Глеб не любил ее. Да, она ему нравилась, она была ему интересна, удобна, он ее даже уважал и гордился ею, но все эти замечательные качества вместе не составляли одного единственного, теплого и живого, чувства — любви. И даже не заменяли его.

Залететь от Глеба и потом просто поставить его перед фактом Мара не могла. Просто не осмеливалась. Все из того же самого банального опасения потерять Глеба, отсутствие которого Глебу так нравилось. Она прекрасно видела, как вокруг него увиваются девицы, и помоложе, и покрасивее, чем она. И каждый раз, глядя, как он улыбается им в ответ на их неловкие (или напротив, весьма ловкие) попытки заинтересовать, привлечь его внимание к себе, Мара мучилась от ревности, думая, что однажды, когда она сама станет уже не так красива, и уже точно рожать будет поздно, какая-нибудь юная длинноногая красотка уведет Глеба, прельстив его своей юной свежестью. И она-то точно не станет терзаться муками совести, размышлять о том, как подло обманывать, и как в принципе это нехорошо — привязывать к себе мужчину ребенком. И забеременеет. И все.

— Это правда?! Ты был с другой женщиной?! Кобель похотливый!

Глеб невольно поморщился.

Еще одна пренеприятнейшая черта Мары — она чудовищно, вульгарно, грязно ругалась.

Слова, вроде, обычные, но в ее устах они звучали н вероятно отвратительно. Страшнее, наверное, только черти изрыгают свои жуткие проклятья.

Сегодня слушать эту бесовщину Глеб не был намерен.

— Мара, ты пьяна, — сухо ответил он, избегая смотреть в ее глаза. — Давай без скандалов, а? Поговорим, когда ты будешь трезва.

И он вышел, аккуратно закрыв за собой двери.

* * *

Спать Глеб лег в своем кабинете, постелив себе на неудобном маленьком диванчике, который больше походил на слишком большое кресло.

Мара, в темноте лежа с закрытыми глазами, сначала слушала, как льется вода в душе и ждала, когда Глеб примет душ и придет к ней, в спальню. Но вот стих шум воды, зажегся свет за неплотно прикрытыми дверями, а Глеб не шел.

Затем стало темно, и Мара почувствовала, как из ее глаз по щекам ползут слезы. Вместе со светом словно погасла робкая надежда на то, что она ошиблась, на то, что Глеб просто устал и не в духе.

Тихонько рыдая, Мара слушала, как в темноте скрипит кожа на этом крохотном, неудобном диване, на котором Глеб старается устроиться поудобнее, и мучительно думала, искала ответ, где же он умудрился подцепить эту лярву, с которой накувыркался так, что к ней, к Маре, и прикасаться не хочет. Они не виделись две недели, а Глеб не из тех мужчин, которые могут неделями существовать без секса. Мара, спеша домой, рассчитывала, что он вцепится в нее с порога, затащит в постель тотчас же, как только она ступит в дом. Обычно так и происходило, когда они ненадолго расставались, и Мара подспудно любила свои отлучки из города, прекрасно зная, что после них будет горячая ночь. Соскучившись, Глеб становился в постели нетерпеливым и жадным, у Мары трусы намокали от одного предвкушения того, что ее ждет, когда Глеб до нее, наконец, доберется.

И вот — ничего.

Пустота, холод, абсолютный ноль, как в космосе.

«И что дальше? — думала Мара, давясь слезами. — Расставание? Все это время, что я на него угробила, коту под хвост? И все мои ужимки — господи, да по-другому это и не назовешь!

— все эти игры, кувыркания перед ним кверху брюшком — все зря! Кувыркалась, кувыркалась, служила на задних лапках, а он умотал к другой! Сам, наверное, послужить хочет… Глебушек, апорт!»

Мара нервно расхохоталась, отирая мокрое лицо.

«И что, позволю ему вот так запросто уйти? — размышляла Мара. — А что делать? Бороться, как говорят эти курицы, защищать свою любовь? Интересно, я хоть его люблю?»

Мара задумалась. Перспектива остаться одной ее очень пугала; холодная постель, одинокие вечера и пустой дом, где никто не ждет. И стучащийся в виски вопрос, полный растерянности: а что дальше? И очередной мучительный поиск мужчины, такого, как Глеб

— самостоятельного, обеспеченного, умного, с высшим образованием — чтоб не стыдно было показать друзьям.

«Ну уж не-ет, — подумала Мара злорадно, ощутив прилив решительного протеста. — Так просто я тебя никому не отдам! Вадька; завтра к Вадьке схожу. Он наверняка все знает. Я вытрясу из него имя этой сучки и выдерну ей все ее крашеные патлы! Она у меня забудет, как на чужих мужиков прыгать…»

Всю ночь, прислушиваясь к сонной тишине, Мара строила планы по устранению соперницы, полные решительного азарта, и забылась сном лишь под утро, когда серый рассвет уже брезжил сквозь шторы, и проснулась когда в пустой и тихой квартире оглушительно щелкнул дверной замок.

Глеб ушел на работу.

Вот так просто — не поговорив, ни слова вообще ей не сказав. Собрался и ушел.

На мгновение Мара снова ощутила горькое отчаяние, страшное и безнадежное, но она решительно отмела прочь сопли и слюни. Не-ет, так просто она не сдастся!

Обычно она не выпивала с утра, даже если ночь была проведена на кухне, в одиночестве. Но сегодня у нее нестерпимо трещала голова, больше от ночных слез, чем от выпитого, и она решительно плеснула коньяка в бокал и выпила залпом. Поморщилась, прикрыла горящий рот ладошкой.

Даже после душа глаза у Мары оставались красными, и она, кое-как приведя себя в порядок и одевшись, решила не изобретать велосипед и нацепила солнцезащитные очки. Представила себе ехидный взгляд Вадима, подумала немного и еще решительно глотнула коньяка. Сегодня ей нужно быть решимой.

«А, плевать! — подумала она зло, подхватывая свою сумку и спешно натягивая сапоги. — К черту благоразумие! К черту!»

* * *

Вадим терпеть не мог, когда Мара к нему приходила.

А она делала это с завидной регулярностью — пасти своего обожаемого Глеба. Ведь в отличие от всех остальных, Мара прекрасно видела, когда Вадим врет, а когда нет, и бессовестно пользовалась этим. Как она это делала — Вадим понять не мог, и очень бесился, когда Мара раскусывает его, как малолетнего мальчишку. Он прилагал все свои силы и все свое умение употреблял на то, чтобы обмануть Мару, но не выходило. Просто мистика какая-то.

Поэтому, когда она появилась на пороге его кабинета, Вадим смог лишь кисло улыбнуться ей в ответ на приветствие.

— А мой где? — не здороваясь, поинтересовалась Мара, бесцеремонно плюхая сумку на стол Вадима и шлепаясь на стул прямо перед ним.

— Опять пила всю ночь? — неприязненно поинтересовался Вадим, оглядывая непроницаемое лицо Мары. Та, понимая, что скрыть свое состояние не получилось, поморщилась и сняла очки.

— Не твое дело, — нагло уставившись в лицо Вадима покрасневшими, опухшими глазами, ответила она, устраиваясь удобнее и распахивая пальто. — Ты мне лучше вот что скажи. С кем это Глеб закрутил? Вчера явился поздно, натрахавшись так, что ноги волочил. Кто она? Серьезно у него, или так, с жиру бесится?

Мара чуть усмехнулась, глядя, как под ее внимательным взглядом Вадим нервно завозился в своем кресле, как нашкодивший мальчишка.

«Знает!» — подумала Мара с нехорошим удовлетворением.

— Ну, так кто она? — небрежно повторила Мара, извлекая из сумки зеркальце и принимаясь разглядывать себя.

— Мара, ну что ты несешь, — с досадой произнес Вадим, понимая, что в очередной раз выкрутиться ему не удастся, Мары вытянет у него по капле информацию. — Ну какие бабы…

— Поговори мне еще, — грубо перебила Вадима Мара. — Он встречать меня должен был, с дымящимся членом наперевес. А у него не то, чтоб не дымилось — высосано досуха было.

— Мара! — рявкнул Вадим, как-то особо брезгливо отталкивая от себя папку с документами.

— Избавь меня от этих подробностей!

— Кто она? — не отступала Мара настырно. Кажется, она вцепилась в свою жертву мертвой хваткой, и отступать была не намерена. Вадим с тоской понял, что избавиться от нее не удастся, и, притворившись, что наводит на столе порядок, как бы невзначай нажал на кнопку на селекторе, соединяясь с шефом. Пусть Глеб услышит, что его драгоценная тут, пусть заберет ее к черту.

— Понятия не имею, о чем ты, — елейным голосом произнес Вадим, складывая руки перед собой, как прилежный ученик. — Мара. Ты не пробовала обо всем об этом поговорить с самим Глебом? Объясни-ка мне, почему ты, как только у вас что — то не клеится, бежишь ко мне и начинаешь высказывать все претензии, как будто это я тебя не дотрахал? И ведь это не раз и не два. Это систематически.

Эти слова Вадим говорил четко и зло, не для Мары, нет — для Глеба, который, вне всякого сомнения, сейчас его слышал.

— Ты не пробовала поговорить с ним? А? — спросил Вадим, уловив замешательство, овладевшее Марой на мгновенье. — Ну, вот сесть и поговорить. Все обсудить. Что ты хочешь, что он хочет. Почему я, как испорченный телефон, должен между вами посредником выступать?

— Значит, не скажешь, — подвела итог Мара, игнорируя пылкую речь Вадима.

— Да нечего мне тебе сказать, — внезапно разозлился Вадим. — Я тебе что, свечку держал?! А ну-ка, встала и вышла отсюда! Мне работать надо. А ты тут. шляешься! Как будто тут проходной двор какой-то!

Мара, усмехаясь, даже с места не двинулась. Ее покрасневшие глаза смотрели из-под припухших век нехорошо, цепко.

— А ведь знаешь, — произнесла она тихим стервозным голосом. — И судя по всему, серьезно у него… Ты ж раньше хвостом мел передо мной, слово поперек сказать боялся, а сегодня вон какой смелый! Что, все? Отставку мне, да? Кто она?!

— Иди и спроси у своего Глеба! — яростно прорычал Вадим, краснея от гнева.

— Что, вот так просто выгоняешь меня? — насмешливо произнесла Мара, закинув ногу и на ногу и всем своим видом показывая, что никуда она не пойдет. — И кофе не предложишь? Куда делась твоя галантность? — она бесцеремонно потянулась к его селектору, и, прежде, чем он успел ее остановить, нажала на кнопочку и елейным голосом пропела: — Будьте добры, кофейку нам организуйте!