— Это все ты, — лихорадочно натягивая трусики, пыхтела Мара. — «Давай еще по сто, давай еще по сто!» Я же говорила, что хватит! А ты заладил.

— Так и не пила бы! — огрызнулся Вадим. Его терзало раскаяние; нет, конечно, Глеб с Марой, скорее всего, порвёт, и уже порвал, раз шатается непонятно где, но черт, это не повод трахать его подругу тотчас же, как Глеб за порог вышел!

— Ты сказал, — злым голосом ответила Мара, — что искусаешь меня, если я не буду пить!

И она продемонстрировала красноречивый синячок на плече.

— Охренеть, — сказал Вадим.

Судя по написанному на дисплее телефона, была суббота. Ранее утро; сознав это, Вадим перестал лихорадочно натягивать брюки и замер в постели, таращась на Мару.

— Ну, мы же ничего ему не расскажем? — подозрительно произнес он. Мара, натягивая чулки, глянула на растрепанного Вадима через плечо, и презрительно фыркнула.

— Вот еще, расскажем, — произнесла она с деланным пренебрежением. — Да и рассказывать-то особо нечего…

— Ага, — согласился Вадима, вспоминая, как Мара скакала на нем, вопя от удовольствия так, что соседи начали стучать в стену. — Мы ж почти сразу уснули?

— Не почти, а сразу, — подтвердила Мара, пряча глаза. Видимо, вспомнила зажигательный минет в своем исполнении, плавно перешедший в анал с последующим сумасшедшим оргазмом. На бедре Вадима огнем загорелись царапины от ее ногтей, которые она оставила, вцепляясь в его тело, содрогаясь под ним и жарко шепча «еще, еще!»

— Ну, так и говорить не о чем, — вежливо поддакнул Вадим. — А за утро — прости. Ну, не знал. Извини.

— Да что уж там, — буркнула Мара.

Глава 11. Новая игра

Глеб и Олечка пролежали, тесно прижавшись, до полночи на узком диванчике, накрывшись пледом, разговаривая шепотом о всякой ерунде и тихонько смеясь. Поглаживая атласный бочок девушки, обнимая ее, Глеб ощущал, что теперь она — его, от макушки до кончиков пальцев. И тогда острое ощущения счастья накатывало на него, он целовал Олечку, прерывая какой-нибудь незатейливый рассказ девушки, чувствуя, как сердечко в ее груди колотится все сильнее.

— Как же ты не побоялась пойти в этот клуб?

Он не мог не задать этот вопрос. Теперь, ощутив эту женщину своей, Глеб понял, что просто погибает от ревности. От одной мысли, что кто-то ее мог коснуться, поцеловать, и тем более — уронить на стол, уложить животом вниз и. у него мозг воспламенялся. Он прижимался лицом к ее груди, покусывал ее соски, нарочно чувствительно, заставляя девушку вскрикивать от волнующих острых ощущений, от перемешавшихся возбуждения и боли.

— А если б какой-нибудь упырь влез к тебе под юбку, а?

Олечка краснела, терпеливо и молча снося его болезненные, грубые, жадные поцелуи, хотя губы ее улыбались. Его ревность нравилась ей; вот глупенькая! Знала бы она, какое это беспощадное и разрушительное чувство!

— Вадим сказал, — застенчиво произнесла она, — что не тронут, если я не соглашусь. Он сразу сказал, что придешь ты. Он велел поговорить с тобой, и.

Глеб не дослушивал ее путаные объяснения, снова с еле слышным стоном приникал к ее горячей коже и целовал, целовал, словно девушку могут отнять, вырвать из его рук.

— Никогда, — отчетливо произнес он, насытившись поцелуями, запахом ее тела, крепко обняв и прижав к себе Олечку, — никогда больше не делай ничего подобного. Это было. чертовски опасно и необдуманно! Рискованно! Черт.

— Зато теперь мы вместе, — шепнула Олечка, млея в его объятьях.

— Да мы все равно рано или поздно были бы вместе! — горячась, произнес Глеб — и замер, потрясенный собственными словами. А были бы?.. или все так и перегорело бы, если б Олечка не решила вот так отчаянно привлечь его внимание?..

— Прошу тебя, — шептал он, кончиками пальцев разглаживая ее атласную кожу, — очень прошу… Не рискуй так больше… Теперь ты моя, навсегда моя… Если вдруг что — то случится…

Глеб одним сильным движением оказался сверху, на Олечке, прижимая всем своим весом ее податливое тело.

— Я ведь не подарок, — внезапно жестко произнес он, жадно вглядываясь в ее раскрасневшееся лицо, — и если ты вздумаешь крутить с кем-то другим. я не знаю, что я сделаю.

— Я знаю, — прошептала Олечка, чуть слышно смеясь, пальчиком обвод контур его губ — и Глеб таял от этого нежного, острожного прикосновения. — Ты Чудовище. чу-до-ви-ще! И я не стану ни с кем крутить. Зачем мне кто-то другой? Я все это затеяла, чтобы потом к кому-то другому уйти?

* * *

Снабженец Пашка, моложавого вида самец в самом расцвете лет, — Павел Александрович, как он велел себя называть, — был человеком пронырливым и любопытным. Где и что достать по выгодной цене, Пашка чуял за версту, поэтому и возглавлял отдел снабжения. Но и вещи, которые отлично годятся для сплетен, он замечал первым. У него был просто талант — все обо всех узнавать практически сразу, едва только в воздухе начинал витать призрак интриги, и это было бы даже неплохо, если б свою суперспособность он применял исключительно в рамках своих обязанностей. Но нет; особых трудовых подвигав за ним замечено не было, а вот разнесенных им сплетен был целый вагон и маленькая тележка. Вероятно, это происходило оттого, что дома ему было скучно, и он задерживался на работе дольше всех, трепля языком и пихая свой длинный нос всюду, куда не следовало. Он буквально жил интригами; и стоило кому-то в офисе подмигнуть своей симпатии, стоило парочке обменяться многообещающими взглядами, как Пашка был тут как тут.

Все это делалось, разумеется, из корыстных побуждений. Пал Саныч любил гульнуть, очень любил. И прислушиваясь к чужим вздохам, разговорчикам, присматриваясь к шаловливым подмигиваниям, он со скоростью звука определял, кто не прочь закрутить роман прямо на рабочем месте.

На самом деле Пал Саныч очень страдал от вынужденной полигамности. Для остроты ощущений ему достаточно было одной, но прочной связи на стороне, но так как секретаря ему не полагалось, всю документацию ела его жена, Леночка, Пал Саныч вынужден был искать ласки по всему офису, хаотично.

Перещупав всю бухгалтерию и не найдя взаимности, он переключился на экономистов и диспетчершу. Говорят, что с кем-то у него все склеилось, но потом вроде как Пал Саныч сам неосторожно попался на горячем, был бит Леночкой и с пассией своей порвал.

Но время шло, постепенно забывались побои за супружескую неверность, красивых женщин вокруг Пал Саныча не убавлялось, а наоборот, становилось все больше, и его деятельная натура все больше требовала действий и любви. И тогда он снова вышел на охоту.

Олечку он наметил для себя как потенциальную жертву по нескольким причинам сразу. Во-первых, она была чудо как хороша.

Жена Пал Саныча, Леночка, тоже была приятной особой, но лет этак на десять старше Олечки. И эти десять лет она провела в драке с Пал Санычем. В ходе этого времени она успела родить ему парочку ребятишек и слегка поднадоесть. Он знал Леночку от и до, знал каждое ее слово, которое она произнесет в следующий момент, досконально изучил ее реакцию на все, происходящее в их совместной жизни и даже знал, как обмануть ее и убедить в том, что ничего у него с этой вот девушкой не было, нет, тебе показалось, да.

Скучно.

А Олечка была свежа, красива, интересна и не познана, как джунгли Амазонки. Этой девушкой хотелось обладать, к ее невинности хотелось приложить руку, и юбочку на ее хорошенькой попке хотелось задрать. Попробовать ее очень хотелось, чисто из спортивного интереса.

Во-вторых, она еще не была наслышана о его, Пал Саныча, похождениях, и потому могла запросто заглотить наживку, поверить в искренность его чувств и восхищений. Легкая добыча для Пал Саныча и его хорошо подвешенного языка.

В-третьих, она была секретарем босса. Поиметь секратаршу начальника — это было круто, по мнению неугомонного Пал Саныча, тем более, что сам босс ее не трогал.

Было в отношении Вадима к Олечке что-то такое бережное, почти отцовское. Видно было, что он девушку оберегает, пылинки с нее сдувает, да практически опекает ее. Какое там трахать…

Да и сам Чудовище — Пал Саныч это заметил совершенно верно, чутко среагировав на интонации голоса Главного, — Олечке благоволил. Он не орал на нее; говорил не как с прочими сотрудницами — не с отвратительным издевательским холодком, — а как бы нехотя, с вынужденной уважительностью, которая давалась ему с трудом. Чудовище ломал себя, заставляя быть вежливым и терпеливым. Оттого его голос, когда он говорил с Олечкой, вечно звучал уставшим, замученным.

— Ольга Сергеевна, — целил Чудовище через губу, сверля Олечку холодными, как абсолютный ноль в космосе, глазами. — Документы от Вадима Алексеевича мне на подпись принесите.

В этот момент он походил на огрызающегося льва, сидящего послушно на окороках на цирковой тумбе, а Олечка, вытянувшаяся перед ним едва ли не по стойке «смирно» — на его укротительницу, собранную, строгую, отважную. Цирк, да и только!

— Они уже у вас на столе, Глеб Игоревич, — пищала Олечка отважным нежным голоском, Чудовище мрачно кивал, удовлетворенный ее расторопностью и скрывался за дверями своего кабинета.

Иногда Пал Санычу казалось, что Чудовище втайне страдает от того, что просто не в состоянии выписать Олечке звездюлей за какую-нибудь провинность. Не раз и не два Пал Саныч замечал, как Чудовище смотрит на секретаря своего зама — долго, пристально, щуря льдистые злые глаза, — и молчание его при этом было такое напряженное, что разве что не потрескивало электрическими разрядами. Может, Чудовище страдал от неразделенных чувств к Олечке? Пал Саныч рассматривал и такой вариант, но потом смело отмел его. Что? Чувства? Бред. Если нравится, то чего не подкатывает? Пал Саныч не понимал этого. Он бы взял нравящуюся девушку на абордаж, будь она его подчиненной. Трахая Олечку, Пал Саныч самоутвердился бы в своих собственных глазах. Почувствовал бы себя круче Вадима и даже самого Чу.