Константин Фрес - Поцелуй чудовища

«Ну, этого еще не хватало, — думал он, — опарафиниться как сопляку!»

Однако никакие доводы разума не помогали; от поцелуев горели губы, и Глеб постанывал, растворяясь в блаженстве, запустив руки в растрепанные волосы девушки и целуя, целуя, целуя, задыхаясь от нахлынувшей нежности, давно позабытой где-то на границе юности.

Эту девушку, которая казалась ему недосягаемой, и которая была такой желанной, теперь хотелось обласкать. Все равно, что она не знает, кто он — все равно! После всего, что только что здесь произошло, Глеб вдруг захотел подарить ей всю нежность, которая лежала где-то в глубине его души, нерастраченная, никому не нужная. Хотелось загладить свою вину — подспудно Глеб испытывал странный стыд от того, как вел себя с этой девочкой, дорвавшись до ее тела.

Ему больше не хотелось ее криков и животной откровенной возни; их он получил предостаточно. Хотелось трепета — с удивлением Глеб вспомнил о своем странном, ему самому непонятном желании ощутить трепет и волнение, какие испытывают влюбленные по отношению друг к другу. Секс, но больше чем секс; доверительная ласка и желание насытиться удовольствием партнерши, услышать, как ей станет хорошо оттого, что она с ним… именно с ним…

Хотелось отведать ее сладкой истомы, ее неги, увидеть, как она улыбнется после, облизнет пересохшие губы, все еще обнимая дрожащими руками его плечи. Хотелось, чтобы после она привлекла его к себе и поцеловала — так же страстно, как и до, благодаря за то, что они были вместе, и за то, что это «вместе» удалось и принесло удовлетворение.

Тайком, как вор, как задумавший дурное негодяй, чтобы никто не знал и даже не догадывался, что он, Сатана, Чудовище, способен на такое, хотел нежно ласкать женщину, не притворяясь бесчувственным куском дерьма, чтобы хоть на краткий миг, хоть самому себе показать, доказать, признаться — я не чудовище.

«Ну, как любовью-то заниматься, я еще помню, — мелькнуло в голове у Глеба, когда он опустился на тело девушки, устраиваясь меж ее послушно разведенных ног. Внезапно его охватил азарт, он едва не засмеялся, подумав, что Олечка даже рассказать не сможет, как Чудовище ласкал ее — с трепетом и осторожностью. — Тебе будет хорошо, обещаю.»

Горячая головка его члена прикоснулась к ее бедру, скользнула виз и надавила на раскрытые набухшие губки, отыскивая вход в узкое мокрое лоно. От поцелуев девушка потекла, запах ее возбуждения кружил Глебу голову, и казалось, этим пряным ароматом была напитана каждая частичка вдыхаемого им кислорода. Первое проникновение было неожиданно чувствительным, настолько, что Глеб не сдержался — застонал, как мальчишка, чувствуя, как ее тугая плоть обхватывает головку его члена, налитую кровью до каменной твердости, сжимает ее, и наслаждение, перемешиваясь с болью, переходит грань со страданием, но от этого не перестает быть ослепительно прекрасным.

Он вошел в тело девушки медленно, глубоко, вжался в ее раскрытые бедра, навис над нею, горячо дыша в ее сладкие губы, и снова поцеловал их — чтобы скрыть очередной свой стон, проявление своей слабости, которого он стыдился.

От неожиданно возникшей доверительной близости, от доверчивой податливости Олечки, целующей его с не меньшим пылом, Глебу показалось, что он сходит с ума, падает в пропасть. Гибко и плавно двигаясь над ее телом, прижимаясь животом к ее нежному животику, лаская ее кожу своей, Глеб закрывал глаза, чтоб забыть хоть на миг, что на ее глазах надета повязка. И весь пыл, с каким она ему отвечала, все нетерпение и ненасытная жадность, с которыми она приникала к нему, казались ему заслуженными. Как он хотел, чтобы эти страсть и желание были адресованы именно ему! Чтобы девчонка, постанывающая от осторожных проникновений в ее тело, хотела именно его — не анонимного любовника, с которым, быть может, никогда не увидится, а его, Глеба, — желала его, жаждала его!

— Еще, еще, еще, — горячо шептала девчонка, выше поднимая колени, делая свое тело максимально раскрытым и доступным. Она была так мокра, что ее сок тек с каждым толчком. Она скулила, выпрашивая ласки, ее живот дрожал от напряжения, и Глеб уже чувствовал, как она знакомо замирает, изготавливаясь кончить — и зареветь, разрыдаться от удовольствия, облегчения и собственной беззащитности в руках незнакомца, заставляющего ее переживать эти острые ощущения раз за разом, через не могу.

И это тоже заводило, сносило крышу, и Глеб стонал, стонал в голос, уже не стесняясь, сходя с ума от наслаждения, слыша, как женщина умоляет его ласкать ее еще и еще, как она подставляет свое тело ему, как она жаждет его, как ее ноготки жадно цапают его задницу, и как она начинает биться под ним, выгибаясь в оргазме, млея от его нежности и замолкая, переводя дух после бешенной страсти, выжавшей до дна обоих.

Вадим позвонил с утра и сказал, что задержится.

— Буду после обеда, — буркнул он.

Глеб, покачиваясь в кресле, хохотнул, слушая хрипловатый голос зама.

— Что, головушка болит после вчерашнего? — язвительно спросил он, и Вадим неожиданно рассердился.

— Какая головушка, — рыкнул он. — Встреча с инвестором. Забыл?

Глеб присвистнул и прекратил раскачиваться.

— Забыл, — потрясенно произнес он. — Прикинь?!

Такого с ним не случалось никогда, Глеб не мог и припомнить, чтобы что-то ускользнуло от его внимания. Обычно бизнес занимал все его внимание, Глебу просто нравилось держать в памяти все детали, контролировать весь процесс от и до, знать, что все идет ровно так, как Глеб и планировал. А сегодня все мысли о работе просто вылетели из головы…

В памяти все еще вертелись соблазнительные воспоминания, тело еще помнило объятья и трепет женщины, и поцелуи — прощальные, с последними, самыми вкрадчивыми, самыми нежными проникновениями, уже не обязательными, но такими необходимыми.

Они целовались долго, страстно, а потом — нежно, осторожно, и это было отдельным актом любви, отдельной, самостоятельной и интимной лаской, таинством, которое Глеб не делил давно ни с кем из своих подруг и любовниц. Секс внезапно обрел свою былую прелесть и смысл, и наслаждение было во всем — в ладонях, ощущающих теплую округлость девичьих грудей, в упругости кожи на ее бедрах, и в почти медитативном отключении сознания, в абсолютной нирване, когда весь мир заключен в движении, которое превращается в удовольствие, и нет ни единого звука в мире, кроме обжигающего дыхания.

И девчонка хотела его; очень хотела! И именно его, распробовав его ласки. Она постанывала, обвивая его горячими руками, она не хотела отпускать его, снова и снова привлекала е себе, прижималась горячей грудью, животом, тянулась к его губам с такой жадность, что отказать было невозможно. И он хмелел, упиваясь ее жаждой, и снова целовал ее губы, стискивал ее, горячими губами вдыхал жар ее влажной кожи…

Вжимаясь крепче в раскрытые бедра девушки, слушая ее чуть слышные вздохи, чувствуя, как она обмирает от глубоких проникновений, он понимал, что она чувствует его… принимает.

Это не объяснить. Наверное, это и есть — слиться воедино. Чувствовать наслаждение женщины как свое собственное, знать, что она замечает малейшее прикосновение, тончайшую ласку.

Глеб завозился в кресле, вновь ощутив прилив возбуждения, и Вадим, слушая в трубке затянувшуюся паузу, истолковал ее по-своему.

— Прикидаю, — так же злобно ответил Вадим. — Сам, поди, потихоньку коньячком лечишься?

— Да я с чего, — Глеб вдруг вспомнил, что в этот клуб завлек его именно Вадим, и его радужное настроение вдруг улетучилось, подозрение кольнуло разум острыми иголочками. — А ты не в курсе. что за девушка была вчера в клубе?

Внезапно то, что в комнате оказалась Олечка, и то, что поехать в этот клуб предложил именно Вадим, и именно после разговора о ней, показалось Глебу подозрительно.

«Подложил девчонку под меня, — с внезапной злостью подумал Глеб, одной жирной черной чертой перечеркивая в сознании все блаженство, всю святость и прелесть интимного свидания с Олечкой. — Ты что, самый умный?! За меня решаешь, что мне надо, с кем мне спать?! Девчонку поприличней для меня присмотрел, что ли? Я просил об этом? Просил?!»

На мгновение ему показалось, что друг решил вытряхнуть его из привычной шкуры чудовища, заставить явить миру розовое беззащитное брюшко, и ему это почти удалось. Глеб, вспоминая свою нежность к Олечке, вдруг ощутил страх и стыд, словно его уже разоблачили и уличили в чем-то постыдном. Он почувствовал себя уязвимым и беззащитным. Это ощущения были так позабыты, так глубоко похоронены где-то на дне его сознания, что он даже удивился отчасти, что это беспомощное состояние применимо по отношению к нему. И оттого в его душе поднялась обжигающе-горькая волна яростного протеста.

«Я вам покажу», — злясь непонятно на кого, подумал Глеб.

— Где? — голос Вадима не изменился, не дрогнул. В нем не прозвучало ни единой фальшивой нотки, никакого замешательства или растерянности, только живейшая заинтересованность. Глеб хмыкнул; если б он не знал Вадима, он тотчас же поверил бы, что друг и в самом деле не понимает о чем речь, но он хорошо знал Вадима.

Вадим отменно умел врать.

Он мог спокойно шутить и неторопливым голосом рассказывать какую-нибудь байку, убаюкивая бдительность партнеров, проверяющих, инвесторов, прекрасно зная, что все рушится в тартарары и дела идут из рук вон плохо. Блефовать было не прост любимым занятием Вадима — это было его призвание, его величайший талант. Сам Станиславский аплодировал бы Вадиму стоя, с неистовыми криками «Верю!», если б на заре их бизнеса слышал, как Вадим, тщательно пряча под столом ноги, обутые в начищенные до зеркального блеска туфли с дырявыми подошвами, уверенно подписывал договора на поставки, словно в активе у них был весь никель, весь газ и вся нефть Сибири.