— Да, — говорю я. — Как вы думаете, почему это могло произойти?

Понимаю, что он еще не осмотрел его, но последние часы кажутся мне вечностью, и я просто хочу, чтобы кто-то сказал мне, что с Гэвином все будет хорошо.

— Он дергал ухо минуту назад. — Я поднимаюсь и кладу Гэвина на стол, чтобы врач мог осмотреть его.

Менее чем через минуту доктор снимает перчатки.

— У этого маленького парня довольно сильная ушная инфекция в обоих ушах. Поскольку его температура очень высока, мы возьмем кровь на анализ, но уверен, что это просто инфекция, которую мы можем вылечить антибиотиками. Я позову медсестру, и она возьмет кровь, а еще мы дадим ему жаропонижающее. После вы должны будете следить и каждые шесть-восемь часов сбивать температуру, пока она не перестанет подниматься. Лекарство также поможет от боли. Еще теплые ванны могут помочь снять лихорадку.

Врач не будет стоять рядом и ждать моих вопросов, но, честно говоря, сейчас я даже не знаю что спросить. Только понимаю, что должен снова ждать. Достаю телефон, чтобы сообщить Хантеру, что происходит, и поскольку Тори едет сюда, скажу, что он может взять мой грузовик и уехать, если ему надо. Уроки скоро закончатся, и я знаю, что он хотел бы забрать Олив и Лану.

Как раз когда я заканчиваю набирать сообщение Хантеру, слышу голос:

— Проходите, он там.

Занавеска распахивается и входит Тори в бейсбольной кепке и с мокрыми зачесанными назад волосами.

— Доктор уже приходил? — спрашивает она.

— Да, это ушная инфекция, но они хотят сделать еще анализы, чтобы убедиться, поэтому мы ждем здесь.

— Слава Богу, — говорит она, оглядывая комнату. — Здесь только один стул? Что, если придут двое?

Я встаю с Гэвином на руках и предлагаю ей свое место, которое она быстро занимает. Хочу отдать ей Гэвина, полагая, что она захочет взять его.

— О, мои ногти еще не совсем высохли. Я сделала их два часа назад и...

— Ладно, — говорю я, прерывая ее. — Почему ты не ответила на мой вопрос по телефону?

— Какой вопрос? — Она прекрасно знает, о чем я спросил ее.

— Я спросил тебя, когда ты начала ненавидеть меня. — Она долго смотрит на меня, не отвечая. — Ты совсем не похожа на того человека, которого я знал раньше. Это не ты. Волосы, ногти, встречи каждый день. Ты совсем другая, я никогда не встречал человека, который мог так сильно измениться за одну ночь.

Тори выглядит ошеломленной и шокированной, услышав все это, вероятно, потому, что я впервые поднял этот вопрос. Сегодня у нас многое впервые.

— Я... я не знаю, что ответить, — говорит она, заправляя прядь волос за ухо.

— Тебе не нужно отвечать, Ти. Это просто мои выводы, личные и субъективные.

— Но... Ты прав, — говорит она, вставая со стула.

Ее взгляд застывает на линолеуме, а руки, сложенные на груди, сжимаются крепче — кажется, будто она защищает себя от какого-то вреда или боли, я думаю, защищается от моих слов. Наверное, я не должен чувствовать облегчение, узнав, что оказался прав. Или что я не сумасшедший, считая странным то, насколько быстро человек может измениться.

— Я точно не знаю, кто я, ЭйДжей.

Как человек может не знать кто он? Знаю, что людям иногда нужно найти себя или свой жизненный путь, но не уверен, что встречал человека, не знавшего самого себя.

— Теперь я не знаю, что сказать, — говорю я ей.

Я чувствую тяжесть в груди, мысли путаются. Смотрю на Гэвина и чувствую, как его маленькое тело начинает сильнее излучать жар.

— Что случилось? — спрашивает она.

— Он горит.

Тори подходит ко мне и кладет пальцы на лоб Гэвина.

— Он горячий, он никогда не болел раньше, — говорит она, заявляя очевидное.

— Тори, что происходит?

Она смотрит на меня, ее большие карие глаза мерцают в свете больничных ламп.

Невинность и доброта, что я вижу в ее взгляде, напоминают, почему я влюбился в нее. Она смотрит так, будто все ее поражает и изумляет, но, когда она грустит или болеет, такое ощущение, что ее глаза выражают каждую унцию боли, которую испытывает ее тело.

Я могу смотреть на нее и знать, что она чувствует. Именно поэтому я в замешательстве. Смотрю ей в глаза и понятия не имею, что происходит в ее голове. Словно случилось что-то кардинально меняющее жизнь, но Тори не хочет мне рассказывать.

— Я не рождена быть матерью.

Хотя я слышал эти слова раньше, на этот раз они звучат как удар. На этот раз она уже мать. На этот раз нет вариантов, чтобы выбрать.

— И я не рожден быть чьим-то папой, но так уже вышло, — говорю я, глядя на Гэвина. — О, черт, ему нужна бутылочка.

Достаю бутылку с приготовленной смесью из сумки.

— У тебя все под контролем папочка, да?

— Он зависит от нас. Это наша работа, — говорю я, озадаченный ее простым утверждением.

Не трудно заботиться о чем-то или о ком-то, если любить его больше всего на свете.

— Хорошо, вы готовы? — спрашивает вошедшая медсестра, держа в руках кучу ужасных медицинских принадлежностей.

Мне больно только от мысли, что она будет брать кровь у Гэвина. Он такой маленький, и игла кажется такой большой. Однако, замечаю, что для ребенка она будет использовать не такую иглу, как для взрослых.

— Не могли бы вы положить Гэвина на стол? Мне нужно, чтобы один из вас удерживал его.

Тори отходит от стула. Думаю, это потому, что он рядом со смотровым столиком, и она не хочет держать Гэвина.

Это неудивительно, если вспомнить все, что происходило в последний час, но, честно говоря, я тоже не хочу быть тем, на кого смотрит Гэвин, когда в него втыкают иглу. Сделав несколько шагов к столу с Гэвином, я кладу его и держу, пытаясь развлечь смешными рожицами, чтобы он отвлекся.

Закрываю глаза, когда медсестра берет кровь, и тут он начинает кричать — я никогда прежде не слышал таких криков, будто кто-то вырывает его маленькое сердце. Это убивает меня. Надеюсь, что все быстро закончится, но, похоже, это будет длиться целую вечность.

Наконец, слышу шаги медсестры, и крики Гэвина немного успокаиваются. Когда я открываю глаза, вижу, как Тори смотрит на нас с ужасом в глазах.

— Знаю, что вы долго ждали, но результаты будут готовы в течение десяти минут. Я попрошу кого-нибудь принести вам второй стул.

Уходит минут пять, чтобы успокоить Гэвина, и он вырубается у меня на руках, как мне кажется, от усталости.

— Я не могу, — говорит Тори.

Мое сердце замирает, как и все вокруг. Эта фраза знакома до боли, и в последний раз, когда я это услышал, Кэмми заставила мою жизнь измениться, и эти изменения были чрезвычайно болезненными.

— Что? — Не уверен, что это слово вообще было слышно. Какого черта она не может?

— ЭйДжей, ты знаешь, это не то, чего я хотела, чего мы хотели.

— Тори, — говорю я спокойно. — Я не знаю, что происходит в твоей безумной голове прямо сейчас, но подумай, о чем ты говоришь? Потому что я не знаю, что надо изменить, чтобы ты так не говорила.

Даже не знаю, что она собирается сказать. Я просто догадываюсь, основываясь на предыдущем опыте.

— Я не могу быть как ты, ЭйДжей, — продолжает она.

— Так не будь, будь собой. Неужели это сложно? — злюсь я и слышу в своем голосе возмущение. Разве сейчас подходящее время для этого разговора? Наш сын в больнице с высокой температурой, и она говорит мне, что не может?

— Я стараюсь изо всех сил, — говорит она.

— Старайся сильнее, черт побери, — огрызаюсь я.

Учитывая тот факт, что я всего однажды ругался с Тори, и это «однажды» происходит прямо сейчас, она кажется озадаченной.

— Я не могу, — повторяет она сквозь стиснутые зубы.

Конечно, подобные горькие мысли проскальзывали в моей голове. Но все же до последнего надеялся, что Тори справится, полюбит свое материнство. Когда люди говорят, что не хотят детей, на самом деле не все именно это имеют в виду, однако некоторые всерьез настроены подобным образом. Думаю, к сожалению, Тори относится к последним. Мы никогда с ней не обсуждали причины, ни ее, ни тем более мои.

Глава 4

Двенадцать лет назад


Эти пять дней не помогли мне унять гнев и боль, и не уверен, что когда-нибудь почувствую себя иначе. Я собирался позвонить Кэмми каждый день с тех пор, как меня выкинули из ее палаты, но просто не знаю, что ей сказать. Ну, мне есть что сказать, но от этого будет только хуже. Однако если я не приведу в порядок свои мысли и чувства в ближайшее время, боюсь, что могу просто взорваться. И если все зайдет слишком далеко, мама просто запрет меня в комнате, зажмет в углу и тогда я раскрою ей все свои самые темные секреты — те, что храню весь этот год.

Представляя все это, решаюсь сделать то, о чем думал с самого утра. Я хватаю пальто из шкафа и тихо открываю входную дверь.

— ЭйДжей, это ты? — кричит мама из кухни.

— Нет, — кричу я в ответ.

— Эндрю, — зовет она. Если мама назвала мое полное имя... она понимает, что-то случилось. — Подойди сюда на минутку, пожалуйста.

Я закатываю глаза и, крепко сжимая пальто, заворачиваю за угол и вхожу в нашу старую кухню.

— Что случилось, мама?

Она вытирает руки о кухонное полотенце и поворачивается ко мне. Медленно складывает руки на груди и пристально смотрит на меня, опираясь о кухонную тумбу.

— Ты был моим сыном семнадцать лет и ни разу не запирался в своей комнате четыре дня подряд, и это говорит о том, что что-то происходит или что-то случилось. Это так?

Многие назовут меня умником, но лгать родителям я никогда не умел. Раньше даже поводов соврать не возникало.

— Я просто нервничаю, ничего особенного, — говорю я ей.