Шелковое платье Изабеллы шелестело по сверкающему паркету, в ее волосах ярким пламенем горела роза, жемчужное ожерелье вздрагивало на груди от учащенного дыхания, глаза лучились и сверкали, губы торжествующе улыбались.

Регина взглянула на брата, — она знала его, как самое себя, — и заметила, что он слегка возбужден, хотя скрывает это под напускным равнодушием.

Контрданс кончился, послышались мелодичные звуки вальса. Несколько пар, то сходясь, то расходясь, кружились по залу, и среди них Регина видела брата, державшего в объятиях Изабеллу. Она склонилась к нему на плечо, и они неслись в вихре танца.

Немного спустя обольстительница, оставив партнера, медленно проходила по залу.

— Вам не кажется, — подойдя к ней, сказал граф Август, — что сегодня здесь собралось очень смешанное общество?

— Разве? — рассеянно спросила она.

— Кого тут только нет. Инженер, доктор, какой-то бедный шляхтич.

Изабелла не слушала, мысли ее были далеко.

— Отчего вы так рассеянны? — снова зашептал граф Август. — Даже не слышите, что я говорю. Раньше вы были другой, — добавил он тише.

— Оставьте меня в покое со своими воспоминаниями, — нетерпеливо промолвила Изабелла и, проходя мимо Генрика, обратилась к нему: — Votre bras, monsieur[82] Тарновский, мне хочется пройтись по парку, здесь так душно.

Генрик подал ей руку, и они покинули комнаты.

Тихая, безоблачная, лунная ночь дышала теплыми испарениями. Молча шла вдоль цветников молодая красивая пара. Изабелла одной рукой изящно приподнимала край платья, оберегая его от росы, другую, слегка дрожащую, положила на руку спутника. Генрик не смотрел в ее сторону. Он чувствовал на лице ее горячее дыхание, смешанное с дыханием летней ночи, и в свете луны видел ее белоснежную руку. Они медленно шли тенистой аллеей. Лунный свет, проникая сквозь густую листву, рисовал у их ног серебряные сети. Молодого человека охватило возбуждение. Это было и неприятно и сладостно. Тихая теплая ночь, аромат цветов, лунный свет, далекие звуки музыки и трепещущая женская рука в его руке — все наполняло упоением, одурманивало, как опиум. В душе он был недоволен собой и этой странной прогулкой вдвоем, но возвращаться не хотелось, и он молча шел дальше.

— Пан Тарновский, — заговорила наконец молодая женщина. — Хорошо, что вы приехали сюда! Надеюсь, вы не скоро уедете?

— Напротив, — словно через силу ответил Генрик, — я уеду отсюда как можно скорей.

— Боже, какой вы недобрый, — прошептала Изабелла, и рука ее задрожала еще сильнее. — И вы не будете ни о ком жалеть, ни о ком вспоминать?

Голос ее прерывался от волнения — напускного, а может, и искреннего. Генрику казалось, что ее рука жжет, точно палящий огонь.

Впервые с тех пор, как они вышли из дома, он решился взглянуть на Изабеллу. Она медленно шла рядом, устремив на него взор, исполненный страсти и печали; при свете луны ее лоб был ослепительно бел, а золотистые волосы окружал серебряный ореол. Они остановились, и взгляды их встретились. Генрик в бессознательном порыве схватил ее руки и крепко сжал их. Изабелла вздохнула, откинула голову и, не отнимая рук, изогнулась, как бы защищаясь. В этой позе, с высоко вздымавшейся грудью, она была еще обольстительней. Генрик, у которого щеки пылали, притянул ее к себе.

Но в эту минуту его взгляд случайно упал на куст роз — их свежие цветы отливали при свете луны непорочной белизною.

В мире иногда возникает необъяснимая связь между, казалось бы, далекими предметами. Так белые розы напомнили молодому человеку милое, бледное личико Ванды. Оно улыбалось ему сквозь слезы, блестевшие в лучах луны, и заслонило лицо стоящей перед ним искусительницы. И Генрик, отступив на шаг, отпустил Изабеллу.

— Не пора ли нам вернуться в комнаты, не то вы можете простудиться? — сдерживая волнение, спросил он.

Изабелла, закусив губу и приподнимая платье, молча последовала за Тарновским.

А что происходило в этот миг, когда безумие охватило Генрика, с Вандой, чье сердце впервые забилось от любви? С безмятежной улыбкой на стадальческом лице она сладко спала, и ее сновидения были подобны белым голубям, взлетающим к небу. Может, это вздох ее души и пробудил Генрика от дурмана.

Порой любовь, как ангел-хранитель, оберегает душу от искушения и изгоняет из нее грешные помыслы.

Когда Изабелла и Генрик вернулись в зал, там танцевали польку. Как ни в чем не бывало Изабелла самоуверенно пошла танцевать, а Генрик, нахмурившись, в задумчивости остановился рядом с доктором К.

Среди танцоров никто не мог сравниться с неутомимым Вевюрским. Он страстно любил танцевать, и по этой части никто не мог с ним состязаться. На этот раз, желая покрасоваться перед Ружинской, он превзошел самого себя. Тучный и круглый, как мячик, носился он по залу, едва касаясь пола, и лихо подскакивал. В порыве неизъяснимого восторга он поднимал кверху сияющее блаженством лицо, а в перерывах между танцами отирал розовым батистовым платочком пот в покрасневшего лба.

Доктор К., стоя в дверях, с иронической улыбкой взирал на подскоки толстяка.

— Знаете, — шепнул он Генрику, — Вевюрский очень похож на свою венскую карету, которой он так гордится.

— Как это? — Тарновский слегка улыбнулся, хотя лицо его было по-прежнему хмурым.

— Карета и ее владелец одинаково легки и вместительны. Вот увидите, вальсировать Вевюрский не будет — он знает, ветер может произвести опустошительные действия на его голове: встанут дыбом волосы, и откроется столь тщательно скрываемая плешь. Он, конечно, смешон, и таких, как он, здесь еще несколько человек. Но было бы неверно, — продолжал доктор, — судить по ним о здешнем обществе. Они — исключение и потому обращают на себя внимание. У нас теперь достаточно рассудительных, образованных людей, которым каждый честный мыслящий человек может с уважением пожать руку. Даже в салоне графини, хотя его завсегдатаи — бездельники и вертопрахи, вы встретите таких людей. Например, вот эти. — Он показал на сидящих в сторонке двух мужчин средних лет. — Они — земские деятели, владельцы крупных имений, люди исключительно порядочные. Один приехал сюда лечиться, другой привез больную жену. Я знаю обоих давно, бываю у них дома в деревне. Вы встретите у них старинное гостеприимство, по при этом они не чураются цивилизации и просвещения. В беседе с ними вы забываете, что находитесь в глубокой провинции, настолько хозяева в курсе всех событий. Они из своего медвежьего угла пристально следят за тем, что происходит на свете, не отставая от самых образованнейших людей, живущих у источников науки. Хозяйство у них образцовое и приносит прибыль не только им, но и окружающим. Крестьяне у них живут зажиточно, — владельцы обращаются с ними не как с движимым имуществом, а как с равными, как с союзниками по труду. Или вон те трое молодых людей — местные жители. Они окончили курс наук в университете, приобрели специальные знания, которые, несомненно, постараются употребить с пользой, ибо с воодушевлением молодости понимают свои обязанности по отношению к обществу. Они приехали в Д. развлечься, и я не нахожу в этом ничего плохого. Когда молодежь избегает развлечений, это признак пресыщения или апатии, ведь умный человек умеет извлечь для себя пользу и в развлечениях, в общении с людьми. И среди женщин не все подобны разряженным куклам, которые выставляют напоказ драгоценности и кокетливые улыбки. Только что прошли мимо вас две молодые зажиточные помещицы, живущие неподалеку от Д. В них очарование соединяется с серьезностью и достоинством. Они не пренебрегают развлечениями, но от этого не страдает их семейная жизнь. Приехав сюда на несколько недель со своими почтенными и разумными мужьями, чтобы потанцевать, поглядеть на людей, полюбоваться здешними красивыми видами, они со спокойной, чистой совестью вернутся к детям и книгам.

— А я и не думал, — возразил Генрик, — что те несколько чудаков, с которыми я тут познакомился, представляют здешнее общество. Из своих скитаний по белому свету я вынес твердое убеждение, что ни одно общество не состоит только из праведников, точно так же, как и из одних негодяев. Натуры изломанные встречаются всюду — это результат дурного воспитания и нелепых предрассудков.

— Да, — согласился доктор, — все дурное и хорошее в людях зависит от воспитания. Зерна истины и добра, зароненные в податливый детский ум, дают прекрасные плоды. И, наоборот, фальшь и глупость калечат ребенка, и он вырастает нравственным уродом. Взять хотя бы Вевюрского. Единственный сын и наследник большого состояния, он рано лишился отца, а любящая мать от одной мысли, что надо сыночка отдать в школу, падала в обморок и истерически рыдала. Понимая, однако, что сыну надо дать образование, она наняла двух гувернанток — англичанку и француженку, которые занялись воспитанием ребенка. И вот мальчик вместо школьной комнаты проводил время в гардеробной, вместо суровой, закаляющей волю дружбы сверстников он должен был довольствоваться обществом двух сентиментальных гувернанток и легкомысленных субреток, а вместо географии, истории, арифметики и геометрии учился французскому и английскому языкам да игре на фортепьяно, а главное, искусству грациозно кланяться. Это была первая ступень образования, после чего нежная мать, осыпав сына тысячами поцелуев и снабдив изрядной суммой денег, отправила его за границу. Там, где другие черпают знания, Фрычо прошел курс салонно-закулисных наук и вернулся домой совершеннейшим денди, виртуозом по завязыванию галстука, знатоком мод и хороших манер. И вы полагает, что из такого юноши может вырасти человек, полезный обществу?

— Конечно, нет, — сказал Генрик. — И это еще раз убеждает в том, насколько необходимо женщинам высшее образование — ведь именно они призваны выполнять священные обязанности матери и благотворно или губительно влиять на развитие и будущность детей.

— По-моему, — подхватил доктор, — этот вопрос в наше время наиболее важный. Женщина-мать! Что может быть священней этого! Она зароняет в душу ребенка семена добрых или дурных наклонностей, она озаряет его первыми лучами света и знаний, она вливает в детское сердце сладость благородных чувств. Материнские слова всю жизнь — как бы долга и мятежна она ни была — звучат в душе человека. Ее нежный голос невозможно забыть. Моя матушка была доброй и разумной женщиной, и я по собственному опыту знаю, что память матери служит нам предостережением и советом, точно глас, идущий с небес. Но чтобы выполнить свой священный долг — вырастить достойных людей, — женщина-мать сама должна быть добродетельна и образованна. До тех пор, пока уделом женщины будет праздность и суета, пока их будут считать куклами, капризными детьми, богинями, цветами, но только не людьми, в обществе не будет прочных устоев и по свету будут порхать Фрычо Вевюрские.