— Какой же из этого следует вывод?

— А такой, что в человеке, помимо материального начала, есть нечто не поддающееся анализу холодного рассудка, — не важно, божественного оно происхождения или нет, но человек обязан развивать в себе это «нечто», ибо оно-то и отличает его от прочих творений.

— Я согласна с паном Равицким, — отозвалась Регина. — Я, как всякая женщина, малообразованна и имею лишь смутное представление о научных открытиях. Поэтому мне трудно судить о том, что называют человеческим духом. По-моему, дух — это человеческая мысль, мужество, воля, благородство, любовь, мечты, высокие стремления и порывы, и это я чту в человеке. Для меня бездушный красавец — мертвец. Только душа может сделать человека истинно красивым. В молодости почти всех ослепляет и влечет внешняя красота. Это признак того, что душа в человеке еще не пробудилась, что она не стремится найти родственную душу. Но чем ярче разгорается утренняя заря жизни, тем упорней человек начинает искать духовной близости с окружающими. И наступает час, когда ничтожество или невежество заслоняет даже самую красивую наружность, и тогда приходит понимание, что счастье возможно лишь с близким по духу.

— Значит, — с упреком сказал доктор, — вы полностью исключаете из человеческих отношений бессознательную силу, инстинкт, который как магнит притягивает людей друг к другу?

— О нет, — возразила Регина, — мне известно, иногда влечение вспыхивает мгновенно, независимо от нашей воли, и, властно указывая на встретившегося на нашем пути человека, говорит: смотри!.. Но это влечение зарождается не в душе, и в чем его причина, вам лучше знать. Однако в разумном человеке это неосознанное чувство вызывает желание узнать того, к кому его притягивает, как магнитом. И вот тогда начинается работа духа. Человек спрашивает себя: что же представляет собой этот встречный, достоин ли он уважения? И только когда он во всем отдаст себе отчет и скажет: достоин! — тогда на этой разумной основе и сильном неосознанном влечении возникнет прекрасное чувство.

— Об этом мы уже не раз говорили, — сказал доктор.

— Тема, правда, не нова. — Регина улыбнулась. — Но вы, дорогой доктор, сами начали этот разговор, спросив, что мы подразумеваем под человеческим духом.

— И не жалею об этом, так как ваши суждения я готов слышать всегда.

— Но ведь ты не признаешь души! — заметил Генрик.

— Дорогой мой, — ответил доктор, — когда я разрезал скальпелем трупы в анатомическом театре, я был убежден, что души не существует и все рождается из материи. Но теперь я не буду настаивать на этом. Не важно, материя или сверхъестественные силы являются источником человеческой мысли, благородства, отваги, самых смелых дерзаний, важно, что они составляют замечательную сторону нашей натуры. Я согласен, пусть человечество совершенствуется из века в век, но с условием, чтобы оно становилось похожим на вас.

— Amen, — торжественно произнес Генрик. — Лестно это слышать, доктор.

Стефан все это время не спускал глаз с Регины, которая была, казалось, поглощена рукоделием.

Тут в дверь просунулась огромная клетка с голубым попугаем, которую держала рука в лиловой перчатке. Застрявшая в тесном проходе клетка несколько секунд как бы висела в воздухе, и, кроме нее, птицы да лиловой перчатки, никого не было видно.

— Что это? — засмеялась Регина.

— Метаморфоза с графиней, — пошутил доктор.

— Monsieur Тарновский, откройте пошире дверь, я не могу войти с Биби, — послышался голос из-за клетки.

Генрик широко распахнул двери, и в гостиную вошел, сияя улыбкой, Фрычо Вевюрский.

— Редкостного партнера нашли вы, пан, чтобы наносить визиты! — вскричал доктор.

— Как же графиня уступила вам своего веселого компаньона? — добавил, едва сдерживая смех, Генрик.

Регина и Равицкий с изумлением взирали на происходящее.

Фрычо поздоровался со всеми и, обращаясь к хозяйке дома, сказал, грациозным жестом показывая на клетку:

— Я принес вам эту птицу, чтобы вы знали, что ваше имя в Д. славят не только люди.

— То есть? — спросила Регина, развеселившись еще больше.

Вевюрский наклонился над клеткой и, показывая на Ружинскую, спросил:

— Биби, скажи, кто это?

Наступило тягостное молчание. Изо дня в день Фрычо терпеливо учил птицу произносить имя дамы своего сердца и теперь мечтал пожать плоды своего труда.

Попугай раскрыл клюв и хриплым, гневным голосом крикнул:

— Tu es bete![93]

Этому научил его какой-то шутник, бывавший у графини, и попугай любил повторять эти слова.

— О пан Вевюрский. — Регина громко рассмеялась. — Ваш ученик не слишком любезно славит мое имя.

— Гениальный попугай! — хохотал доктор.

Даже всегда серьезного Равицкого насмешила эта сцена.

На лбу у Вевюрского выступили крупные капли пота. Он отер их батистовым платочком и, не теряя надежды, вновь наклонился над клеткой и сердито крикнул:

— Биби! Кто это?

Птица молчала, а он тихо подсказывал ей: «Ре… Ре…»

— Регина! — крикнул попугай.

Вевюрский выпрямился, как полководец, выигравший битву, и с торжеством посмотрел вокруг.

— Браво, браво! — сквозь смех кричали мужчины. Регина покатывалась со смеху, а попугай кричал во всю глотку:

— Регина!

Фрычо сиял от счастья.

А разве он одинок на свете?

Блаженны любящие попугаев, ибо их есть царствие глупости!..


Еще долго в гостиной под аккомпанемент птичьего крика звучал громкий смех. Фрычо еще долго наслаждался заслуженным успехом, с умилением глядя на присутствующих и шепча над клеткой:

— Хорошо, Биби! Хорошо, птичка!

Но все кончается, и судьбе было угодно, чтобы иное явление затмило своим великолепием сюрприз, устроенный счастливым триумфатором. И явление это было поистине удивительным!

В тех же дверях, в которые Фрычо протиснулся с клеткой, показался букет белых лилий, красных гвоздик и зеленой спаржи, такой огромный, что наполовину закрыл того, кто его нес. Этот некто переступил через порог, прошел часть комнаты, но ничего, кроме ног, цветов и державших их перчаток цвета rose tendre[94], не было видно. Букет медленно подвигался к Регине, и только когда он остановился перед ней, присутствующие разглядели за пышной зеленью спаржи сладко улыбающегося бледного длинноволосого Януша.

— Пани, — тихим, дрожащим голосом произнес молодой человек, — белые лилии — символ непорочной красоты; красная гвоздика на Востоке означает пламенную любовь! Я сорвал для вас эти цветы, омытые росой на рассвете! — Голос молодого человека перешел в тихий, как дуновение, шепот.

— Вы не сказали, что означает спаржа! — закричал доктор и неудержимо рассмеялся.

— Сентиментально-гастрономический букет! Смесь духа и материи! — шепнул доктору Генрик.

— Сегодня день, полный сюрпризов, — сказала Регина и не могла сдержать смеха, вызванного замечанием брата.

— День птиц и цветов! — прибавил доктор.

— Положите букет на стол, — обратилась Регина к молодому человеку, который продолжал крепко держать его в руках. — Он очень красив, но так велик, что мне его не поднять.

Цветы заняли полстола, а спаржа свесилась до полу.

Вевюрский поглядывал на Януша с нескрываемой иронией. Разве это сюрприз? Мысль о букете заняла одну минуту, чтобы собрать его, понадобилась еще минута, а вот выучить попугая — на это ушло по крайней мере несколько дней. Ружинская, несомненно, оценила это и поняла, кто о ней непрестанно думает. Глядя с чувством превосходства на дарителя цветов, Вевюрский забыл о словах: «Всякое дыхание да славит Господа», — забыл и другое место из Священного Писания: «Блаженны нищие духом, ибо…»

Равицкий все это время больше смотрел на Регину, чем на сюрпризы. Казалось, ему доставляло удовольствие слышать ее непринужденный смех и видеть, как она веселится.

— Я жду третьего сюрприза, — шепнул Генрику доктор.

— Какого?

— Вы забыли о графе Августе, он тоже не замедлит явиться с чем-нибудь.

— Граф Август свою собственную персону ценит выше всяких сюрпризов, — с улыбкой прошептал в ответ Генрик.

Однако на этот раз граф Август не пришел.

Вевюрский вскоре попрощался, он торопился вернуть графине гениальную птицу. Следом за ним медленно, как сомнамбула, удалился и Януш, послав Регине на прощание слезливый взгляд.

В гостиной остался один инженер. Генрик, стоя в дверях балкона, задумчиво смотрел в парк.

— Вы не считаете, — сказал, подходя к Регине, Равицкий, — что в жизни бывают дни на редкость отрадные и спокойные. В такие дни улыбка не сходит с лица даже самого серьезного и озабоченного человека; привычный мир кажется нам прекрасней, и мы легче прощаем человеческую глупость.

— Это, — ответила Регина, — отражение внутреннего состояния человека. Всегда и во все мы вносим самих себя, и от нашего настроения зависит, что мы видим вокруг: мрак или свет. Когда на сердце хорошо и покойно, мир кажется светлее, люди — лучше. В печали и тревоге мы не замечаем ясного солнца, и на чистом небе нам мерещатся темные тучи.

— Вы правы, как всегда. Сегодня, например, к вам все проявляют доброжелательность и внимание. Столько людей, в меру своих сил и возможностей, стараются доказать вам, что помнят и чтят вас. Только я, — прибавил он с улыбкой, — не сделал для вас ничего приятного. Потребуйте чего-нибудь от меня.

— От вас, — глядя на него долгим лучистым взглядом, сказала она медленно, — я потребую не обычной мимолетной приязни, на какую люди так щедры, а глубокой истинной дружбы, которая объединяет людей с одинаковыми взглядами.

Стефан схватил ее руку и произнес:

— Отныне моя дружба, искренняя и сердечная, навек принадлежит вам.

Они взглянули друг на друга. Их глаза говорили не о дружбе, а о чем-то неизмеримо большем, и Регина чувствовала, как дрожит рука Стефана.