— Конечно, ты банален, — честно пробормотала Фоби, пытаясь говорить мрачно и равнодушно. — Ты весь вопиющее клише. Ты светловолосый, голубоглазый, высокий и невероятно привлекательный. Ты явно слишком умен, слишком образован, слишком хорошо воспитан и, возможно, слишком хорош, чтобы быть правдой. — Она сделала глубокий вдох, дабы достойно закончить свою речь. — Да, — выдохнула она и скрестила за спиной пальцы, готовая к очередной неправде, которую ей предстояло сказать. — Ты настоящее клише, Феликс. Ты притягателен, великолепен, восхитителен. И ты прав — твоя ложь действительно вышла наружу. — И если ты до сих пор этого не понял, то у тебя на самом деле серьезные проблемы с головой, — с усилием закончила она.

— Понятно. — Феликс засунул руки в карманы и посмотрел на нее сквозь темноту. — Значит, я тоже тебе понравился, так?

Фоби засмеялась и еще крепче скрестила пальцы за спиной.

— Да. — Она вздрогнула, удивляясь тому, что ее пальцы внезапно разжались, чтобы поправить платье из разрезанного покрывала. — Пожалуй, ты мне тоже нравишься.

— А теперь, когда мы выяснили обоюдную склонность друг к другу, мы можем помириться?

— Хочешь сказать, во всем разобраться?

— Да.

— А теперь скажи, где находится твоя гостиница. И только попробуй солгать мне, черт возьми!


Его реакция на комнату была предсказуемой. Сначала он испуганно замолчал. Потом взволнованными криками одобрил потрепанное барахло, сваленное в ее комнате, а когда услышал неподражаемые прерывистые вздохи и пронзительные крики притворного оргазма, которые раздавались из соседней комнаты, он истерично расхохотался. В этот момент он обнаружил частичное отсутствие покрывала для кровати.

— Ты действительно сделала это! — восторженно захихикал он, указывая пальцем на ее сверхмодное платье. — Черт, не могу в это поверить. Боже, ты просто великолепна!

— С его помощью я прошла в клуб. — Фоби присела на край стола и покосилась на Феликса. Ей внезапно захотелось, чтобы он ушел.

Он продолжал смеяться. Тогда Фоби схватила свой купальный халат и направилась в темную ванную, чтобы снять с себя это нелепое одеяние.

Когда через пять минут она появилась вновь, то чувствовала себя уже спокойнее и была готова продолжить игру. Она завязала пояс халата тройным узлом — он должен был служить ей поясом целомудрия — и теперь сомневалась, что ей удастся освободиться от халата, не говоря уже о том, чтобы его смог снять Феликс.

Она обнаружила его сидящим на своей кровати.

— Садись! — приказал он.

Фоби присела на край стола.

— Хорошо. — Феликс пожал плечами, задумчиво рассматривая ее. — Знаешь, тебе не нужно быть в таком сильном напряжении.

— Я знаю. — Фоби скрестила ноги и холодно посмотрела на него. — Это мой личный выбор. Мне нравится быть в напряжении.

— Мне тоже. Когда я в напряжении, то люблю, чтобы он был крепким. А когда я расслабляюсь, то люблю кое-что еще более крепкое.

— Пожалуй. — Фоби была не совсем уверена в том, что она понимает, о чем идет речь. Может, он говорил о напитках?

— Чем крепче, тем лучше, — согласилась она, блеснув веселой улыбкой. — Хотя я уже и так крепко набралась.

— Правда? — ухмыльнулся Феликс, наклоняясь вперед, чтобы расшнуровать ее сапоги.

Фоби начала замечать, что игра слов удавалась у них не особенно хорошо. Она осторожно кивнула.

— Тогда, крошка, не могу этого дождаться, — пробормотал он, часто моргая, чтобы сфокусировать взгляд на ее шнурках — Я хочу почувствовать твое напряжение, когда мой крепкий…

— Лучше возьми себя в руки, Феликс, — строго сказала она, — потому что сегодня ночью тебе придется рассчитывать только на себя.

Феликс громко расхохотался. Опустив рыжую голову так низко, что он почти касался лицом носка одного расшнурованного сапога, он смеялся с детской несдержанностью.

— Я слишком хорошо воспитан, чтобы взять дело в свои руки в присутствии такой леди.

Почему же, подумала она, ей хотелось обвить руками его загорелую шею?

— А теперь расскажи мне о своем детстве, Фоби Фредерикс. — Он достал бутылку с текилой и задумчиво посмотрел на нее, опираясь подбородком на ее горлышко. — От рождения до… скажем, восемнадцати лет. Начинай. — Раз уж мне нельзя раскрыть твои ноги, — он пожал плечами, — я буду раскрывать твои тайны.

Он коснулся губами горлышка бутылки и выжидающе взглянул на нее.

Фоби глубоко вздохнула. Каким образом она могла дать краткое описание своего детства без упоминания Саскии?

Как-то ей удалось это сделать. Рассказ о самой счастливой поре жизни занял у нее не больше тридцати секунд, и ей удалось избежать почти всех слов с буквой «с», правда, ей пришлось обойти молчанием лет десять. На самом деле она вообще старалась не употреблять слов с буквой «с», потому что у нее заплетался язык и она говорила почти так же плохо, как фетишист с проколотым языком.

Засыпая друг друга вопросами, будто в викторине, они перешли к тому, что им нравится и не нравится, к домашним любимцам, рассказали друг другу о потере девственности, обретении независимости и о поисках своей дороги в жизни. Глотки, которые Фоби делала из бутылки, становились все меньше и меньше. В конце концов с каждым новым вопросом она выпивала лишь несколько капель.

Над крышами домов разливался слабый утренний свет.

Со смехом вытирая губы после очередного глотка текилы, Феликс и Фоби признавались друг другу в том, отчего они смеялись и плакали, обменивались самыми яркими воспоминаниями, говорили о серьезных ошибках и сильных разочарованиях, называли худшие моменты своей жизни и постепенно перешли к слезам, скандалам и разбитым сердцам.

— Я бы хотел обнять тебя, — тихо сказал он. — Но ты же не позволишь мне, правда?

Отчаянно желая, чтобы ее кто-нибудь обнял, она протянула ему полупустую бутылку и вызвала в своем замутненном сознании воспоминания о страданиях Саскии, а не своих собственных.

Когда Феликс начал рассказывать о том, как над ним издевались в школе, она даже не смогла вспомнить вопрос, который навел его на эту тему.

Так они проговорили до семи часов утра. Они говорили до тех пор, пока яркий дневной свет не залил комнату и пока с улицы не послышался оживленный шум проезжающих машин и гул голосов.

Она стоном выразила свое согласие, быстро погружаясь в состояние тошнотворного безразличия.

— Ты задаешь последний вопрос. — Она допила остатки текилы.

— Как ты думаешь, ты бы смогла полюбить меня? — спросил Феликс еле слышным шепотом, обращаясь к потолку.

Поборов непреодолимое желание заснуть, она с усилием открыла глаза и оказалась совершенно неспособной сфокусировать взгляд на каком-нибудь из предметов танцующей комнаты. Она застонала в надежде, что он примет это за ответ.

Феликс вновь погрузился в молчание.

Чувствуя большое облегчение, Фоби очнулась от пьяного сна на твердой, неудобной поверхности стола, когда он снова заговорил.

— Мой отец, Джослин, писатель, — тихо начал он. — Он был женат три… нет, четыре раза. Сейчас он живет со своей последней подружкой-блондинкой, но они не женаты. По крайней мере, я не получал копии свидетельства о браке. Честно говоря, я думаю, что он наконец начал бояться алиментов.

Почти не слушая его, Фоби изо всех сил старалась держать глаза открытыми, чтобы не заснуть.

— В конце семидесятых годов он уехал на Барбадос, — горько продолжил Феликс, пытаясь сморгнуть с длинных ресниц слезы, вызванные эмоциями и текилой, — потому что считал, что таксисты в Англии берут слишком дорого за свои услуги. По иронии судьбы, большую часть заработанных денег он выплачивает своим бывшим женам. — Феликс перекатился на живот и спрятал лицо. — Они были нужны ему только для постели. Когда они отказывались раздвигать ноги, он вышвыривал их. От рождения до семи лет я видел его только перед сном, когда какая-нибудь смазливая нянька, с которой он тоже спал, приводила Джимми, меня и Манго пожелать ему спокойной ночи. К семи или восьми годам я говорил по-английски с акцентом и каждое утро просыпался на мокрых простынях, будто подо мной была протекающая водяная кровать. Папочка начал спать со всеми подряд, — продолжил он. — Вскоре его примеру последовала моя мать.

— Твоя мать? — спросила Фоби, слишком пьяная, чтобы понять, что она играла с огнем.

Он не ответил на вопрос и отодвинулся от нее еще дальше.

— Когда мне было восемь лет, меня отправили в школу-пансион, — пробормотал он. — Я уже рассказывал тебе об этом. Каникулы с сумасшедшими бабушками или у чертовски великодушных родителей одноклассников. Я видел отца только два или три раза в год, когда он приезжал в Англию, чтобы представить свою новую книгу, когда его начинала мучить совесть или когда очередная шлюха, на которой он женился, хотела с нами познакомиться и приглашала нас на Барбадос.

У Фоби разрывалось сердце от жалости к Феликсу, но единственное, что она могла сделать, — это сфокусировать на нем взгляд, так, чтобы зрачки не разбегались в разные стороны.

Она закрыла глаза и попыталась представить, на что это было похоже. Спустя несколько секунд она спала. Через десять минут она проснулась, понимая, что в своем пьяном ступоре наверняка пропустила что-то очень, очень важное.

— … Она вышла замуж за парня моего возраста. Мы вполне могли бы ходить в один класс в школе, — говорил Феликс, обращаясь к потолку. Ладно, я немного преувеличиваю, но этот огромный толстый болван был всего на полгода старше Джимми, и настолько туп, что при чтении одной из книг моего отца водил пальцами по строчке. Папа всегда пишет простыми словами, потому что так он быстрее выполнит одно из условий своего контракта, по которому в его книге должно быть не менее ста тысяч слов. При этом рот этого толстяка двигался очень, очень медленно — Манго видел его. — Феликс сжал руку в кулак так сильно, что побелели суставы, и прижал его к зубам. — Он прочитал книгу «Без сожаления» за полгода, и почти столько же продлился их брак. Потом она вышла замуж за какого-то режиссера и жила с ним до тех пор, пока не провалился их совместный проект, разоривший его. А сейчас, — прошипел он, — она обменялась обручальными кольцами с каким-то мультимиллионером, который настолько стар, что ходит в туалет со своим юристом с одной стороны и священником с другой. И знаешь, что самое интересное, черт возьми? Манго видел его и считает, что мама действительно любит этого дряхлого старика.