Шелковые простыни на ее кровати все еще смяты после того, как она встала прошлым утром. Сколько бы раз я ни подчеркивала ей, как важно каждое утро застилать постель — чтобы не было пауков, насекомых и т.д. — она никогда не слушала. Я занимаю ее комнату, и она не ругает меня за вторжение в ее личную жизнь и не кричит на меня, чтобы я жила своей жизнью. Я протягиваю руку и кладу ей на подушку.

Мое лицо сморщивается, и прерывистое рыдание вырывается из груди, эхом отдаваясь в тишине ее спальни.

— Ох, Мэдс, — хнычу я, позволяя слезам проложить горячие дорожки по моим щекам. — Почему ты просто не позволила мне пойти на эту дурацкую скалу ? — шепчу я почти сердито.

Я жду, что она ответит умным замечанием, но она так и не отвечает. Осознание того, что она никогда, никогда больше этого не сделает, поражает меня в полную силу. Я падаю на кровать Мэдди и плачу. Плачу, пока у меня ничего не остается.



— Что ты делаешь ?

Испуганный голос заставляет меня резко выпрямиться на кровати. Я чувствую себя дезориентированной.

Моя рука взлетает ко лбу, когда волна головокружения захлестывает меня от столь быстрого движения.

— Вставай. Немедленно. Иди, пока он тебя не увидел.

Настойчивость в голосе моей мамы врезается в меня. Я смотрю вниз и вздрагиваю, когда вижу, где заснула. Должно быть, я плакала, пока не уснула на кровати Мэдди. Я даже не слышала, как родители вернулись домой. Мама неподвижно стоит в дверях. Ее кожа бледнее, чем я когда-либо видела. Словно она только что увидела привидение.

Я медленно встаю с кровати и пытаюсь поправить простыни, но ее слова ударили меня, как хлыст, заморозив движения и отправив в мир боли. Это медленная утечка, которая просачивается в мою грудь, непрерывно капая. Мне хочется стереть это, но я не могу пошевелиться.

— Прекрати! Просто... перестань трогать ее вещи. Пожалуйста.

Мои легкие сжимаются от боли.

— Мама, я...

— Что, черт возьми, здесь происходит ?

Мой желудок сворачивается сам в себя, в тоске, в звуке его голоса. Я рискую и бросаю взгляд в его сторону и вздрагиваю от гнева, написанном на его лице, когда он видит мою фигуру, все еще парящую над кроватью.

— Я задал вопрос. — он повышает голос, обвиняюще переводя взгляд с меня на маму. — Ну ?

— Я была расстроена. Мне просто нужно было почувствовать себя рядом с ней. Я не собиралась засыпать на кровати. Должно быть, я потеряла счет времени. Мне жаль.

Я скрежещу зубами, подавляя рыдания.

По лицу мамы уже текут свежие слезы, и что еще удивительнее, я вижу, как в глазах отца собирается влага. Его следующие слова, как выстрел в сердце.

— Один день, Маккензи. Ты не могла дать своей сестре хотя бы один чертов день ?

Гнев и печаль, с которыми он смотрит на меня, разрывают мне сердце. Он смотрит на меня так, словно проблема во мне. Как будто это из-за меня. И хотя он никогда бы не сказал этого вслух, я знаю, что он хотел бы, чтобы это была я, а не она.

— Прости, — задыхаюсь я.

— Выходи.

Все время, пока он это говорит, он пристально смотрит на меня. Глаза, такие же, как у меня и моей сестры, сверлят меня с таким отвращением, прежде чем он поворачивается. Его тяжелые шаги стучат по коридору, пока не исчезают в кабинете. Дверь захлопывается.

Я собираюсь еще раз извиниться перед мамой, когда раздается звонок в дверь. Мы обмениваемся взглядами, и я вижу усталость, написанную на ее лице. Она выглядит так, будто за несколько часов постарела на десять с лишним лет.

Я спускаюсь по лестнице, чтобы открыть дверь, мягкие шаги мамы следуют за мной. Я не утруждаю себя тем, чтобы посмотреть в глазок. Вместо этого я открываю дверь и удивляюсь, когда вижу, кто находится по другую сторону.

Шериф Келлер и офицер Фергюсон входят с выражением, от которого у меня волосы на затылке встают дыбом. Их глаза устремляются мимо моей головы на маму, которая все еще стоит на последней ступеньке лестницы. У нее побелели костяшки пальцев, и я знаю, что она просто ждет, когда они принесут очередную порцию плохих новостей.

— Здравствуй, Моника. Мы можем поговорить с Маккензи о ее заявлении, которое она сделала ранее ?

Мама машинально кивает, и шериф Келлер поворачивается ко мне. Фергюсон достает из заднего кармана блокнот и ручку.

— Кажется, есть... несоответствие с твоим заявлением, Кензи.

Мои брови опускаются, и я смотрю на маму, чтобы убедиться, что она в порядке.

— Что за несоответствие ?

— Трент Эйнсворт, Зак Ковингтон, Маркус Уайтхорн и Винсент Хоторн говорят, что не видели тебя. Трент был особенно непреклонен в том, что никогда не касался тебя, не говоря уже о поцелуе. Они сказали, что поцелуя у костра между тобой и Трентом никогда не было. Мы еще не связались с семьей Себастьяна Пирса, так как они уже уехали в свой ежегодный отпуск, но остальные ребята... — он замолкает, и моя грудь вздымается, пытаясь приспособиться к учащенному дыханию.

Как они смеют! Как, черт возьми, они смеют так со мной поступать.

— Они лгут, шериф. Он поцеловал меня. Они все были там. Я даже противостояла им!

— Значит, они признались ?

— Я, ну, нет, не совсем, но... но это было, шериф. Я не лгу. Вы же знаете! Вы же меня знаете! Я бы никогда не придумала ничего подобного.

— Маккензи, — шепчет мама тихим голосом позади, пугая меня.

Я даже не заметила, как она отошла от лестницы. Мое сердце сжимается, когда я смотрю в ее глаза, которые снова наполняются слезами.