— Ты нравишься мне, Мара, — пробормотал Вадим, наконец-то — и выдохнул с облегчение. Еле слышно, неразборчиво, мучительно краснея, все еще прижимаясь лицом к ее коже, стараясь отвлечь ее поцелуями от собственных слов, но все же признался. — Очень нравишься. И я хотел бы. попробовать. нам могло бы быть хорошо вместе.

От его неловкого бормотания Мара рассмеялась, закрыв лицо ладонями.

— Да, да, смейся, — немного ободренный ее смущением, завуалированным под смех, продолжил он. — Только не реви и ничем в меня не бросайся. Уф, гора с плеч! Ну, вот теперь можно и тяпнуть — и повторить марафон, как той ночью. Это просто отличное начало, и его надо развивать, работать именно в этом направлении!

Мара, зажимая ладонями рот, то плакала, то смеялась, содрогаясь всем телом в его руках, которые становились все смелее и поглаживали ее все беззастенчивее, обрисовывая треугольничек меж ног, мягкую округлость живота. А сам Вадим, сопя, положив ей на плечо голову, молчал, как молчат верные псы, глядя умными, все понимающими глазами.

— Ну, не реви, — шепнул он ей.

— Кобель ты ненасытный, — беззлобно ругнулась она, и он, осмелев, развернул ее к себе лицом, огладил спинку, цапнул за зад.

— Это значит — да? — произнес он воодушевленно, пытаясь придать себе прежний, беспечноразгильдяйский вид, но тревожные глаза, вглядывающиеся в лицо Мары, выдавали его. — Я все помню. На некоторых элементах нашей программы я бы даже особенно настаивал.

Мара вспыхнула, потупила взгляд, уперлась кулачками ему в грудь, стараясь отпихнуть, но вместо этого Вадим стиснул ее и порывисто, внезапно поцеловал, словно стараясь стереть остатки сомнений из ее разума.

Были ли поцелуи в ту безумную ночь, Вадим не помнил. Вероятно, да, но они были лишены особого трепета и эротизма, какой бывает после того, как долго отваживаешься и наконец-то осмеливаешься коснуться губ женщины, которая нравится. Сейчас же, целуя Мару, Вадим понял, что хотел этого уже давно — дурачась и утешая ее. Хотел вот так обнять, обхватить ее, откинуть ее голову себе на плечо и пить ее дыхание, ласкать ее подрагивающие губы, чувствуя, как она под его лаской дрожит, как неопытная, несмелая девчонка, не верящая до конца, что это происходит с ней.

На мгновение он потерял голову, забыл, где он, и Мара охнула под его напором, под его поцелуем, который был более чем настойчив и жарок.

— Вадим, Вадим, — зашептала она, млея в его руках, разгоревшись от жара его голодных губ,

— не здесь же! С ума сошел?!

— Угу, — просопел он, распотрошив ее блузку, расстегнув ловко рядок мелких пуговок и нырнув носом меж ее грудей. — М-м-м, сладко как! А где? У тебя, у меня?

— Прекрати! — Мара отпихивала его, возмущаясь, но слишком слабо, чтобы возмущение можно было принять за настоящее.

— Тогда у меня, там привычно уже, — решил Вадим и еще раз уткнулся Маре в грудь лицом.

— О-о-о, жил бы там!

— Все, все, все! — Мара, красная, как помидор, оттолкнула так Вадима от себя и поспешно запахнула блузку.

— Вечером? Напьемся или да?

— Бесстыжий! — Мара принялась выпихивать Вадима из своего кабинета, и он сопротивлялся как мог, уворачиваясь от ее тычков.

— Да что такого?! — деланно удивлялся он. — Коньяк или виски?

— Коньяк! — выпалила Мара, справившись, наконец, и выжав его в коридор. От усилий она запыхалась, щеки ее раскраснелись, и Вадим, остановившись на пороге, куда вытолкала его Мара, поправил очки и с удовлетворением произнес:

— В пять я здесь как штык!

* * *

В офис Вадим вернулся в приподнятом настроении.

С Марой он все решил — оставалось оповестить об этом Глеба. Но это было уже не так страшно. Если честно, то Вадиму было все равно, как к этому отнесется Глеб. Изумление, осуждение? Вадим собирался просто пропустить весь негатив мимо ушей. Не Чудовищу учить его как жить, и с кем жить, тем более что жизнь конкретно на этот вечер намечалась изумительная. Предвкушая, Вадим раздумывал, какого вина купить, красного или белого? Мара, засмущавшись, выставила его так поспешно, что он не успел даже спросить, какое она предпочитает, и какие цветы любит — тоже. Теперь, когда он был уверен, что она ничем в него не запустит, можно купить и розы, но хотелось бы наверняка.

Однако Глеб воспринял эту новость на удивление вяло, словно не расслышал или вовсе не понял о чем идет речь. Вадим, выпаливший свой «сюрприз» с порога, перевел дух и внимательнее глянул на шефа.

— Что-то случилось? — спросил он осторожно, по обыкновению поправляя очки.

Глеб, просматривая информацию на экране своего компа, рассеянно пожал плечами. Его лицо было спокойным — пожалуй, чересчур. Вадим знал это преувеличенное, деланное спокойствие; обычно оно обозначало высшую степень раздражения, замаскированную под холодное, бесчувственное безразличие. Именно в такие дни шеф особенно лютовал; головы летели с плеч, нерадивые сотрудники, за проделками которых Глеб наблюдал долго — со своих мест, и даже рыдания и мольбы не могли разжалобить его.

«Та-ак, — подумал Вадим, отчаянно почесав пятерней макушку, — и как давно он ходит в таком настроении? Дня три?»

Вадим попытался вспомнить, как давно у шефа испортилось настроение — и не смог. Погруженный в свои проблемы, в свои переживания с Марой, Вадим выпустил из виду и Олечку, которая последние пару дней подозрительно шмыгала носом, и Глеба, который ходил с этим вот замороженным лицом.

Но Олечка не жаловалась, а Глеб и подавно ни о чем не скажет, даже если ему клещами начать рвать ногти, и потому Вадим беспечно решал свои амурные проблемы, не обращая внимания на то, что шеф снова придумал себе какую-то проблему.

— Рад за вас, — произнес Глеб с таким видом, будто хотел сказать «да чтоб вы сдохли». -Мара заслуживает всего самого лучшего.

— Та-ак, — повторил Вадим уже вслух, и аккуратно пододвинул стул к столу Глеба. — А Олечка?

— Что Олечка, — очень терпеливо и бесцветно произнес Глеб, не отрываясь от работы.

— Все? — подвел итог Вадим. — Наигрался?

Глеб медленно, очень медленно перевел на него взгляд, и Вадим дернулся, словно друг влепил ему хлесткую пощечину. Если в мире и существует ад, то сейчас он отражался в глазах Глеба.

— Я что, — тихо и зло произнес Глеб, сопя от злости, еле сдерживаясь от того, чтобы вскочить, наорать, расшвырять все кругом, выпустить клокочущее раздражение, — похож на человека, который любит играть? И может наиграться? То есть, ты так обо мне думаешь?

— Бля, — сказал Вадим, вытаращив от удивления глаза. — Рассорились, что ли? Ты что, всегда так будешь реагировать на ссоры?!

Глеб брезгливо поморщился, дрогнувшей рукой отыскал на столе пачку сигарет.

— Она мне изменяет, — кратко ответил он, нервно прикуривая. Прямо в кабинете, ага, чего не делал никогда и ни при каких обстоятельствах.

Глеб жадно затянулся, серый пепел упал на бумаги, и мужчина чертыхнулся, мазнув ладонью, стирая грязное пятно с документов.

— Что?! — Вадим нервно рассмеялся, от неожиданности откинулся на спинку стула. — Ты вообще рехнулся от своей ревности?! Что несешь-то? Когда б успевала?!

— Я дома вещи нашел, — ответил Глеб бесцветным, тусклым голосом. Он вдруг как-то обмяк, расслабился, словно выплюнул мучающее, жгучее его слово, и огонь, сжирающий его изнутри, погас, оставив после себя лишь серый пепел. — Чужие. Мужские. Сами они туда пришли?

— Трусы, что ли? — еще больше обалдевая от происходящего, спросил Вадим. — Презики?

— Этого еще не хватало, — буркнул Глеб. — Галстук.

— Тю! — свистнул Вадим. — Галстук.

— Этого мало? — Глеб снова перевел тяжелый взгляд на Вадима. — Нужно трусов дождаться и продолжать позволять делать из себя идиота?

— Зачем делать, если ты и есть идиот! — взорвался Вадим. — Ну а поговорить с ней, — осторожно произнес он осторожно, разглядывая измученное, посеревшее лицо друга, — ты, конечно, не додумался? Как обычно ждешь, чтоб оно само как-то рассосалось?

— Говорить? — переспросил Глеб хрипло. — Зачем? Чтобы услышать какую-нибудь ложь? Что эту вещь она нашла на площадке, у дверей? Или перевязывала ею стопку книг, и забыла выбросить?

— Вот видишь, — вкрадчиво произнес Вадим. — Ты и сам понимаешь, что этого мало, слишком мало, чтоб выдвигать такие обвинения. Сам вот придумал две вполне правдоподобные причины. Значит, поговорить имело смысл. Может быть, все объясняется более чем просто. Я же думаю, — Вадим поправил очки и важно откинулся на спинку стула, — что ты все же наигрался.

— Что?!

— Ну а что, — продолжил Вадим, игнорируя гневный вопрос Глеба. — Понравилась девчонка. Получил, что хотел. А теперь выдумываешь причину, по которой можно от нее отделаться. Красиво!

Глеб не ответил. Его глаза из светлых, серых, стали черными от расширившихся зрачков, ноздри его носа гневно вздрагивали, и Вадим понял, что здорово рискует сейчас быть избитым, но с места не сдвинулся — продолжил сидеть все в той же вальяжной позе, делая вид, что не замечает эмоций, красноречиво выписавшихся на лице Глеба.

— Да и правильно, — продолжил Вадим на свой страх и риск, отлично понимая, что просто издевательски дразнит Глеба. — Если ничего серьезного нет, то зачем продолжать эту канитель. Попробовал — не понравилось. Чик — и разошлись.

— Я, — выдохнул Глеб, яростно раздавив недокуренную сигарету в пепельнице. Руки его дрожали, и Вадим очень осторожно, чтоб Глеб не заметил, чуть отодвинулся от его стола в зону недосягаемости. — Черт! Я очень серьезно отношусь к Ольге.

Прыгающими пальцами он с грохотом выдвинул ящик, поискал там что-то, и выкинул на стол, поверх бумаг, поверх всех папок и бизнес-проектов.

Крохотную бархатную красную коробочку.

Вадим присвистнул. Рассматривая яркую вещицу, даже не касаясь ее, не раскрывая, он понял, что там. Коробочка лежала, перевязанная тонкой розовой ленточкой, словно дожидалась, чтоб ее открыли. Вне всякого сомнения, там лежало кольцо, и в свете разговоров про измену эта коробочка в руках Глеба смотрелась странно и дико.