Константин Фрес - Поцелуй чудовища

Глеб двигался меж ее ног жестко, нещадно трахая девушку, которая от изнеможения могла только стонать и чуть прихватывать его плечи трясущимися слабыми пальцами.

— Ради бога, — заскулила она, чувствуя, как эти короткие сильные толчки снова рождают в ее теле волну возбуждения, от которой девушка течет и сама прижимается к его телу все плотнее, все крепче. — Ради бога…

— Три… чертовых… дня! — выдохнул Глеб, вколачиваясь в ее тело, жадно тиская ее мягкую кожу. Воздух звенел от ее криков и стонов, у Глеба кружилась голова, и казалось, он обезумел от страсти. От перевозбуждения развязка все не наступала, и Глеб мстительно подумал, что будет терзать и мучить свою Олечку всю ночь. — Я думал так три дня!

Он отпусти ее ножки и потянулся к ее лицу, к горячим губам, со стоном поцеловал их, заглушая, стирая ее крики. Долгий, страстный поцелуй был словно глоток воздуха, наполнивший обоих свежими силами. Ольга, обхватив его ногами, обвив его плечи горячими губами, целовала и целовала его, словно вдруг осознав, прочувствовав все то, о чем ей говорил.

— Ты ревновал меня? — шепнула оно, оторвавшись от его губ. — Скажи, ты ревновал?

— Конечно, — шепнул он, пряча лица на ее груди. — Ольга. господи! Ты себе не представляешь, какой это ад. Я же люблю тебя!

— И поэтому ты сейчас устроил мне рай? — коварно шепнула Олечка, обняв ладонями его лицо.

— Ах ты, негодная девчонка.

Ему хотелось истискать, задушить ее в своих объятьях, чтоб не смела смеяться над ним, над его ревностью, чтоб только стонала и вскрикивала! Ее горячее дыхание, ее жаркие поцелуи и ноготки, исчертившие красными полосами его спину, возбуждали все сильнее, и когда девушка под ним выгнулась и закричала, Глеб почувствовал, что наслаждение настигло и его, и оба они содрогаются в объятьях друг друга, придя к точке наивысшего наслаждения одновременно.

— Три, — выдохнул он, зарываясь горячим лицом в ее рассыпавшиеся влажные волосы. — Попробуй только довести меня еще раз, негодяйка. только попробуй.

Морозным декабрьским утром, по свежему снегу, сверкающему на солнце тонкими иголочками, сияющий от счастья Глеб снес свою Олечку по ступенькам ЗАГСа, и гости, порядком уже пьяненькие (предложили для согрева, потом за молодых, потом еще по чуть-чуть) обкидали их рисом, блестящим конфетти и лепестками роз.

Шампанское, расплавленным золотом плещущееся в бокалах, было обжигающе холодное, и Олечка, кутая обнаженные плечики в белую меховую горжетку, дрожала, но не от холода, нет. Глеб, тревожно посматривая на свою теперь уже жену, загадочно улыбнулся, и, усаживая ее в лимузин, блестящий на солнце отполированными боками, был с ней подчеркнуто осторожен и деликатен.

Дрожь начала ее бить еще в душно натопленном зале, и Глеб, которому полагалось волноваться не меньше невесты, посмеиваясь, смотрел на ее растерянное личико.

— Ну, что ты? — шептал он ей на ушко, притягивая к себе. — Что ты, глупенькая? У тебя такой вид, словно ты сейчас бросишь свой букет, скажешь мне «извини», подхватишь свои пышные юбки и сбежишь от меня, теряя туфельки.

Олечка вскинула на Глеба испуганный взгляд, ее руки, сжимающие букет из розовых и белых роз, перевитый летами, дрогнули, и она порывисто прижалась к Глебу, обвила его шею рукой, алебастрово-белой на фоне его черного костюма.

— Ох, Глеб, — пробормотала она как-то особенно беззащитно и трогательно. — Что ты такое говоришь!.. Сбегу… да мне кажется, что я сейчас умру.

— Ну, от этого еще никто не умирал, — усмехнулся Г леб, осторожно обнимая свою невесту, чтобы не попортить ее пышный наряд и не вызвать своей неловкостью у нервничающей невесты слез и паники. — Ты очень красивая сегодня. Очень. Самая красивая невеста.

Он снова улыбнулся, осторожно отведя тонкий локон от раскрасневшейся щеки девушки, и Олечка снова приникла к Глебу, вся дрожа.

— Ты правда так думаешь? — произнесла она. В ее голосе уже звенели слезы, и Глеб занервничал тоже.

— Девочка моя, — ласково касаясь ее щеки, пристально всматриваясь в ее наполненные слезами глаза, прошептал он, — да что с тобой?

— Я не знаю, — испуганно пискнула Ольга. — Мне кажется, что все это не со мной, что не может этого быть! Скажи — ты точно. точно хочешь этого?

— Странный вопрос, — заметил Глеб, — с учетом того, что я сделал тебе предложение, выбрал кольца и сейчас стою тут, поджидая, когда нас позовут и сочетают законным браком, — на лице Ольги снова промелькнула паника, и Глеб поспешил ответить прямо на ее вопрос, увидев, что она ждет этих слов как глоток воздуха: — Ну, конечно, глупенькая. Я очень хочу этого. Еще ни разу я не посещал этого места с таким удовольствием, — в его серых глазах плясали смешливые искорки, и Ольга, увидев их, расслабилась и тоже засмеялась — немного натянуто, но все же.

— Ох, что-то мне душно, — пробормотала она, поглаживая атласный корсаж своего платья, — не нужно было так утягиваться.

Классическое платье невесты с корсетом, шнуровкой и пышной юбкой Олечка выбрала сама, и оно пошло ей неимоверно, выгодно подчеркнув тонкую талию, нежную грудь девушки, ее прекрасные плечи, изящную шейку. Она была восхитительно юной и невинной в этом воздушном платье, и даже ее шалости — выбирая подвязки, она дразнила Глеба, показывая ему свои ножки в белых чулках, — выглядели наивно.

В качестве свадебного подарка Глеб преподнес невесте роскошное колье и серьги из белого золота, поблескивающие прозрачными камешками. Наверное, если бы кто — то сказал Олечке, что камни настоящие и стоит это украшение едва ли не больше всего свадебного банкета, она бы упала в обморок, но Глеб искусно усыпил ее бдительность, сочинив какую-то байку о несуществующих бриллиантинах. Украшение было таким изящным и нежным, что Олечка позабыла обо всем, битый час вертясь перед зеркалом.

И тогда, когда они вместе ездили по ателье — подгонять платье, — выбирали туфельки, шикарные чулки и кружевное белье для первой брачной ночи, все было отлично. Невеста была весела, щебетала как птичка и была на седьмом небе от счастья. Она жалась к Глебу, и казалось, что все ее существо просто растворилось в счастье, в сбывшейся мечте.

— Я люблю тебя, — шептала она, сияющими глазами с обожанием глядя в его лицо, и Глебу казалось, что женщины красивее в целом мире не существует.

И вдруг такая перемена.

Глеб физически чувствовал, что что — то произошло, что-то гнетет Ольгу, отчего девушка едва не плачет. На ее щеки то и дело наползал густой румянец, ее обнаженные плечи, едва прикрытые тонкой фатой, вздрагивали, Олечка закусывала губки, словно желая что — то сказать — и не решаясь.

«Ну нет, только не сегодня! — подумал Глеб, ощущая отвратительное, тошнотворное волнение, такое липкое и холодное, что хуже него только смерть. — Что, что еще за сюрпризы?! Именно сегодня?! Ни днем раньше, ни днем позже?! Сомнения? Расхотела? Или скелеты в шкафу? Нарисовался бывший? Любовь всей жизни на горизонте замаячила? Да черта с два. Я не позволю. Не отпущу. Не в этой жизни».

— Оля, — Глеб взял подрагивающую руку девушки, сжал ее кисть. Она была ледяной, и он поднес ее тонкие пальцы к губам, мягко поцеловал их, заглядывая в голубые глаза девушки. — Давай поговорим сейчас и решим все, что тебя волнует, хорошо? Я же вижу — ты волнуешься. Отчего? Что за вопросы? Что-то с тобой случилось? Если ты не передумала, — его голос предательски дрогнул, но Глеб тотчас взял себя в руки и лишь крепче сжал ее руку, — если не передумала, то мы сейчас войдем в эту дверь и станем мужем и женой. И все остальное не важно. Все остальное мне не важно, не касается это мня! Я просто хочу быть с тобой, понимаешь? Всегда; всю свою оставшуюся жизнь я хочу быть только с тобой. Если же ты передумала…

— Я не передумала, — выпалила Ольга, и ее щеки пошли пунцовыми пятнами. — Не передумала!

— Тогда что? — терпеливо продолжил свои расспросы Глеб. — Я не отстану, пока ты не скажешь мне все. Помнишь, мы договаривались — ничего не таить друг от друга?

— Глеб. я беременна. — прошептала Ольга с таким трагизмом в голосе, словно признавалась во всех смертных грехах сразу. Глаза ее лихорадочно блестели, она смотрела на Глеба так умоляюще, словно он уже оттолкнул ее, накричал. — Прости. я не знала, я только вчера узнала, и говорить было поздно.

Ее маленькие ручки безжалостно терзали розовые ленты, и Глебу на миг показалось, что он умер, что сердце его остановилось, и воздух больше не наполняет легкие.

— Беременна? — переспросил он не своим, безжизненным голосом. Ольга опустила голову, шмыгнула носом, спрятала виноватые глаза.

— Ты всегда говорил, — шепнула она, — что мы еще успеем. что нам надо пожить для себя и узнать. притереться. но так вышло, понимаешь? Мы же не предохранялись никогда, и оно как-то само.

Глеб, словно онемев, ничего не понимая, смотрел на тонкую талию Олечки, стянутую корсетом, и не мог понять, что там, в ее животе, прямо сейчас, находится маленькая жизнь. Ребенок. Его ребенок — в этом сомневаться не приходилось. Несмело коснулся он ладонью белого атласа, и Ольга ухватила его пальцы, крепче прижала к себе, так крепко, что он сквозь ткань ее одежды почувствовал как бешено бьется ее пульс.

— Полтора месяца уже, — шепнула она, подрагивая под его рукой, поглаживающей ее живот.

— Ну, что ты молчишь?! Скажи что-нибудь!

Ольга в самом деле выглядела виноватой. Нашкодившей маленькой девочкой, которая порушила планы, эгоистично решив все иначе, чем они договаривались… Глеб почувствовал, как к нему возвращается возможность дышать и говорить, как облегчение прокатывается по его телу живой волной, от неизъяснимой нежности к горлу подкатился комок, и он рассмеялся, скрывая свое смятение, стиснув хнычущую девушку в объятьях.

— Дурочка моя, — пробормотал Глеб дрожащим голосом, стискивая зубы, потому что предательские слезы теперь наворачиваются и ему на глаза, щекочут нос, и он прячет лицо, прижимаясь губами к тонкой нежной шейке своей невесты. — Ах, какая же ты дурочка! А плачешь ты почему? Чего боишься?