Константин Фрес - Поцелуй чудовища

Вадиму верили все — даже строгая дама из пожарной инспекции.

И поэтому Глеб не поверил ему ни на секунду.

— Ну, в комнате, — небрежно произнес Глеб, щуря холодные глаза. — Подарок от клуба.

— А что, не понравилось? — в голосе Вадима послышалась неподдельная тревога. — Чо, бегемота какого подогнали?

— Да нет, не бегемота, — протянул Глеб, внимательно вслушиваясь в голос зама. — Понравилось. А не знаешь, снова встретиться с ней можно?

Глеб даже дышать перестал, пытаясь уловить хоть нотку фальши и надеясь, что зам тотчас воспользуется этой лазейкой и снова подсунет ему девчонку, но Вадим в эту наивную ловушку не попался, он ответил практически сразу же, без заминки:

— Ну, Глеб… насколько я знаю, встречи там рандомные. Как карты лягут. Ты не выбираешь. А чего, чего, — Вадим словно оживился, как будто крепче трубку к уху прижал, — как она, чего делала, а?!

— Да так, разное, — неопределенно ответил Глеб. — Ладно, потом поговорим.

* * *

Растревоженное сознание, обострившееся чувство опасности мгновенно вытряхнули его из приятных грез и подсказали четкое, единственно верное решение.

Олечка.

Она не умеет врать так, как Вадим.

Стоит ее увидеть, заговорить, спросить. Она не сможет притворяться.

— К хуям уволю, — зло шипел Глеб, решительно шагая по коридору к кабинету зама. — Устроили мне тут блядские игры.

Внезапно Глеб очень захотел избавиться от Олечки. До зуда в ладонях захотел ее вышвырнуть прочь, подписать быстрым росчерком приказ о ее увольнении, изничтожить свидетеля собственной слабости.

* * *

— Оля, ты говорила с Глебом? — голос Вадима был сух, строг, и Олечке огромных усилий стоило удерживать на лице беззаботную улыбку. — Ты же сняла маску, Оля?!

Его вопрос повис в тишине, и Олечка, накручивая на тонкий пальчик телефонный провод и изобразив на своем лице максимально сосредоточенное выражение, согласно кивнула головкой, словно соглашаясь с собеседником, признавая его безоговорочную правоту.

— Нет, конечно, Вадим Николаевич, — пропела она; в ее светлых глазах отразилось неподдельная и самая искренняя обида. — Я этого не делала. Да разве я могу без вашего разрешения…

Голос Вадима в трубке захлебнулся, он чертыхнулся, словно прижег себе пальцы, прикуривая в неудобном положении.

— Он что, рядом с тобой сейчас стоит? — быстро произнес Вадим, и Олечка, нежно улыбнувшись, все так же прямо глядя в лицо грозного Глеба, буквально испепеляющего ее взглядом, произнесла с чувством, в котором слышалось легкое подобострастие — как раз такое, какому и полагалось быть в голосе секретарши:

— Конечно, Вадим Николаевич! Вы абсолютно. да. да. вы правы, — и Вадим нервно затянулся и присвистнул. Наверное, у него и очки на лоб полезли о того, с каким хладнокровием Олечка сейчас изворачивалась под бдительным оком Чудовища. Стальные нервы.

— Не проболтайся смори-и-и, — простонал Вадим, — Глеб злой, как сука. Я же предупреждал. Я же велел поговорить только, а ты.

— В этой области решения принимаете не вы, — суховато ответила Олечка. — А Глеб Игоревич. Вот он, кстати, стоит передо мной. Хотите с ним поговорить?

— С ума сошла!? — взвился Вадим. — Все, давай. Не проболтайся!

И он дал отбой.

Олечка, аккуратно положив трубку, подняла взгляд на Глеба и чуть улыбнулась. В ее светлых глазах он не рассмотрел ничего, кроме вежливого внимания, и тряхнул головой, прогоняя наваждение и злость, которые по этим чистым взглядом растаяли, как туман под солнцем.

Вадим умел врать; Олечка? Так же как Вадим? Маловероятно…

Значит, все же случай. случай. хм.

— Вы что-то хотели, Глеб Игоревич? — проворковала она, с готовностью ухватив ручку и блокнот, готовая записать его распоряжения, и Глеб, чуть качнув головой, отступил, провел рукой по лицу, словно стирая остатки дурного, липкого сна.

— Черт, совсем забыл, — пробормотал он, стараясь не смотреть на девушку.

С утра ему казалось, что его жажда удовлетворена. Он все еще был во вчерашнем дне, там, где все желания реализовались, все мечты исполнились. Сейчас же, стоя перед девушкой, разглядывая ее, пытаясь совместить в голове два образа — приглаженной, чистенькой и опрятной Олечки и разгоряченной, кричащей от острого удовольствия женщины, он никак не мог поверить в то, что это одна и та же девушка. И желание его никуда не делось; глядя на ее блузку, пересчитывая горошинки пуговок — пять, их всего пять, — он понял, что хочет снова стащить ее, растрепать девчонку, заставить ее кричать, но…

Но только кричать и стонать Олечку заставлял не он, а неизвестно кто, случайный партнер из клуба. И кончила она впервые, сомлев от непривычных ощущений, она не под ним, не под Глебом, а черт знает под каким мужиком.

«Вот сейчас смотри на меня, — горько подумал Глеб, рассматривая личико девушки, на котором было выписано вежливое внимание, — и думает о незнакомце. Не обо мне. Вот же черт-то…»

С изумление Глеб понял сразу две вещи: во-первых, он хочет Олечку как и прежде, и даже еще больше. Попробовав ее, поняв, что она может быть доступна, он только еще сильнее разжег свое желание. Позволив себе расслабиться, позволив себе проявить чувства, насладиться ими, он захотел повторить это еще и еще, и в качестве партнерши видел только ее — Олечку с завязанными глазами, доверчиво принимающую его.

А во-вторых — вместе с этой доступностью она стала еще дальше и недоступнее, чем прежде.

Выдрав ее как следует, он, как ни парадоксально, не заимел на нее никаких прав. Посмей он щипнуть ее за зад — и она влепит ему звонкую пощечину. Намекни он ей о клубе — и она сочтет это за оскорбление, а то и вовсе может удрать, убежать из его жизни, сгорая со стыда, ведь такими тайнами не делятся ни с кем.

А третья вещь, которую Глеб понял, но сознаться себе в ней не посмел, заключалась в том, что к его дикому, одержимому желанию прибавилась еще и острозубая ревность, которая острыми зубами впилась в его разум и мгновенно сточила остатки здравого смысла. Сквозь стеклянные двери в кабинете своего зама он увидел, как к Олечке подкатывает снабженец, Пашка, что-то загадочно шепча ей на ушко и пытаясь приобнять ее за плечики. И одного того, как его масленый пошлый взгляд ныряет в вырез ее блузочки, Глебу хватило, чтоб затрястись, как в лихорадке.

— Твою же ма-ать, — протянул Глеб изумленно, больше удивленный не нахальством Пашки, жмущегося к Олечке, которая, по своему обыкновению, краснела и неловко отталкивала слишком навязчивого ухажера, сколько собственной болезненной реакцией на эту, казалось бы, ничем непримечательную картину.

В памяти всплыло развеселое студенчество и первая настоящая любовь, поцелуи при луне и клятвы верности, и драка — тогда к его девушке, с такой же нахальной, мерзкой и гладкой рожей, как у Пашки, подкатил молодой мажорчик. Ночевали все трое в обезьяннике, но Глеб испытывал только злое удовлетворение, оттого что нахлестал как следует по этой похотливой гладкой морде, разбил в кровь поганые жирные губы, которые шептали его женщине соблазнительные непристойности…

Давно это было, давно…

С тех пор, пожалуй, Глеб никого и не ревновал Ни своих жен, ни любовниц. Со всеми расставался легко, улыбаясь, понимая, что ни одна из них не затронет уголка души и не заставит неистово бороться и драться. Отболело, прошло.

Проведенная параллель и всколыхнувшиеся, словно зарница, воспоминания, причинили боль, занывшую в груди словно старая рана, и Глеб, развернувшись, почти бегом бросился прочь — подальше от Олечки, от воспоминаний и от собственных желаний.

Весь день зловещей тенью следуя за Олечкой, Глеб так и не нашел подтверждения своим догадкам. Олечка была весела и беспечна — насколько это вообще возможно на работе, а встречаясь с ним взглядом, не тушевалась и не отступала смущенно прочь.

Похоже, его, Глеба, в ее маленьком мирке радости просто не было.

Не о нем, а об анонимном любовнике она думала, не о Глебе — о другом! — она мечтала и вспоминала так, что наверняка трусы намокли. От этих приятных мыслей у нее разгорались глаза и зарозовели щеки, Олечка вдруг расцвела, раскрылась, как бледный розовый бутон, туго завернутый в серебристо-серые атласные лепестки, внезапно явив миру насыщенный, почти алый цвет. Глебу показалось, что она даже похорошела, стала еще красивее и женственней, в походке и жестах появилась томная неторопливая плавность, и Глебу хорошо была известна цена, заплаченная за это! Слезы, льющиеся из-под повязки на глазах, умоляющие стоны и нетерпеливая жаркая возня ее извивающегося тела под ним.

Этак красота словно была упрятана глубоко и зрела, невидимая посторонним, а теперь вдруг раскрылась, поразив весь свет своим неожиданным появлением, и ее увидели все, абсолютно все. Олечка с утра купалась в комплиментах, краснея от смущения и удовольствия, и Глеб замирал, мучаясь от невозможности коснуться ее опущенного лица, от невозможности провести по ее персиково-нежной щеке и зажечь в ее глазах исступление, которое, наверняка, сделало бы Олечку еще краше!.. А она ходила, как ни в чем ни бывало, и даже не смотрела в его сторону!

И что хуже всего, вокруг нее увивался этот чертов снабженец.

Пашка был женат, его жена работала под его началом, но это не мешало ему ходить налево и флиртовать со всеми мало-мальски симпатичными сотрудницами. На людях, на корпоративах, он не позволял себе слишком многого — умный, падла, — всего лишь разговорчики, развлекающие его очередную жертву, вежливые ухаживания типа подай-принеси-налей, и такие острожные, вкрадчивые прикосновения, словно желая, чтоб его жертва привыкла к нему, к его праву ее касаться, и не отторгла его, когда он решится на большее.