Все они были плотными, крепкими людьми, наподобие тех, что встретились с солдатами Фусина у городских ворот. На загорелых обветренных лицах — щелочки глаз. От зловония, чувствовавшегося даже на расстоянии, ей едва не стало дурно. На многих под блестящими черными панцирями были яркие цветные шелковые халаты. На головах некоторых — металлические шлемы цзиньских солдат с защитными пластинками по бокам, свисающими до самого подбородка, другие — в широкополых шляпах. Их головы так низко сидели на широких плечах, что казалось, у них нет шей.

Она думала, что встретит стаю зверюг. Однако люди по обеим сторонам дороги сидели в своих седлах горделиво, а те, что были впереди, ехали стройными рядами.

Вдали среди бурых полей петляла река. В ее берега уткнулись черные лодки. Табуны паслись на стерне сжатого проса. Небольшой курган отмечал перекресток главной дороги с проселочной, и когда она подъехала ближе, то увидела, что курган сложен из человеческих голов.

Шикуо увидела еще много таких холмиков в тот день. Деревеньки и отдельные жилища лежали в развалинах, а вокруг были кибитки, шатры, попадались и осадные башни. Меж шатров шли пленные, сгибаясь под тяжестью тяжелых мешков. Другие, сбитые кучно, с надетыми ярмами, тащили арбы. Возле многих полуразрушенных домов стояли тутовые деревья с ободранными ветвями, листьями которых некогда кормили шелковичных червей. Куда бы она ни взглянула, всюду была разруха — холмы свежевспаханной земли, видимо, высились над братскими могилами, и лошади паслись всюду на истоптанных полях среди сровненных с землей поселков.

К вечеру они приехали в самый большой лагерь, какой она когда-либо видела. Шикуо и ее рабынь отделили от процессии и повели в большой шатер. У входа ждала женщина с нежным румянцем и хрупкой фигуркой китаянки. Она низко поклонилась приближающейся Шикуо.

— Добро пожаловать, ваше высочество, — сказала женщина по-китайски. — Великий хан монголов прислал меня сюда служить вам. Меня зовут Лин. — Она подозвала мальчиков, которые подошли к повозкам и взяли пожитки Шикуо. — Наверно, вы захотите отдохнуть с дороги.

Женщина повела Шикуо и ее рабынь в шатер. Пожилая женщина возилась у огня, горевшего в большой круглой металлической чаше. Пол был покрыт коврами и бамбуковыми циновками. В глубине шатра находилась резная кровать с горой подушек. У стен шатра стояли два больших сундука, а возле них на коленях — три женщины.

Шикуо, болезненно перенесшая верховую езду, присела на краешек кровати, а двое мальчиков внесли один из ее сундуков. Молодая женщина не садилась. Она была явно китаянкой, но ее вьющиеся черные волосы были покрыты платком, талия затянута кушаком, а из-под отороченного золотой парчой синего халата выглядывали монгольские штаны, заправленные в сапоги.

— Пожалуйста, садись, — сказала Шикуо. Женщина поклонилась и села на подушку. — Я думала, что меня представят его величеству по прибытии.

— Великий хан и император монголов очень хочет встретиться с вами, но такая встреча должна быть подготовлена. Вы, конечно, не думаете, что великий хан стащит вас с лошади и затащит в свой шатер.

Шикуо покраснела, именно этого она и ожидала.

— Генерал, который приехал вместе с вами, — продолжала женщина, — поедет вместе с ханскими послами в его орду. После того, как он представится и попросит хана принять императорские дары, великий хан изволит всемилостивейше принять их, если пожелает.

Руки Шикуо задрожали.

— В этом есть сомнения?

— Не бойтесь, ваше высочество. Когда его люди скажут ему, что его ждет красивая дама, он с еще большим нетерпеньем возжаждет ваших объятий.

Шикуо вздрогнула.

— Когда хан примет дары, — добавила Лин, — его брат Шиги Хутух, один из самых важных его министров, присмотрит, чтобы они были розданы самым заслуженным людям после того, как хан получит свою долю. Потом ваше замужество будет отпраздновано пиром.

— Давно ли ты живешь среди его людей? — спросила Шикуо.

— Около двух лет.

— Мне жаль тебя.

— Не стоит жалеть, ваше высочество. Мои родители продали меня ребенком в бордель. Когда город пал, мне повезло, так как я оказалась среди женщин, предназначавшихся самому хану. Если уж быть наложницей какого-нибудь человека, то пусть он будет властелином, и он оставил меня у себя, даже когда ему надоели многие другие. Я была среди тех, кого он взял с собой, вернувшись на родину, и когда он снова выступил в поход, меня взяли вместе с теми, кому было велено находиться при армии. Я довольна, что он до сих пор считает меня приятной, хотя я не родила ему сына. Я могла бы оказаться среди рабов, которых убили еще до его возвращения домой.

Шикуо прикрыла рукой рот.

— Он порабощает их только для того, чтобы убивать?

— Он оставляет тех, которые нужны: ремесленников, сильных людей, женщин, приятных ему и его людям. Остальным не пережить перехода через пустыню. Я не владею никаким ремеслом, за исключением искусства угождать в постели, где монгол не так искусен, как в бою, но в борделе я встречала купцов, говорящих на разных языках, и быстро освоила их. Я научилась говорить по-монгольски, и хан счел, что, как служанка, я буду полезна.

— И теперь ты будешь моей переводчицей?

— Хан желает, чтобы я научила вас его языку.

Во время путешествия она слышала, как монголы говорят на своем противном языке, исполненном незнакомых звуков и, казалось, таком же грубом, как и сами монголы.

— Я говорю по-чжурженьски и по-китайски, — сказала Шикуо. — Наверно, мне нетрудно будет научиться и третьему языку.

— Я сделаю все, чтобы научить вас. — Рабыни открыли сундук и достали свитки. Лин заинтересовалась. — Вы привезли с собой картинки, хозяйка?

— Я привезла бумагу и шелк для рисунков.

— Не знала я, что принцесс учат этому.

— Не всех, — пояснила Шикуо, — но в детстве я проявила кое-какие способности, и мой отец император был так добр, что велел учить меня.

— Рисунки жены могут понравиться хану.

— Не могу себе представить, чтобы он мог заинтересоваться подобными вещами.

— Ваше высочество, умоляю вас не делать о нем поспешных суждений.

Шикуо внимательно посмотрела на молодую женщину. Лин можно было назвать служанкой Шикуо, но в то же время она служила хану и могла либо облегчить жизнь новой жене хозяина, либо усложнить ее.

— Будь моей наставницей, Лин, — сказала она наконец. — У меня нет никакого желания вызвать неудовольствие человека, за которого я собираюсь замуж.

— Мне бы очень не хотелось, чтобы это случилось. Ваше высочество, я могу говорить откровенно? Это может показаться вам любопытным.

Шикуо кивнула.

— Когда монголы взяли меня в плен, — продолжила Лин, — мне они показались лишь животными в звериных шкурах, способными только убивать, грабить и разрушать. Наверно, они и были такими когда-то, но властитель, называющий себя Чингисханом, делает из них нечто большее. Я прислуживала хану, в нем уживаются две личности. Одна — отточенная, как его меч, стальной, острый, готовый разить. Другая — ищущая и желающая облагодетельствовать мир. В слабом человеке две такие личности могли бы противостоять друг другу, а в нем они питают одна другую. Меч расчищает ему путь, другая сторона его натуры стремится к познанию нового.

— Удивляюсь, как ты можешь находить что-то хорошее в народе, который принес тебе такие страдания.

— Какие страдания, ваше высочество? — спросила Лин. — Когда-то я мечтала лишь о том, чтобы какой-нибудь купец купил меня и сделал своей наложницей. А я стала женщиной императора и служанкой дочери императора.

— Не подскажешь ли ты мне, как вести себя с моим будущим мужем?

— Вы не первая принцесса, выданная за хана. Принцесса Чаха, дочь короля Си Ся, была предложена ему в жены, когда сдались тангуты. Я видела ее в орде хана. Мне говорили, что когда-то она была красавицей, а я увидела лишь остролицую женщину с мертвыми вытаращенными глазами. — Она помолчала. — Говорят, когда ее высочество Чаху впервые взяли в шатер к хану, она лишь рыдала, скучая по своему дворцу в Чжунсине. Когда бы хан ни приходил к ней, она встречала его со слезами на глазах. Она проливала слезы и через несколько месяцев.

Шикуо сказала:

— Хан, видимо, был очень недоволен ею.

— Напротив, ваше высочество. Он был ею очень доволен. Говорят, он часто приходил к ней в шатер, и со временем она прекратила плакать. Теперь нет больше слез, но нет и смеха, нет удовлетворения, нет покоя. Ей оказывают почести, положенные жене, родившей хану сына, но она живет в его лагере, как бесплотный призрак. Так вот всегда поступают монголы, ваше высочество, — берут то, что можно использовать, и уничтожают то, что им не годится. Чаха удовлетворила лишь одну из сторон природы хана.

Шикуо смирила свою гордыню.

— Значит, плакать мне не следует.

Лин грациозно встала.

— Вам, наверно, хочется пить, ваше высочество. Я приготовлю чай.

Монгольский хан послал за Шикуо через два дня после ее приезда. Лин сказала ей, что после похода хан торопится пуститься в путь на родину.

Рабыни обтерли ее теплыми влажными тряпками, одели в шелковые шаровары и красный халат, отделанный золотой парчой, и воткнули гребень в виде бабочки, усыпанный драгоценными камнями, в густые волосы. Вместе с сопровождающими ее Лин и Ма-тан Шикуо вывели наружу, где ждали солдаты с лошадьми. Там же стоял командующий Фусин со своими офицерами, и на всех были доспехи. Монгольский отряд возглавлял тангут А-ла-шен.

Шикуо с двумя женщинами ехала по краю лагеря, строй цзиньских солдат двигался слева, а монгольских — справа от нее. Возле шатров пленные варили пищу в котлах, разгружали арбы, чинили упряжь и собирали аргал. Она не могла различить, кто был богатым торговцем, кто — крестьянином, кто — помещиком: все теперь стали рабами.