Он уже лицезрел этот холодный насмешливый взгляд прежде, но на сей раз не совсем поверил ему. Возможно, виноваты были дым и тусклый свет, но он подумал, что в глазах драконихи мелькнула нерешительность.

И снова Вир разглядел девочку в этом прекрасном чудовище. И захотел сгрести ее в охапку и унести прочь из этого проклятого места, подальше от пьяных скотов с их блудливыми взглядами и распутными мыслями. Если уж ей суждено глумиться и высмеивать его, подумал Вир, пусть делает это только для него одного.

…вы хотите, чтобы я била исключительно вас.

Он отмахнулся от этих бесивших его слов наряду с нелепым взбаламученным ими ощущением предчувствия, которое они оставили прошлым вечером.

– У меня лишь одна маленькая поправочка, – на миг остановившись, произнес Вир

Гренвилл задрала вверх бровь.

Вокруг них он расслышал низкий ропот голосов. Тут кто-то кашлянул. Там отрыгнул. Тем не менее, у него не было сомнений, что зрители жадно вслушиваются. В конце концов, они же репортеры.

– Сигара, – произнес он. Вир хмуро вперил взгляд в сигару, зажатую между ее длинных немного испачканных чернилами пальцев. – Сигара-то совсем не такая.

– Да что вы говорите! – Мегера точно также уставилась на сигару, передразнивая его выражение. – Но это трихинопольская черута.

Из внутреннего кармана пальто он извлек гладкий серебряный портсигар. Открыл его и показал ей:

– Как видите, эти длиннее и тоньше. А по цвету табака видно лучшее качество. Угощайтесь.

Дракониха стрельнула в него взглядом, затем передернула плечом, швырнула свою черуту в огонь и взяла одну из его сигар. Повертела в своих изящных пальчиках. Потом понюхала.

Представление было исполнено мастерски хладнокровно, но Вир находился довольно близко, чтобы заметить то, что другие не разглядели: еле различимый румянец, окрасивший ее скулы, часто вздымавшуюся и опадавшую грудь.

Нет, она не в полной мере владела собой, как заставляла верить в то других. Не столь уж она была нечувствительной, циничной и дерзко самоуверенной, как казалась.

Вир испытывал сильное искушение наклониться поближе и узнать, не станет ли этот намек на румянец гуще. Беда в том, что он уже уловил ее запах, а это, как было им обнаружено прошлым вечером, настоящая ловушка для мужчины.

Он отвернулся от нее и повернулся к публике: кое-кто уже обрел дар речи, применив его, чтобы выдать порцию грубых острот по поводу сигары.

– Прошу прощения, что прервал вас, джентльмены, – обратился ко всем Вир. – Продолжайте. Выпивка за мой счет.

Не оглядываясь, словно он уже о ней забыл, Вир неторопливо вышел тем же путем, как и пришел.

Он пришел этим путем в адское пекло таверны на Флит-стрит, намереваясь стереть некие неправильные впечатления, которые у драконихи могли сложиться насчет его появления в Брайдуэлле сегодня утром.

Вир собирался разыграть великолепное представление возвращения ей карандаша перед толпой шумных писак с демонстрацией соответствующих косвенных намеков, что пишущий инструмент – не единственное, что она потеряла в наемном экипаже прошлым вечером.

К тому времени, как он закончил, Гренвилл убедилась бы вне всяких сомнений, что он отвратительный, самоуверенный, бессовестный распутник – справедливо уверилась бы, что это так. Еще нескольких намеков хватило бы заверить ее, что он только недавно вышел из неприличного дома по соседству, когда наткнулся на Трента и мисс Прайс, и к тому времени и думать забыл о существовании Мэри Бартлз.

Следовательно, ход рассуждений подсказал бы ей, что невозможно ему было явиться туда с целью добиться освобождения Мэри и послать ту к своему поверенному с тем, чтобы принять кое-какие необходимые меры, дабы вывезти Мэри к черту из Лондона, устроить где-нибудь с удобствами и не слышать больше о ней или думать о ней и ее растреклятом больном ребенке.

Тогда с благотворительностью любого рода было бы покончено, Вир бы остался чист, как снег, а ответственность легла на одного только Трента.

Замысел был вполне хорош, особенно в свете того, что разрабатывал он его в приступе почти смертельного похмелья, спасибо выпитому у Крокфорда шампанскому, и в совокупности двадцатидвухминутного сна.

Но эти замечательные намерения Вир тотчас же забыл, задержавшись в дверном проеме и разглядев девушку под взъерошенной копной золотых волос.

Сейчас, вызывая в памяти слабый румянец и учащенное дыхание, он совершенно отказался от своего замысла.

Герцог ошибся насчет нее. Она совсем не была такой, какой показывала себя миру. И не совсем уж была к Виру невосприимчива. Крепость была не столь уж неприступной. Он различал трещины. И будучи тем, кем являлся: отвратительным, самоуверенным, бессовестным и так далее, и тому подобное, он был просто обязан проникнуть внутрь, разобрав оборонительные сооружения кирпичик за кирпичиком.

Или скорее, поправился он, изогнув рот в опасной улыбке, пуговку за пуговкой.


Блейксли, Бедфордшир

В понедельник, последующий за стычкой лорда Эйнсвуда с мисс Гренвилл в «Голубой Сове», две юные особы, леди Элизабет и леди Эмили Мэллори, семнадцати и пятнадцати лет от роду соответственно, читали об этих событиях на страницах «Сплетника».

Они не должны были читать скандальную газету. Им не позволялось внимательно просматривать даже приличные газеты, появлявшиеся еженедельно в Блейксли. Их дядюшка, лорд Марс, выделял ежедневно время для чтения вслух тех абзацев, которые он считал подходящими для невинных ушей. Его же уши и тем паче глаза не были столь невинными, поскольку всю свою сознательную жизнь он был политиком. Лично он читал все, включая и скандальные страницы.

Статья, которую изучали юные леди поздно вечером при свете камина в своей спальне, была незаконным образом вытащена из большой стопки периодических изданий, дожидающейся старьевщика в помещении для слуг.

Подобно остальным украденным листкам, этим тоже предстояла участь быть преданными огню, коль скоро девушки смогут подобрать крохи сведений о занятиях своего опекуна.

Опекуном являлся седьмой герцог Эйнсвуд.

А они были дочерьми Чарльза, сестрами Робина.

В сей поздний час пламя камина отбрасывало огненные блики на две золотисто-каштановые головки, склонившиеся над листком. Когда с чтением отчета о встречах опекуна с мисс Гренвилл у «Крокфодза» и в «Голубой Сове» было покончено, две одинаковые пары глаз цвета морской волны встретились, и на обоих юных личиках отразилось одно и то же выражение смешанного недоумения и изумления.

– Как пить дать, в наемном экипаже случилось что-то интересное, когда он сопровождал ее от «Кроксфордза», – предположила Эмили. – Я же тебе говорила, что Винегар-Ярдом дело не кончится. Она швырнула его на задницу. Это должно было привлечь его внимание.

Элизабет закивала:

– И как пить дать, она хорошенькая. Я точно знаю, он ни за что не стал бы ее целовать в противном случае.

– И ловкая до чего же. Хотелось бы мне увидеть, как она применила тот прием. Я понимаю, как можно изобразить обморок, и представить апперкот могу, но все еще никак не в силах вообразить, как она его свалила.

– Мы это постигнем, – самоуверенно заявила Элизабет. – Просто нужно постараться.

– Я не собираюсь курить сигары, – скорчив гримасу, предупредила Эмили. – Во всяком случае, не черуты дяди Джона. Однажды я попробовала и чуть было не решила, что мне уже никогда не захочется есть. Не могу вообразить, как она проделала это без того, чтобы ее не вырвало на дядю Вира.

– Она журналистка. Только подумай, какие отвратительные места ей приходится посещать, чтобы добыть свои истории. Она может курить сигары, потому что у нее луженый желудок. Если бы у тебя был такой, тебя бы не тошнило.

– Напишет ли она о нем, как ты думаешь?

Элизабет пожала плечиками:

– Нам остается только ждать. Следующий номер «Аргуса» появится через три дня.

Он не придет в Блэксли, по меньшей мере, до четверга, это самое ранее. Потом пройдет через несколько пар рук, включая дворецкого, прежде чем присоединится к стопке старых газет.

Обе знали, что должны подождать, по крайней мере, неделю. Их дядя Джон никогда не читал вслух «Аргус», даже вымышленные истории оттуда вроде «Розы Фив». Сия отчаянная – и это еще мягко сказано – героиня могла иметь прискорбное влияние на неокрепшие умы юных леди.

Дядюшку бы повергло в ужас, кабы он знал, насколько близко две юные дочери брата его жены отождествляли себя с вымышленной Мирандой. Может и к лучшему, что дядя не ведал, каким героем они считали безнравственного Диабло, в противном случае лорд Марс решил бы, что их разум помутился от горя, и отправил бы к врачу.

Впрочем, Элизабет и Эмили в очень юном возрасте научились жить с душеной болью. С каждой потерей они сильно горевали. Но и гневались тоже, поскольку их папа всегда говорил им, что чувствовать ярость – это естественно.

Со временем гнев улегся, а тягостное горе перешло в тихую печаль. Сейчас по прошествии двух лет после кончины их любимого отца и около восемнадцати месяцев после смерти «малыша» брата, в котором они души не чаяли, возвращался их природный интерес к жизни.

Мир больше не был одинаково черным. Были, конечно, темные моменты, но и солнце светило тоже. И одним из ярких солнечных лучей являлся их опекун, чьи деяния привносили бесконечные волнения в то, что в Блэкли было принято считать банальным течением жизни.

– Готова спорить на что угодно, что в половине писем тети Дороти, которые она получает от своих друзей, пишется о нем, – заявила Элизабет, глубоко вздохнув при мысли, как же долго еще ждать.

– Сомневаюсь, что эти сплетники знают больше того, что пишут в «Сплетнике». Они узнают все из вторых рук. Или даже из третьих.