотая головой, словно умоляя его не продолжать, они чокнулись, а потом он обернулся.

Сердце Дженнифер остановилось. Комната замерла у нее перед глазами, а потом покачнулась. Она даже не почувствовала, что бокал выскользнул у нее из рук, лишь смутно расслышала в гулком атриуме звон бьющегося стекла, короткий момент молчания, а затем быстрые шаги официанта, который поспешил к ней, чтобы прибрать. Стоящий неподалеку Лоренс отпустил какое-то язвительное замечание. Замерев, Дженнифер стояла на месте, словно громом пораженная, пока официант не взял ее под локоть, повторяя: «Мадам, прошу вас, отойдите, пожалуйста, мадам».

В зале снова стало шумно, гости возобновили прерванную беседу, заиграла музыка, и в этот момент темноволосый мужчина, от которого она глаз не могла отвести, наконец посмотрел на нее.

— Ну, не знаю… Мне казалось, ты поставил крест на этой части света. С какой радости тебя опять туда понесло?

— Это сенсация, а я самый подходящий человек для этой работы.

— Ты прекрасно справляешься со своими обязанностями при ООН, наверху тобой довольны.

— Но настоящая сенсация — в Конго, Дон, и ты это знаешь.

Несмотря на катаклизмы в редакции, несмотря на то что Дон Франклин перестал быть главой новостного отдела и занял пост ответственного редактора, и его кабинет, и он сам мало изменились с тех пор, как Энтони О’Хара покинул Англию. Раз в год Энтони приезжал повидаться с сыном и заглянуть в редакцию, и с каждым годом слой никотина на стеклянных перегородках становился все толще, а на столе возвышалось все больше и больше штабелей газетных вырезок. Когда у Дона спрашивали, почему он не велит уборщице помыть окна, редактор обычно отвечал: «А мне и так неплохо. На что там смотреть? На это жалкое зрелище?!»

Донельзя запущенный и заваленный бумагами кабинет Дона теперь стал исключением из правил. «Нэйшн» менялась: страницы становились более яркими и смелыми, предназначенными для молодежной аудитории. Появились разделы, посвященные советам по макияжу и обсуждению последних музыкальных течений, письма читателей о способах предохранения и хроника светской жизни, в которой обсуждались внебрачные связи знаменитостей.

По офисным помещениям теперь расхаживали не только мужчины в рубашках с закатанными рукавами, но и девушки в коротких юбках, постоянно занимающие копировальный аппарат и о чем-то болтающие с подругами в коридоре. Когда он проходил мимо, они резко замолкали и пристально смотрели на него. Лондонские девушки стали куда более смелыми. Приезжая домой, Энтони редко оставался один.

— Тебе прекрасно известно, что только у меня есть необходимый опыт и знания по Африке. И дело не в том, что в заложники взяли сотрудников американского консульства, — белые по всей стране в опасности. Доходят жуткие слухи о том, что лидерам симбы вообще наплевать, что творят повстанцы. Да ладно тебе, Дон, ты же не думаешь, что Фиппс или Макдональд сделают эту работу лучше, чем я?

— Я не знаю, Тони…

— Поверь мне, американцам не нравится, что миссионера Карлсона[14] используют как козырную карту при переговорах. Говорят, они планируют спасательную операцию, — наклонившись вперед, тихо произнес Энтони, — говорят о некоем агенте по имени Красный Дракон.

— Тони, я не думаю, что редакция хочет кого-то посылать туда. Эти повстанцы совсем сбрендили.

— У кого есть столько связей, как у меня? Кто знает больше о Конго и ООН? Я провел в этом гадюшнике четыре года, Дон. Четыре года, твою мать! Я нужен вам там. Я должен быть там!

Непоколебимость Дона пошатнулась. Годы, проведенные Энтони за пределами редакции, придали ему лоска, добавили веса его заявлениям. На протяжении четырех лет он добросовестно писал о политических интригах и закулисном лабиринте ООН.