Ему хотелось схватить эту добрую, мягкотелую курицу, которая почему-то называется его женой, и трясти до тех пор, пока вся дурь из нее вы вывалится. Ему хотелось орать в это простоватое, улыбающееся лицо, что Леночка радуется успеху какой-то профурсетки, давалки, которая ничем не заслужила ни этого уважительного отношения, ни публичных признаний, ни белых, как невинность самих ангелов, цветов!

И уж тем более Чу не заслуживает такой роскоши, как счастье. Черта с два!

В глазах Пал Саныча потемнело, и он с трудом понял, что Глеб говорит о том, как рад он ввести в свой дом красавицу жену.

— Введешь, как же, — шипел он. — Я тебе устрою!

План созрел тут же, точнее — лопнул, как созревший гнойник. Пал Саныч понял, что должен сию минуту бежать и что-то делать, чтобы истоптать, испортить чужое ослепительное счастье. С трудом он удержал себя от того, чтобы выбежать сию же минуту и нестись мстить. Нет, так нельзя… надо убедиться, что это безопасно… плюс вещи — Пал Саныч решил, что на сей раз нужно бить наверняка, чтобы Чу точно увидел, и чтоб сомнений у него не оставалось!

Именно сегодня, после этих белых невинных цветов, после признаний и слов любви! Именно сегодня воображаемая измена Ольги должна была выглядеть еще грязнее, гаже, похабнее и ниже, чем в любой другой день! Испоганить, разрушить, истоптать все! Снова подкинуть что-нибудь, сейчас же, сию минуту! Впрочем, воспаленный больной разум оказался плохим советчиком. Пал Саныч не понимал, что ему лучше всего подкинуть в спальню Глеба, и потому собирал уж совсем какую-то ничего не значащую ерунду.

Не помня себя, вывалился он из зала, где сотрудники еще остались поздравлять Глеба и Ольгу. Кажется, Глеб всех на свадьбу приглашал; Пал Саныч уже плохо слышал, плохо понимал.

В висках его билась только одна мысль — не допустить! Испортить все!..

Что там можно забыть у дешевой бабы, которую трахаешь по случаю? Носки? Залапанную бутылку из-под пива? Смятую пачку из-под сигарет? Как одержимый, Пал Саныч метался по курилкам, собирая в черный пакет грязь, оставленную в мусорных ведрах мужиками, все выброшенное, ненужное, дешевое, мелкое, такое же стыдное и неловкое, что обычно остается после случайной встречи с малознакомой женщиной.

— Я тебе изображу натюрморт, — зло пыхтел Пал Саныч, увязывая свою добычу в узелок.

Олечка, сияя счастливой улыбкой, утащила свой огромный букет в свой кабинет; Вадим засел за какие-то переговоры. Взбудораженные сослуживцы расходились по своим рабочим местам, а Чу. Пал Саныч, засев в темном углу, как таракан в теплой щели, трясясь от возбуждения, проследил, как тот важно прошел по коридору и скрылся за дверями — уехал на ту самую важную встречу.

Пал Саныч даже не стал отпрашиваться у Вадима; не стал ничего придумывать, не стал врать и изворачиваться. Адреналин обжигал его нервы, и Пал Саныч хладнокровно был готов даже к выволочке за отлучение в рабочее время. Все равно. Пофиг.

До нужного дома он добрался быстро; но ему показалось, что целая вечность прошла, и, стоя в небольшой пробке, совсем недолго, всего минут пять, Пал Саныч нетерпеливо барабанил по рулю и готов был выскочить из машины и бежать пешком к своей цели через холодный город, который внезапно накрыло метелью.

Нужную ему дверь Пал Саныч открыл недрогнувшей рукой, как свою собственную, в прихожую ввалился с шумом, топоча ботинками и чертыхаясь. Быстро прошел в спальню, ничуть не опасаясь. Было темно и тихо, пахло сигаретным дымом — у Пал Саныча мелькнула было мысль, что Чу в последние три дня все ж мучился и нескончаемо курил прямо в комнате, — и тут внезапно зажегся свет, крохотный ночник у постели.

Глеб, все в том же красивом костюме, в котором делал предложение Ольге, в белой сорочке и шелковом галстуке, стоящем, наверное, дороже, чем все шмотье Пал Саныча, небрежно закинув ногу на ногу, сидел в кресле и курил, сощурив холодные серые глаза. Видно, что он ждал Пал Саныча совсем недавно; на тумбочке подле него, в пепельнице, не было ни единого окурка, только серый пепел с той самой сигареты, которую он курил. Вероятно, он сам прибыл раньше Пал Саныча всего на несколько минут.

«Во откуда запах дыма», — подумал Пал Саныч и присел от страха, когда Глеб, расправляя плечи, разминая руки, чуть двинулся в кресле.

— Так это ты, — в холодном голосе Глеба не было ни удивления, ни злости, словно Пал Саныч в грязных ботинках и в потасканной куртке посреди его спальни был обычным явлением. — Ну и гадина же ты.

От ужаса Пал Саныч даже дышать не мог, а Глеб, казалось, впал в холодную, отстраненную прострацию, почти медитацию. Он рассматривал своего недоброжелателя внимательно, словно видел впервые и чему-то удивлялся.

— Ты зачем это сделал? — спокойно спросил Глеб. Похоже, он и в самом деле хотел узнать причину, по которой Пал Саныч решился на эту безумную авантюру, и тот забормотал что-то неловкое, неразборчивое, нечленораздельное, стараясь выдумать какую-то вескую и уважительную причину своего поступка — и не смог. С минут Глеб слушал сбивчивые путанные объяснения, какую-то ересь про детей, на которых уходит много денег, и про шубку, которую прошлой зимой так некстати выпросила Леночка, а еще кредит и ипотека… Эта мешанина из мелких проблем и зависти была такой же ничтожной, как мусор, который насобирал Пал Саныч по курилкам, и тот на миг сам замок, с изумлением поняв, что влип в жуткую историю ни с чего, просто так. По глупости. Ни зачем.

— Ну, показывай свой джентельменский набор, — так же негромко и спокойно произнес Глеб, кивком головы указав на пакет, намертво зажатый в руках Пал Саныча. — Что ты там на этот раз притащил? Чем хотел на сей раз Ольгу посыпать? Презервативы, трусы? Что там у тебя?

— Так вот, — неловко, словно извиняясь, промямлил Пал Саныч, выпуская свою добычу из рук. Об пол негромко звякнула пустая бутылка, на светлый ковер вывалились измятые окурки, еще какой-то хлам. Глеб, глянув на мусор у ног неловко топчущегося Пал Саныча, качнул головой, соглашаясь с какими-то своими мыслями и неспешно, словно нехотя, поднялся из кресла.

— Ты ж понимаешь, — доверительно произнес он, глядя светлыми, как весеннее вечернее небо глазами в трясущееся от ужаса лицо Пал Саныча, — что я сейчас убивать тебя буду? Ты же, падла, чуть жизнь мне не сломал. Вот этим своим мелким дерьмом, — Глеб кивнул на мусор на ковре, — ты мне чуть не сломал жизнь.

Голос Глеба звучал почти ласково, и Пал Саныч, от ужаса не понимая смысла сказанных Глебом слов, вышел из ступора, обманутый этой почти медовой ласковостью.

— Так я все объясню! — неуместно радостно воскликнул он, но тут первый удар Глеба, словно бомба, обрушился на лицо Пал Саныча, взрывая мир яркой вспышкой, и Пал Саныч завизжал от страха, как девчонка, не ощущая боли, потому что адреналин напрочь сжег, умертвил его нервы.

Из лопнувших, как разварившаяся сарделька, губ хлынула кровь, харкаясь, Пал Саныч выплюнул осколки зуба, и Глеб, сбирая кожу с костяшек, снова влепил ему сочный — аж хлюпнуло под кулаком, — удар в перекошенное рыло, показавшееся ему мягким, словно влажная резиновая подушка.

Остервенев, Глеб молча, размеренно молотил Пал Саныча по морде кулаком, украшая его перекошенную физиономию мгновенно вздувающимися шишками. Особо хлесткий удар раздробил нос Пал Санычу, противно хрустнули кости, хлынула кровь, пачкая кулак Глеба, молотящий Пал Саныча словно молоток, белые манжеты его сорочки и дорогой костюм. Учуяв кровь, взревев от ярости, Глеб ухватил Пал Саныча за ворот, встряхнул его как следует и вмазал со всего размаха под вздох, так, что тот вытаращил обезумевшие от боли глаза и блеванул на ковер.

— Ах ты, свинья! — взревел Глеб, остевенев. Он швырнул Пал Саныча лицом в его мусор, в его рвоту, и наподдал ему пинка в живот так, что тот скрючился и захрипел, давясь льющейся, пузырящейся кровью. — Вставай, мразь! Защищайся!

— Глеб Игоревич, пощади! — тонко, визгливо заорал Пал Саныч, закрывая руками голову, сворачиваясь в калачик на перепачканном ковре. — Не бей, Глеб Игоревич!

— Вставай! — яростно орал Глеб, нависая над рыдающим в голос Пал Санычем.

— Не трогай! — плакал тот, словно ребенок. — Ну, пожалуйста!

— Гнида трусливая! — Глеб в последний раз с удовольствием отвешал скорчившемуся на ковре Пал Санычу поджопник, унимая свою ярость. Он понимал, что еще пара ударов, еще пара выбитых зубов — и тогда будет уже не остановиться, он просто размажет, убьет эту сволочь. — Ну, ничего. Сейчас прокатишься куда следует, там тебя научат…

— Глеб Игоревич, не надо! — завизжал пал Саныч отчаянно и громко, соображая, о чем говорит шеф. — Не надо полицию! Я больше не буду! Я могила! Я молчать буду! Скажу, что упал с лестницы! Я!..

Он на четвереньках прополз к Глебу, постарался ухватить того за одежду, попытался обнять его колени. Но тот брезгливо отпихнул его ногой, и Пал Саныч, заливаясь слезами и кровавыми соплями, упал на зад, в угол, плача навзрыд.

— Таким гадам, как ты, второй шанс давать нельзя, — быстро произнес Глеб.

— Да за что?! — орал Пал Саныч, размазывая по вспухшему лицу слезы и кровь. — Что я сделал-то!? Подумаешь, мусор принес! За это не посадят! Врешь! — его гундосый голос стал злым, нахальным, и Глеб усмехнулся, глядя как меняется Пал Саныч, из испуганного и затравленного человека превращаясь в обнаглевшего, готового шантажировать.

— Кража, — отчеканил Глеб. — Из кабинета моего зама — он подтвердит. Незаконное проникновение в жилище — в мое. Там, в ментовке, будешь объяснять, зачем ты это сделал. И там расскажешь и про шубку, и про музыкальную школу. И попробуй только дернуться

— убью, сволочь.

Глава 14. По душам

Вечером, когда Ольгу из ее спортивного клуба йоги к Глебу привез шофер, страсти уже улеглись. Дом встретил ее встревоженной, настороженной тишиной, за которой ощущался страх.