Константин Фрес - Поцелуй чудовища

От мысли, что Мара сейчас нос к носу столкнется с Оленькой, Вадима холодный пот прошиб. Только не Оленька! Эта красноглазая ведьма, Мара, она же вычислит Ольгу в один момент! Ляпнет что-нибудь, и девчонка раскроется, как тюльпан под солнцем.

«Только драки мне тут не хватало!» — в панике подумал Вадим.

— Ты что себе позволяешь, а, — зашипел он злобно, багровея. — Это мой секретарь, это мой кабинет! Что за вольности?! А ну, пошла отсюда!

— Ой, ой, ой, — пропела Мара насмешливо, явно издеваясь над Вадимом. — Как страшно-то! Раньше ты был н против, чтоб твой секретарь мне чаек подливала, печеньицем угощала. а теперь что?

Вадим ответит не успел; в дверь, бережно неся перед собой серебряный разносик, вошла Олечка, сосредоточенно глядя на чашки с кофе.

При виде нее по лицу Мары расплылась прямо-таки дьявольская ухмылка. Олечка, чистенькая, приглаженная, светленькая, трогательно-юная и наивная, была полной противоположностью Мары, и Вадиму показалось, что Мара очень хочет извалять, испачкать это нежное чистое существо только за то, что та была как минимум на десяток лет ее моложе.

— О, да у тебя новая цыпа! — произнесла Мара со смехом, и Олечка, оторвав сосредоточенный взгляд от угощения на своем подносе, с удивлением глянула на женщину.

— Хорошенькая какая, молоденькая.

В голосе Мары послышалась долго скрываемая истерика. В мгновение ока она оказалась на ногах, подскочила к перепуганной Олечке, сверля девушку ненавидящим взглядом.

Маре даже не надо было повода, чтобы сорваться на девушку. Ее глаза метали молнии, губы кривились в усмешке, неприятной и жалкой.

— Понарастят себе сисек, — грубо прорычала она, с ненавистью рассматривая Олечку. — Ноги от ушей. Разоденутся, как проститутки, трусы из-под юбок торчат. в голове ноль, образования никакого, а туда же — в секретари! Продавать себя подороже!

Последние слова Мара уже кричала, яростно выплевывала их в лицо оторопевшей Ольге. Девушка взбесила Мру своей красотой и юной свежестью. На ее хорошеньком личике не было ни грамма косметики, а Мара с утра тщательно замазывала синяки под глазами.

К тому же Мара вдруг ясно увидела в Олечке потенциальную соперницу. Нет, она вовсе не подумала о ней как о потенциальной любовнице Глеба; она просто увидела девушку, у которой еще все впереди. А у нее, у Мары, за плечами было уже многое.

В том числе — и отношения с Глебом.

— Ну, что ты на меня глазенками своими хлопаешь? — зло выкрикнула Мара, нарочно ударив по подносику с кофе так, чтобы горячая ароматная жидкость плеснулась на ослепительно — белую блузку Олечки и на ее наманикюренные ручки. От боли Олечка вскрикнула, на полу, громыхая, запрыгал поднос, осколками рассыпались беленькие чашечки. — Криворукая… чему вас только в школе учат!

— Мара, прекрати! — Вадим мог кричать сколько угодно, но угомонил Мару именно Глеб, как раз подоспевший к разворачивающимся событиям. Ухватив ее за воротник, он швырнул женщину к выходу из кабинета, и в первый миг она не поняла даже, как оказалась практически за дверями, спотыкаясь и едва не обламывая каблуки на сапогах.

— Пьяная дрянь! — взревел Глеб, сжимая кулаки, насилу сдерживаясь, чтоб не ударить женщину в перекошенное от испуга лицо. — Ты что вытворяешь?!

Олечка плакала.

От звуков ее рыдания Глебу становилось не по себе, расплывающееся по нежной коже руки красное пятно казалось ему чудовищным, страшным, и ему хотелось удавить Мару тут же, за то, что она посмела притронуться своими когтистыми грязными лапами к его Олечке. Он очень хотел тут же, сию же минуту обернуться к плачущей девушке, обнять ее, подуть на обожженную кисть, как дуют ребятишкам на их нехитрые болячки. Еще больше хотелось увести ее прочь, спрятать ото всех, закрыть, чтобы никто не мог добраться до нее, посадить под замок, пока не кончится этот чертов рабочий день, и вечером отереть ее слезы и утешить.

Вот же чет, подумал Глеб.

А именно этого он сделать и не мог.

На основании чего? На правах босса?

Девушка бы тотчас послала его к черту или — еще хуже, — посмотрела б на него как на ненормального, потому что у нее-то насчет него никаких планов нет.

— Пошла отсюда вон, чертова алкоголичка! — прорычал он, кое-ка взяв себя в руки. Бить Мару? Да ему даже прикасаться к ней не хотелось. — Что ты таскаешься тут в таком виде, что ты меня позоришь?! Ради бога, не заставляй меня звать охрану, чтобы они насильно тебя вывели вон!

Мара внезапно растеряла весь свой боевой настрой, ее лицо из воинственного и злого стало беспомощным и жалким, она отерла красные мокрые губы и всхлипнула.

— Глеб, ну, прости, — слабо вякнула она, и эта внезапно проявившаяся слабость вовсе вывела его из себя.

— Вон! — проорал он, тыча рукой в направлении двери. — Пошла вон, и не показывайся мне на глаза, пока не просохнешь!

Мара, спотыкаясь, едва не падая, без слов исчезла за дверями, и Глеб, дрожа от ярости, обернулся к Олечке.

Та почти не плакала. Неловко оттягивала она мокрую испачканную блузку, встряхивала мокрые липкие руки.

— Идемте, — чуть хрипнувшим голосом произнес Глеб. — Я отвезу вас в травмпункт.

Ему хотелось взят в ладони эту обожжённую ручку и целовать каждый пальчик, выпрашивая извинения. Конечно, он виноват; и перед Марой, и перед Олечкой. Но Мара… кто бы мог подумать, что она, такая ироничная и хладнокровная, может устроить этот спектакль?! Откровенно говоря, он не только не думал об этом — он просто позабыл о существовании Мары в его жизни. Олечка затмила все; вытеснила все мысли из головы. И теперь Глеб сам недоумевал, как он мог столько времени прожить с Марой, не зная ее совсем.

Олечка опустила глаза, спрятала за спину руки.

— Не надо, — тихо, но упрямо ответила она. На мгновение Глебу показалось, что в ее подрагивающем голосе он слышит ревнивые нотки, да только с чего бы Олечке ревновать?

— Не стоит. Я не хочу, чтобы у вас были еще неприятности. из — за меня.

— Я кому говорю, идем, — чуть повысив голос, уже нетерпеливо произнес Глеб. — Что за капризы?! Мои неприятности. словом, не беспокойся, это моя забота. Я как-нибудь справлюсь с ними. А вот твой ожог.

— А я справлюсь с ним, — так же тихо и так же дьявольски упрямо произнесла Олечка, и Глеб едва не поддался искушению ступить к ней, запустить руку в ее волосы и впиться в ее рот болезненным, жарким поцелуем. Господи, как же его заводило ее чертово упрямство… Оно скользило во всем: в наклоне ее головы, в кротком выражении лица, которое на самом деле было нифига не кротким, в подрагивающих веках. На мгновение Глеб вдруг подумал, что очень хочет посмотреть на лицо Ольги без повязки. Хочет увидеть ее глаза, когда ей становится хорошо. Но тут же прогнал к чертям эту мысль.

Нет.

Он может быть с ней таким, каким ему хочется, только если она не знает, кто ее партнер.

— Или ты сейчас идешь со мной, — произнес Глеб, — или я протащу тебя по всему офису.

— Не имеете права, — все так же тихо, но упрямо произнесла Олечка, и Глеб, порывисто шагнув к ней, подхватил на руки девушку на руки, несмотря на ее протесты.

— Что вы делаете?! — закричала она, изумленно уставившись в его лицо, и Глеб впервые увидел ее глаза так близко. Господи, до чего красивая девчонка. Голова кружится от ее

молодости и нежности. От ее удивительной непорочности — даже после всего того, что между ними было. Особенно после всего того, что меду ними было.

Он прижал ее к себе чуть сильнее, и Олечка охнула, уловив сексуальный подтекст этого жадного движения.

— Отпустите, — дрожащим голоском произнесла она. — Я сама пойду…

— И снова начнешь капризничать? Ну уж нет. Поехали-ка, дорогая! — произнес Глеб, и вынес ее из кабинета Вадима.

Ничего опасного у Ольги не было. Врач всего лишь наложил сухую повязку, и отпустил с миром домой.

Олечка изо всех сил пыталась избежать общения с Глебом. Он поджидал ее под дверями кабинета, она слышала, как Глеб ходит по коридору туда-обратно, покашливает, явно волнуясь, но отчего-то его трогательное внимание и его забота были ей неприятны.

Пока медсестра делала ей перевязку, а врач давал какие-то рекомендации бесцветным монотонным голосом, Олечка изо всех ил старалась не заплакать. Видя, что на ее глаза наворачиваются слезы, врач бурчал какие-то дежурные утешения, успокоительные слова, не меняя интонаций, но это внимание было лишним и облегчения не приносило.

Мара.

Ее внезапное появление, ее истерика, ее крик — а затем и появление Глеба, их ссора, — подействовало на Олечку угнетающе. Порхающая на крыльях счастья в последние дни, она вдруг увидела Глеба, которого уже считала своим, рядом с его Марой, и тотчас поняла, что именно эти двое — пара. Как муж и жена.

Между ними отношения, они даже ссорятся так, будто никого в мире не существует кроме них.

Наигравшись с ней, Глеб возвращается к Маре. Не подходит к ней, к Олечке, в офисе, и не предлагает встретиться, пообедать вместе, нет. Он каждый раз возвращается к Маре.

От одной этой мысли Олечка начинала рыдать; столкновение с бесцеремонной и неумолимой реальностью оказалось слишком болезненным. Вот, значит, как.

Когда Ольга вышла из кабинета, Глеб поспешно поднялся из кресла, на которое присел, быть может, минуту назад. Ее светлое бежевое пальто было у него в руках, и Олечка с неудовольствием позволила ему помочь ей одеться. Он даже пуговицы застегнул, потому что ее забинтованная рука толком не действовала из-за стягивающей ее повязки.

— Не надо, — Олечка с остервенением отстранила его руки, попыталась оттолкнуть руки Глеба и сама кое-как затолкала шарфик под воротник. — Я сама могу, сама!

Она сопела, как разъяренный носорог, и Олег отступил на шаг от нее, разглядывая ее рассерженное личико.