Василий встречается со своими боевиками допоздна. Им нужно многое обсудить, текущие рабочие места, нынешние и будущие враги Петровичей, следы банды по всему миру. У Петровичей грязная империя, и грязь нужно убрать. Василий тот, кто сделает это. Он настолько занят, что какое-то время назад я ухожу в другую комнату. Мне нужно побыть подальше от людей и шума. Дениэл зависает вместе со мной в изысканном кабинете, разглядывая смехотворную обстановку, время от времени отпуская шуточки.

– Как думаешь, Рейган понравилась бы ваза, раскрашенная голыми младенцами?

– Херувимами30, – поправляю я его, не отрываясь от экрана монитора.

Я и так знаю, о какой вазе он говорит. Она безвкусная и отвратительная, но гордо стоит на каминной полке в безвкусной и отвратительной комнате.

– А Рейган собирает фарфор?

– Фарфор? Что за гадость? Чёрт, это уродство, – слышу, как он ставит вазу обратно на полку. – Тот, кто руководил этим местом раньше, любил ужасно серьёзное дерьмо.

– Это стиль рококо, – говорю я ему.

– Это очень дерьмовый стиль.

У меня уже глаза болят от бесконечных оборок, безвкусных завитков, ярких цветов и резных фигурок. Вспоминаю о бледной белой даче, которую с тоской упоминал Василий. Но этому не бывать.

Мне не хочется быть там одной, рядом с ним, но не вместе. И знаю, он не сможет быть там со мной, раз рассчитывает управлять своей империей. Это просто не сработает. У меня сердце болит от осознания. Продолжаю смотреть в компьютер, перемещая средства с любых незаконных счетов, чтобы пополнить счета Василия.

Я обчистила его врагов, а это значит, они придут за ним. Но они бы пришли в любом случае после перестановок в руководстве. Так что пусть у него будет достаточно денег, чтобы давать на лапу.

– Как думаешь, сколько ещё Василий пробудет там? – спрашивает Дениэл, и слышу зевок в его голосе. – Рейган скоро захочет, чтобы я вернулся домой. Ей всё ещё плохо быть одной долгое время.

Он говорит легко, но слышу напряжение в его голосе. Он беспокоится о ней и очень хочет вернуться.

Полагаю, я тянула столько, сколько могла. С сожалением, прикусив губу, я закрываю ноутбук.

– Я готова.

Я не готова. Нет. Мне хочется вбежать в соседнюю комнату, схватить Василия за руку и цепляться за неё, будто это что-то изменит. Но так я только подчеркну, насколько ему не нужна. Поэтому мне пора идти. Мне хочется плакать. Хочу закопать своё лицо в какую-нибудь антибактериальную среду и проплакать несколько дней, но не стану, ведь это огорчит Дениэла. А я тогда ещё больше расстроюсь, и у нас будет бесконечный круг несчастных эмоций. Я ухожу в себя не в состоянии обработать все эмоции.

Это не такая уж плохая идея, но хочу запомнить своё последнее время в России. Это холодная и неумолимая страна, такая же, как Василий.

– Ты хочешь попрощаться с Василием, прежде чем уйти? – спрашивает меня Дениэл.

Да, но это глупо. Знаю, в конечном итоге, не смогу контролировать себя, не справлюсь с эмоциями и расплачусь. Поэтому качаю головой и просовываю ноутбук под мышку.

– Просто пойдём, – говорю я.

– Может ли твой родной брат высказать, что это плохая идея? Потому что я действительно предпочёл бы, чтобы разъярённый русский не последовал за нами в аэропорт, думая, что я похитил тебя. Мне очень нравятся мои яйца, и хочу их сохранить.

– Василию не нужны яйца, – говорю я. – Он любит женщин.

Дениэл выдыхает позади меня.

– Сарказм, сестра.

Точно.

– Ты же знаешь, что я плохо разбираюсь в этом, – раздражённо говорю я. – Говори прямо.

– Я говорю, – продолжает Дениэл, подходит ко мне и берёт меня за плечи, аккуратно, не касаясь кожи, он разворачивает меня. – Чтобы ты не убегала, как курица.

Он направляет меня к двери.

С кончика моего языка уже срывается информация о том, что курицы довольно быстрые бегуны, но вдруг понимаю, что Василий стоит в дверях.

Ох.

Я моргаю, а затем опускаю взгляд. Сейчас кажется, что смотреть в эти голубые глаза слишком тяжело. Вместо этого осматриваю его одежду, которая идеально сидит на его большой мускулистой фигуре. По сторонам у него сжаты кулаки. Тело напряжено.

– Куда вы? – спрашивает он с сильным акцентом, верный признак того, что он взволнован. Может, устал. День был долгим для нас всех.

– Моя прекрасная сестра сбегает, – говорит Дениэл. – А я догадываюсь, тебе есть, что сказать на это.

– Ты сейчас меня очень раздражаешь, Дениэл, – говорю я брату, подбирая губы, чтобы перестать хмуриться, ведь мне нужно выглядеть спокойной. – И, да, Василий, мы с Дениэлом уходим, чтобы поехать домой. Ты во главе, мы тебе больше не нужны.

Он сжимает кулаки с такой силой, что я вижу, как белеют костяшки.

– Ты уходишь? Почему?

Дениэл убирает с меня руки.

– Здесь мне нужно ускользнуть. Я буду в соседней комнате, если понадоблюсь тебе, сестра.

– Ну, и кто теперь трус, – издеваюсь я над ним, но не двигаюсь.

Правда в том, что трус здесь я. Я пытаюсь убежать.

Поставив ноутбук на соседний стол, беспомощно провожу по нему пальцами, затем снимаю кепку и сжимаю её в руках.

Василий двигается вперёд и встаёт передо мной так близко, что теперь я в упор смотрю на пуговицу на его рубашки. Слышу, как закрывается дверь, и Дениэл выходит из комнаты. Он прикасается к моему подбородку тёплыми пальцами, это единственные пальцы, которые мне нравятся. Поднимает мне голову вверх, пока мы не встречаемся взглядами.

– Почему ты уходишь, Надя? – его голос мягко звучит.

Мне больно это слышать. Всё это больно. Мне кажется, я никогда не оправлюсь от сердечной боли, эхом отдающейся в каждой клетке кожи, в каждой мышце.

– Не могу остаться, Василий. Ну, знаешь, не могу.

– Ничего такого не знаю.

– Не принадлежу тебе.

– Кто тебе это сказал? – у него замирают пальцы. – Дениэл так сказал? Стоит ли мне его обезглавить?

– Нет, – отвечаю я, удивляясь его тону.

Мой взгляд следит за выражением его сурового лица, таким любимым сейчас.

– Никто такого не говорил. Я говорю.

– Но почему? Из-за меня?

Теперь всё становится нелепо.

– Из-за меня, Василий. Конечно, из-за меня. Это я. Я не могу быть с тобой. Ты должен править железной рукой. Но никто не последует за тобой, если ты будешь вместе с тормознутой.

У него раздуваются ноздри, и он напрягается.

– Никогда не называй себя так. Никогда.

– В действительности, я не считаю себя отсталой, – говорю я ему мягким голосом. – Но другие считают.

– Ты думаешь, мне не плевать на других?

– А тебе плевать?

У него слегка искривляется галстук, и я рассеянно поправляю его.

– Ты нуждаешься в уважении Братвы, ведь из-за неё ты охотился за картиной. Теперь у тебя есть уважение, но моё присутствие подорвёт твой авторитет, а я этого не хочу.

Я затягиваю узел сильнее и разглаживаю пальцами тёмный шёлк.

– Не понимаю, с чего ты это взяла. Конечно, ты должна быть со мной. Как женщина волка.

Ищу в этом скрытый смысл, но не нахожу. Но ведь это не может быть правдой. Поэтому я попробую ещё раз. Нам нужна визуализация.

– Ты когда-нибудь видел фильм «Форрест Гамп»?

– Не понимаю, к чему это...

– В фильме Форрест смотрит на всех свысока, потому что его мозг работает по-другому. Люди думают, что он глупый. Они издеваются над ним. Его никто не понимает. И он влюбляется в красивую девушку.

Я продолжаю гладить его галстук, потому что мне нужно к чему-то прикасаться.

– И она отвергает его, потому что он смущает её, потому что он думает, не как всё. Потому что он другой.

– Наоми...

Я качаю головой.

– Конечно, она счастлива быть с ним наедине. Потому что наедине на них никто не смотрит и не смеётся. И сначала, я думала, что так будет хорошо. Что я смогу скрываться на твоей даче и быть твоей тайной. Было бы весело. Ведь у меня было бы лучшее из обоих миров. Ты и тишина. Но теперь после того, как мы были вместе во всех этих шумных местах, проводили дни и ночи друг с другом, я понимаю, что совсем не хочу этого.

Снова и снова поправляю галстук, хотя он уже идеально лежит.

– Не хочу быть чьей-то уродливой тайной. Не хочу, чтобы ты стыдился меня и скрывал. Не хочу твоей любви только тогда, когда это удобно. Понимаешь теперь?

Он гладит меня по щеке, и я понимаю, что она мокрая. Должно быть, я плачу. Я не замечаю. Весь мой мир сводится к этому галстуку, лежащему под углом на более бледной рубашке к мягкому узору тёмных линий на шёлке. Галстук – это всё, что я вижу. Это всё, на чём я могу сосредоточиться. Потому что, если я отпущу свой мозг, то потеряю контроль. Просто знаю это.

Потому что я думала, что смогу справиться с этим без эмоций, но очень сильно ошибалась.

– Надя, – говорит мне Василий, – посмотри на меня.

– Не могу, – говорю я, а в горле пересыхает. – Действительно не могу.

– Никогда не стыдился тебя. Никогда. Ты особенная для меня.

Я вздрагиваю.

– Ненавижу это слово «особенная».

– Тогда я не буду его использовать, – заявляет он. – Ты уникальная. Самобытная. Единственная в своём роде, как Караваджио.

Вспоминаю картину с волком, делающим ужасные вещи с «Мадонной».

– Я как тот любитель ослов?

– Нет, – раздражённо говорит он, и у него в горле застревает смех. – Всё, что говорю – неправильно. Ты бесценна. Ты настолько же редкая и ценная для меня, что я бы охотился за тобой по всей Европе. Я бы уничтожил всех людей, кто встал бы на моём пути. Я поклонился тебе в ноги, если бы ты позволила.

Он снова гладит пальцами мою мокрую от слёз кожу.

– Твои слёзы разрывают меня, – говорит он мягким голосом, целуя мои щёки. – Итак, позволь своему Васе показать тебе, что ты значишь для него.